Смотрите, как мы танцуем
В этот самый момент король говорил. Король не умер. На следующий день он будет рассказывать по телевидению о нападении солдат, которые стреляли в гостей и хотели прикончить его, своего отца, своего защитника и руководителя. Он поведает зачарованным слушателям, как взглянул прямо в глаза одному из юных нападавших и тот опустил оружие. Они вместе помолились, и король ушел оттуда живой и невредимый, и трон его устоял.
Мехди решил не вставать. Он пошевелил языком, проглотил слюну. Положил руку на грудь Аиши. Через тонкую ткань ночной рубашки ощутил ее округлость, ее миниатюрность. Зарылся лицом в волосы этой женщины, которая к нему вернулась. Она пахла соленым ветром. Ей было холодно, она спала, подтянув колени к груди. Сложив руки, словно о чем-то умоляя. Как она может спать? Разве она не чувствует, как он возбужден, ведь он прижался к ней. Его член пульсировал. Это было не мучительное, а скорее навязчивое ощущение. Как раздражение, нарастающее возмущение, которое становилось почти нестерпимым от малейшего прикосновения к простыням. Крик, готовый вырваться из груди, удушье погребенного заживо.
На улицах Рабата швыряли в грузовики бунтовщиков. Кадетов девятнадцати-двадцати лет, бритых наголо, досиня, с усталыми, помертвевшими от безысходности лицами. Их запястья и лодыжки были связаны кожаными ремнями. Король не умер. На следующий день он скажет: «Я еще более король, чем вчера».
Аиша шевельнулась. Повернулась к Мехди и обвила его ногой. Он почувствовал нежность и тепло ее бедер. Она лежала с закрытыми глазами. И была не против, чтобы ночь продолжалась. Она льнула к нему, и Мехди поцеловал ее так, как не целовал ни одну женщину. Нежно укусил уголок ее губ, покрыл поцелуями щеки, шею. Она его не оттолкнула. Мехди любил, и его любовь жила в каком-то таинственном, более широком пространстве, чем сердце. Он подумал: «Сегодня я должен был умереть дважды».
Журналисты в Рабате отправляли тексты в свои редакции. «Потрясающе! – написал один французский репортер. – Шекспировская трагедия». «Предупреждение для монархии», – прокомментировал другой.
Запомните, так будет с каждым.
Приговоренных казнят прилюдно, на Гревской площади, в окружении толпы. Какой смысл рубить головы или расстреливать, если народ этого не видит? Если мужчины потом не бегут домой, от страха держась за живот, не блюют в ванной и не клянутся себе, что всегда, при любых обстоятельствах будут на стороне закона? Для чего приговаривать кого-то к смерти, если не для наглядного урока? В день казни взглянуть на это зрелище приводят детей. Отцы поднимают их на плечи, чтобы они хорошо рассмотрели эшафот. Отцы приказывают детям не закрывать глаза и не опускать голову, когда палач подойдет к осужденному: «Смотри, что бывает с негодяями, бандитами, скверными людьми. Смотри, что бывает с теми, кто осмеливается бросить вызов власти. Открой глаза пошире и смотри». Отцы говорят сыновьям: «Нужно быть мужчиной, чтобы смотреть на это и не плакать при виде крови».
Десятки лет спустя дети будут вспоминать выстрелы и изображать этот звук губами. Толпа будет вопить, заглушая всхлипы приговоренного, которому осталось жить всего несколько секунд. И не важно, что преступник раскаивается, что он плачет, что ему страшно, он молится и мочится под себя. Это зрелище для всей семьи. Такое же, как другие. Самый грандиозный, самый впечатляющий спектакль из тех, что оставляют отпечаток в глубине зрачка, а потом всю жизнь живут внутри вас и мешают спать по ночам.
В 1962 году в кафе Рабата и Касабланки привезли телевизоры. «Бесплатно, это подарок короля!» – объясняли чиновники. Они настаивали на том, чтобы хозяева кафе включали телевизор как можно чаще, чтобы добропорядочные подданные голосовали за новую конституцию. Поначалу люди с опаской взирали на дьявольский ящик, а самые старшие отказывались даже смотреть в его сторону. Потом все привыкли, и телевизоры появились и в гостиных у буржуа, и в квартирах чиновников. Домохозяйки на весь день включали телевизор и перед экраном чистили морковку и ощипывали курицу. И плакали уже не от лука, а от сочувствия к страданиям молодой египтянки, которую бросил возлюбленный. Поговаривали, будто король лично составляет программы. Иногда он звонил в офис государственного телеканала и приказывал остановить трансляцию кинофильма, который казался ему неинтересным. Недостаточно занимательный, слишком длинный или скучный фильм прерывался, не дойдя до финала. И на следующий день люди на рынке заключали пари. Встретятся ли герои в конце концов? Разрешит ли отец выйти замуж той красивой молодой девушке с длинными темными волосами? За закрытыми дверями гостиных некоторые выражали неудовольствие: не у всех вкусы совпадали с предпочтениями Его Величества.
Однако 13 июля 1971 года программа обещала быть исключительной, какой еще никогда прежде не бывало. Такой, что мороз пробегал по коже и на глаза наворачивались слезы. Вначале все это напоминало вестерн. Камера снимала бескрайнее песчаное пространство, продуваемое ветром. Вдалеке виднелись скалы, и слышался шум волн, разбивавшихся о камни. Все как в голливудской картине с высоким бюджетом, с самыми современными бронетранспортерами, из которых вытаскивали людей в военной форме. Камера наехала на них. Это были не просто неизвестные мужчины, а актеры первого плана, гиганты в мундирах, украшенных наградами. Показали их лица крупным планом. Матильда заплакала так горько, что ей стало трудно дышать. Амин рассердился, хотел потребовать, чтобы она замолчала и вела себя с достоинством, но развернувшееся перед ним зрелище привело его в замешательство, и он не смог рта открыть. Этот мужчина, чье лицо появилось на черно-белом экране, немного размытое, – они с ним были знакомы. Вместе танцевали на вечеринках в гасиенде с ним и его женой-француженкой. Этот человек, как и Амин, воевал во Франции, служил в Италии, в Индокитае. На экране к полковнику, у которого руки были связаны за спиной, подошел солдат. Он сорвал с него нашивки и погоны, снял фуражку, и Амину показалось, будто это ему самому нанесли публичное оскорбление. Он тихо вскрикнул и так же тихо хлопнул кулаками по коленям. Камера поменяла угол и теперь снимала лицо другого человека, генерала с опухшими губами, отводившего взгляд. Приговоренный стоял, свесив голову набок и полузакрыв глаза, и явно не понимал, что он тут делает. Амин подумал о Мураде. Если бы он был здесь, они вспомнили бы, сколько мужества требовалось от них, чтобы воевать. И как они восхищались этими людьми – своими командирами, начальниками – и исполняли их приказы без рассуждения. Неужели люди об этом забыли? Неужели воспоминания о войне рассеялись? Эти мужчины стали частью древней истории, сокрушался Амин. Мы вели забытые войны.
Из кузова грузовика вылез какой-то человек, его окружили трое солдат в полевых касках, частично закрывавших лицо. Предатель посмотрел прямо в камеру, казалось, он молится или о чем-то просит. Его форменная рубашка была расстегнута, из-под нее выглядывала нательная майка. Амин попытался понять, что говорит осужденный, но картинка была нечеткой, и он ничего не смог прочитать по губам. Позже присутствовавший на месте казни журналист рассказал, что мужчина прокричал: «Я в этом не участвовал. Я ничего не сделал!» Ведущий репортажа перечислил имена приговоренных таким спокойным, умиротворяющим голосом, словно читал список игроков футбольной команды. Этот голос за кадром звучал точно так же, как во время дворцовых церемоний, инаугураций, праздников. Потом голос смолк, словно заглушенный грохотом сапог и воем ветра, поднимавшего клубы желтой пыли. Когда осужденных вели к столбам, установленным на пустынном стрельбище в нескольких километрах от Рабата, эти мятежники, негодяи, преступники кричали: «Да здравствует король! Да здравствует Хасан Второй!» Один из операторов снимал на бегу и чуть не упал, споткнувшись о камень. По мере приближения к месту казни приговоренные бледнели, некоторые оборачивались, смотрели назад выпученными от ужаса глазами. Один фотограф подошел к ним вплотную, чтобы поймать в объектив этот страх. Назавтра он продал «Пари Матч» эксклюзивные снимки, сделанные позади бронетранспортера.
