Любовь без розовых соплей (СИ)

— Доброе утро, Владимир Иванович.
— Было добрым, — недовольно буркает он в ответ. — Пока кое-кто не приехал и не испортил его.
— Прекрасная погодка стоит. Только солнышко все больше и больше припекает. А девочки живут под самой крышей. Еще неделя-другая, и в их комнате будет настоящее пекло.
— Не нравится мой дом, построй свой и там распоряжайся! — запальчиво кидается в очередной спор будущий тесть.
— Прекрасный дом. Только вашей внучке вряд ли понравится получить тепловой удар при нашем жарком южном солнце. Вот телефон мастера. Он готов по звонку приехать, все посмотреть и в удобное для вас время установить самую лучшую систему кондиционирования воздуха.
— Раскомандовался он тут. В Москве своей командуй, юнга.
— Оплата за мой счет, — все так же доброжелательно, но твердо добавляю я.
И он берет визитку. Сопит, пыхтит, видно, что аж кипит от возмущения, но берет.
— Данил, может, позавтракаете с нами? — вмешивается Валентина Сергеевна, пытаясь немного снизить накал страстей.
— Спасибо. Я сыт. Я бы хотел пообщаться с дочкой и… Олей. Я могу зайти?
Я поднимаюсь в комнату с весело гукающей Дашей на руках. Как они ходят по этим ступенькам десятки раз каждый день? А если оступится с мелкой? А если голова закружится? Да и доча с каждым днем прибавляет в весе. Тяжело ведь наверняка.
— Доброе утро.
— Ты… ранний гость, — она нервно одергивает распахнувшийся ситцевый халатик, слегка тесный в груди. Под глазами темные круги. Опять плохо спали?
— Данил, ну зачем так много? Остановись. Нам не надо всего этого. Мы просто не успеем воспользоваться твоими дорогими игрушками, одеждой и приспособлениями.
Я лишь хмурюсь в ответ и заношу очередную коробку.
— У моей дочки будет все самое лучшее.
— Ей не надо лучшее. Ей нужны только любовь и забота.
А как еще я могу выразить ей свою любовь и заботу, если мы живем не вместе, женщина моя? Я не просто хочу каждый день целовать свою дочь, обнимать, купать, укачивать, просыпаться среди ночи, чтобы сменить подгузник, ходить с ней на прогулку. Я мечтаю делать это вместе с тобой, в четыре руки. И целовать не только ее. И обнимать ночью не только ее. И вытирать слезы не только ей. Если ты все же сможешь выплакать свою боль, а не будешь давиться сухими рыданиями, как в тот раз, когда рассказывала горькую историю одной доверчивой, неопытной девчонки.
— Поехали со мной. Прямо сейчас. Собирайся, собирай Дашу и поедем.
— Нет, Данил, — качает она головой и отворачивается.
Каждый мой разговор с ней, каждая встреча — танец на тонком, ломком весеннем льду.
Я боюсь спугнуть ее резким словом или слишком голодным взглядом. Я вижу, что с рождением дочки она изменилась. Стала… Серьезнее, глубже, строже. Не то чтобы она и раньше была пустоголовой и легкомысленной.
Год назад она вызывала у меня ассоциацию с вальяжной львицей, вышедшей на охоту.
Сейчас это стремительная изящная лань, всегда настороже, постоянно озирающая окрестности в поиске угрозы ее детенышу.
Тише, милая. Никто не посмеет тебя обидеть. Больше никто. К тебе и твоему детенышу — нашему! — больше никто не приблизится, не запнувшись об огромного, хладнокровного чешуйчатого питона. И только его согретая лучами вашей любви пятнистая шкура ляжет под ваши розовые пяточки, одинаково нежные что у дочки, что у ее мамы.
Или дело в другом?
Или я тоже стал тебе противен?
Как… те, другие?
Поэтому в твоих глазах столько неуверенности?
  
Глава 34
 
Это самые счастливые, самые хлопотные, самые чудесные и самые забитые делами под завязку дни моей жизни.
Врач рекомендовала нам плавать. Мы каждый день утром и вечером набираем полную взрослую ванну воды и плаваем в ней.
Врач сказала, что неплохо бы делать ребенку массаж. Мы находим детского массажиста, и дедушка каждый день привозит эту милую, улыбчивую женщину, чтобы ребенок получил полный курс полезных процедур.
Воздушные ванны.
Зарядка для малышей.
Раннее развитие по методике Домана.
Занятия по Монтессори.
 
Песенки, стишки, прибаутки и потешки.
Длительные прогулки на свежем воздухе и два дневных сна на нем же — на балконе, у меня на руках, или в коляске на небольшой площадке для отдыха в саду.
И грудь по требованию. Никакого расписания. Если ребенок хочет есть, хоть в прыжке, мама, останавливайся и вытаскивай то, что мы хотим немедленно.
Зато Дарья Даниловна растет спокойным, совершенно довольным окружающим ее мирком ребенком. Она не хнычет, не кричит, а спокойно, но требовательно агукает и гулит. Бабушке расплывается в довольной улыбке, с дедом заразительно хохочет, а со мной… общается на серьезные темы.
«Мам, а мам, а сегодня твое молоко будет с каким вкусом?»
— Солнышко, молоко пока будет по-прежнему сладким, потому что твоя мама кушает только то, что ей разрешил врач. Чтобы у тебя животик не болел.
И поэтому я вешу даже меньше, чем до беременности. Только поясницу аж ломит от непривычной тяжести налитой молоком груди. Молочная оказалась коровка твоя мама.
«Мам, я же говорила, что мне не нравится эта распашонка, сними ее, а то рассержусь».
И я снимаю распашонку, в которой моя мышечка постоянно ерзает и недовольно кряхтит, и откладываю ее в сторону. Раз ребенок чувствует себя в ней неуютно, надо прислушаться.
«Мам, а почему у деда с бабой волосы не такие яркие, как у тебя?»
— Это оттого, что дедушка и бабушка постарше меня, и у них уже много седых волос. А мама у тебя еще молодая. И, как говорит… один человек, все еще красивая.
«Мама, а мам, а этот человек… который папа, он сегодня приедет?»
— Ох, детка…
До случайной встречи в парке, до того длинного, сложного даже не разговора, а монолога, почти исповеди, на которой я выложила Данилу о себе и своем прошлом вообще все, призналась во всех своих грехах, вывернула душу наизнанку, наши выходные ничем не отличались от будней. Все сливалось в сплошную череду одинаковых утро-день-вечер-ночь-и-снова-утро. Теперь же…
Он каждые выходные предлагает.
— Поехали со мной.
И каждый раз я отвечаю «нет».
Я знаю, что поступаю эгоистично.
Что он может подумать, будто я страшусь трудностей, которые меня ожидают, если я уеду в чужой город и буду лишена помощи бабушки и дедушки.
Но дело не в этом.
А в том, что, ни на секунду не сомневаясь в его всепоглощающей любви к дочке, я не нахожу в его жизни места для себя.
Вернее, нахожу. Всего лишь в качестве матери его ребенка.
Он почти не смотрит мне в глаза. Редко разговаривает напрямую, предпочитая общаться вроде как через дочку. Не прикасается.
И я его понимаю.
Он ничего не может поделать с тем, что именно я родила его первенца.
Но точно так же ничего не может поделать с тем, что я, мать этого первенца, оказалась такой испорченной, грязной, неверной.
Мне трудно представить, что мужчина, узнав, что женщина, носящая под сердцем его ребенка, спала с другим, просто скажет: «Ну, окей. Проехали, забыли».
Такое не забывается. И, скорее всего, не прощается.
Он скоро привыкнет. Скоро ему надоест тратить свое драгоценное время на такие частые визиты и такие щедрые подарки.
А я пока не препятствую его свиданиям и общению с дочкой. И не собираюсь ни в чем упрекать. И буду искренне рада, если он найдет свое счастье с кем-то другим. С какой-нибудь девушкой, типа его жены Лизы — нежной, светлой и… чистой.
— Как фамилия этого муда… гуру? Ну, того, который… — Данил, скривившись, как от горькой пилюли, сглатывает.
— Мартынов. Владимир Иванович Мартынов, — равнодушно отвечаю я. Равнодушно, потому что у меня уже нет сил на эмоции. Все выплеснула в том длинном признании. В той горькой исповеди.
 
Чего я ожидала? Какой реакции на свои признания?
Что он погладит меня по головке? Что обнимет и успокоит? Пожалеет?
Он сидит с закрытыми глазами и изредка задает вопросы. Где. Когда. Имена. Названия улиц, где Володя снимал залы для лекций. Не знаю, зачем ему это надо. Может, просто чтобы не молчать?