Мария Кровавая

Вооруженные этими указаниями, советники явились в Хансдон, где Мария по-прежнему жила под присмотром леди Шелтон, и изложили дочери условия отца. В ответ она заявила (и в этом не было ничего нового), что согласна подчиниться воле отца во всем, что не оскорбляет ее веру и не наносит ущерба ее чести, а также чести матери. Советники пришли в ярость, поскольку боялись королевского гнева. Позиция Марии не вызывала у них ни жалости, ни сочувствия. Перед ними стояла уже не хрупкая девочка, а решительная двадцатилетняя женщина, своей неумолимой логикой и непоколебимой непокорностью больше чем когда-либо напоминающая мать. Перебивая друг друга, Норфолк и Суссекс кричали на нее и всячески оскорбляли. Первый заявил, что перед ним не королевская дочь, пусть даже незаконнорожденная, потому что такими упрямыми и своенравными королевские отпрыски быть не могут.
«Если бы вы были моей дочерью, — прохрипел он, — я бы забил вас до смерти. Я бы схватил вас и начал бить головой о степу снова и снова, пока она не раскололась бы и не стала похожа на мягкое печеное яблоко. И это было бы справедливо, потому что так поступил бы любой отец».
В том, что Норфолк способен на такое злодейство, сомнений не было. Спустя некоторое время после этого разговора он жесточайшим образом обошелся со своей женой, Елизаветой, которая осмелилась выразить недовольство его распутством и написала об этом Кромвелю. «Он выбрал меня по любви, а не из-за приданого, — писала герцогиня Норфолк. — Мы женаты двадцать пять лет, и у нас пятеро детей. Я была мужу хорошей, добродетельной женой, в течение многих лет ревностно служила рядом с ним при дворе, многим ради него жертвовала, а он отплатил мне тем, что проиграл вдовью долю моего наследства и постоянно заводил любовниц. Теперь у него новая пассия, Бесс Холланд, и мне это не понравилось., Тогда он прискакал ночью из королевского дворца, запер меня в комнате, забрав все одежды и украшения, и сказал, что оставит мне только маленькое содержание, на которое мне придется кормить в этой деревне не только себя, но еще и двадцать других душ. Когда я запротестовала, он приказал служанкам связать мне руки и ноги и держать связанной, пока я не соглашусь. Они связали меня так сильно, что с кончиков пальцев начала сочиться кровь, а потом сели мне на грудь, пока я не начала плевать кровью. А супруг мой, глядя на все эти непотребства, сидел и посмеивался. С тех пор я страдаю многими болезнями и нуждаюсь в лечении, а жить на милостыню, какую мне предложил герцог, невозможно». Эта отвратительная история — впрочем, в те времена отнюдь не редкая — весьма красноречиво свидетельствует, какой реальной опасности подвергалась Мария.
Три советника вместе с леди Шелтон изливали на Марию поток угроз, пока не выдохлись. Было очевидно, что она не уступит. Тогда посланники короля покинули Хансдон, строго наказав леди Шелтон не позволять Марии ни с кем встречаться и наблюдать день и ночь, чтобы та жила в страхе неминуемого наказания.
Когда они вернулись во дворец и доложили королю, что Мария непреклонна, как и прежде, тот сильно разгневался.
Теперь он уже не сомневался, что рядом с ней действует группа заговорщиков. Они используют Марию, чтобы сорвать все его планы и дискредитировать новый «Акт о наследовании». Генрих начал с того, что убрал из Совета Эксетера и Фитцуильяма, затем лично побеседовал со многими придворными дамами, а леди Шелтон — как главную надзирательницу Марии — вообще приказал заточить в Тауэр и допросить с пристрастием. Несчастный Кромвель провел в страхе целую неделю. Позднее он признался Шапюи, что «уже считал себя покойником», потому что в свое время убеждал Генриха, что Мария стала совсем покорной.
Поскольку никакого заговора раскрыть не удалось, Генрих, видимо, решил осудить дочь за предательство интересов державы. При этом «старания и молитвы» Джейн в защиту несчастной Марии были «грубо отвергнуты». Король предписал судьям провести официальное расследование, признать ее виновной и осудить, причем заочно, как не явившуюся в суд. По свидетельству Шапюи, король сказал, что, как только суд вынесет решение, «понесет наказание не только Мария, но и Эксетер, Кромвель и многие другие».
 
Кажется, единственное, что тогда спасло Марию, — это порядочность королевских судей. В случае неудачи им тоже грозили тяжкие кары, но они все равно не захотели обагрить свои руки ее кровью. Чтобы оттянуть время, судьи предложили ей вначале подписать официальное согласие, где были изложены все требования короля. Судебное расследование должно было начаться после того, как Мария откажется подписать этот документ, получивший название «Заявление леди Марии». Вскоре «Заявление» было соответствующим образом составлено и отослано в Хансдон. В нем подтверждалось, что Екатерина и Генрих никогда не состояли в законном браке, что их дочь — незаконнорожденная и что «претендующий на власть» епископ из Рима никогда в Англии никаких законных прав не имел. В конце же Мария просила короля простить ее за упрямство и непокорность и объявляла, что, подписывая теперь это признание «с чистым сердцем», сама себя «осуждает и порицает».
Верные люди предупредили Марию, что «Заявление» предоставляет ей последний шанс спасти жизнь. Затем она получила длинное письмо от Кромвеля, лицемерное и неискреннее, в котором он ясно давал понять, что теперь не питает к Марии никакой симпатии и, если она не подпишет документ, и пальцем не пошевелит, чтобы ей помочь в будущем. Он повторил все обвинения королевских советников, добавив, что Мария уже давно заслуживает примерного наказания. Кромвель возмущен непослушанием дочери короля и озадачен ее непоследовательностью. Она писала королю униженные письма, частично под его диктовку, — и одновременно отказывается уступить ему в такой малости! Единственным удовлетворительным объяснением было то, что либо кто-то ее направляет, либо она, как и все женщины, страдает порочным упрямством. «Мне кажется, вы самая не поддающаяся убеждениям женщина, какая только существует в мире», — писал Кромвель, добавив, что таким неблагодарным особам нет места в христианском обществе.
Письмо Кромвеля показывает, что он так и не разобрался в характере Марии. Король Генрих, члены его Тайного совета, первый министр Кромвель — все они не могли поверить, что у Марии наряду с такой малопонятной субстанцией, как совесть, могут быть также и прочные убеждения. Кромвель был не в состоянии постигнуть, что Марию разрывают два сильнейших чувства. С одной стороны, она действительно искренне любила отца и жаждала подчиниться его воле, а с другой — столь же горячо верила в правоту дела покойной матери и прежнего религиозного порядка. И эта вера поддерживала ее, как ничто другое. Отказаться от нее означало бы предать свою душу. Кромвель считал невероятным, что двадцатилетняя девушка может оказаться способной на такие всеобъемлющие чувства. Правда, если бы он даже это и понял, все равно не стал бы этим чувствам симпатизировать. Женщины должны делать то, что им говорят, а не размышлять и взвешивать каждое распоряжение. Поведение Марии нарушает естественный порядок, заведенный в мире с древнейших времен. Очень странно, что Кромвель, который был таким верным приверженцем Екатерины, так и не разглядел в характере Марии сходства с матерью и не восхитился этим. Правда, ради Екатерины он тоже не стал рисковать своей головой, он даже никаких заметных усилий помочь ей никогда не делал.
Таков был Кромвель. Поведение Марии его возмутило. Он так и не дал себе труда поразмышлять, каким способом можно было бы ей помочь. Это сделал посол императора «Священной Римской империи» Шапюи, он один понял весь трагизм ее положения. На этот раз Марии придется выбирать либо она выполнит требования короля, либо погибнет. И Шапюи передал Марии письменный протест, чтобы она под писала его вместе с «Заявлением», объясняя, что в глазах Бога первое (протест) отрицает второе («Заявление»), а стало быть, ее совесть будет чиста. Посол также учитывал, что эти доводы могут показаться Марии не совсем убедительны ми и она может не покориться. Для того чтобы ее убедить следовало обратиться к более высокой логике. И вот, мобилизовав всю свою дипломатическую эрудицию, свое умение воздействовать на умы, преисполненный желанием во что бы то ни стало спасти Марию, Шапюи нашел ключевой аргумент, с помощью которого ему удалось склонить ее к уступкам.