Право на жизнь (ЛП)

Либо он работал с деревом, либо с Сарой.
Стивен не знал, что именно: дрессировка Сары, работа в мастерской или борьба с МакКанном вызвали у него тендинит[15]. Но локоть распух, превратившись в маленький кусок мрамора на суставе, и постоянно болел. Он был левшой, и теперь его хватка значительно ослабла, а локоть жутко болел, если он слишком часто пользовался этой рукой. Бывали дни, когда он с трудом доставал ключи из кармана и с еще большим трудом закрывал за собой дверь. Стив принимал по две таблетки ибупрофена каждые четыре часа и по одной таблетки прогестерона в день - последнее по предписанию доктора Ричардсона. Доктор сказал, что если через две недели это не поможет, если отек не спадет, ему придется вводить стероиды прямо в сухожилие. Это была не та перспектива, которую он ждал с нетерпением.
Каждый раз, когда он использовал эту руку, чтобы взмахнуть кнутом или забить гвоздь, это причиняло ему боль.
У него начались головные боли и странные, частые воспоминания о похоронах матери.
На похоронах у могилы поставили шесть металлических складных стульев, по одному для каждого из ее самых родных скорбящих. Для его отца, сестры матери Джун и братьев Билла и Эрни, а также для него самого и Кэт. В тот серый сентябрьский день у Кэт был желудочный вирус, поэтому она решила стоять за стульями, а он - рядом с ней. В свои восемьдесят два года, с болезнью сердца и эмфиземой, дядя Билл счел более удобным не присаживаться, чтобы потом снова не встать, поэтому он тоже стоял. В результате три из шести стульев остались пустыми.
Его отец сидел посередине. Тетя Джун и дядя Эрни сидели вместе крайними слева. Между его отцом и родственниками матери никогда не было любви и понимания. Поэтому один стул остался свободным слева от него, а два - справа. Священник предложил остальным скорбящим присесть, но ни одна душа из двадцати пяти человек или около того присутствующих не пожелала сидеть рядом с ним. Скорбящие были здесь ради его матери, а не ради его отца. Он понял, что среди них у его папаши нет ни одного настоящего друга и нет собственной семьи, и с некоторым изумлением подумал, что никогда не видел, чтобы кто-то выглядел таким одиноким.
То, что его отец сидел один, как отщепенец, было неправильно, даже неприлично, и, смущенный этим, священник повторил свое предложение.
И снова последовала нерешительность. Почему он сам не сел с отцом, Стивен не знал, но он остался с Кэт. Наконец две пожилые женщины, которых Стивен никогда в жизни не видел, сжалились над его отцом или, возможно, сжалились над священником, и заняли свободные места по обе стороны от него. Шестой стул оставался пустующим на протяжении всей церемонии, как будто для какого-то опоздавшего гостя.
Почему это воспоминание так часто возвращалось к нему, он не понимал. Но оно приходило в самые странные моменты. Когда он шел за кнутом. Когда опорожнял горшок Сары в те редкие случаи, когда Кэт не было рядом. Когда приковывал ее к крестовине. Когда разрешал пленнице подняться наверх, чтобы принять душ. Он видел своего отца, сидящего в одиночестве на складном стуле.
Однажды за ужином Стивен понял, что разочаровался в Саре. Или разочаровался в своих собственных реакциях. Ему казалось, что его фантазии никогда не соответствовали реальности, когда он воплощал их в жизнь. Ее страдания никогда не были такими провокационными, как он себе представлял, ее беспомощность и нагота никогда не были такими стимулирующими, ее покорность никогда не приносила удовлетворения. Наверное, ему нужно быть более спонтанным, думал он. Меньше планировать и меньше воображать. Тогда он не будет вынужден постоянно сопоставлять свои мечты с реальностью.
Он также поздно осознал необходимость эскалации[16]. Но лучше поздно, чем никогда.
Именно для этого и душил, и опаливал ее кожу лампой, и хлестал плетью с шипами.
Стив обещал Кэт, что не будет ее трахать, но ничего не сказал о том, чтобы пользоваться ее ртом. Никаких обещаний на этот счет не давал. И все же она рассердилась из-за минета, и он подумал, что сказать ей об этом было, вероятно, ошибкой. Но по какой-то причине не мог утаивать это от нее. Ему нужно было, чтобы она знала. Так он чувствовал себя хозяином положение, имея власть над Кэт, так же как и над Сарой. Именно поэтому он заставил Кэт сесть на лицо Сары, чтобы та вылизала ей ее мокрую щелку. Ни Кэт, ни Сара не хотели этого делать. Ему пришлось пригрозить им обоим.
 
Эскалация.
На самом деле это было немного страшно. На двенадцатый день он приковал пленницу к крестовине и надел ей на голову ящик. Потом взял с рабочего стола швейцарский армейский нож. Идея заключалась в том, чтобы использовать штопор на ее клиторе. Посмотреть, как она на это отреагирует. Но вместо этого он автоматически открыл длинное лезвие. Оно всегда было отточенным до остроты. Он решил сначала обработать ее соски, а потом применить штопор на клиторе, но когда подошел к ней с ножом в руке, его начало трясти. Он начал обводить сосок лезвием, который, казалось, темнел по мере развития беременности, но дрожь усилилась. Ему пришлось остановиться.
Ты боишься, что убьешь ее, - подумал он.
Однажды ты действительно это сделаешь, ты знаешь это. Ты можешь зайти слишком далеко и слишком рано, если позволишь себе отдаться темным мыслям.
Поэтому он немного боялся ее.
Не в том смысле, что ей удастся как-то сбежать, потому что это было чертовски маловероятно, и, кроме того, рассказы об Организации здорово напугали ее, он мог сказать это с уверенностью.
Нет, ты боишься ее, потому что она может заставить тебя однажды захотеть убить ее, просто будучи доступной жертвой, находящей в твое власти, а это было бы очень спонтанно и очень похоже на эскалацию, не так ли?
Затем он подумал о ребенке. Было бы ужасно причинить вред ребенку. Он все еще развивался в ее животе.
Стив был уверен, что она была бы хорошей матерью.
В каком-то смысле он даже восхищался ею. У нее было мужество, воля и выдержка. Воля, которую он должен был сломить, уже ломалась, но он хотел позволить ей сохранить выдержку. Она понадобится ей для того, что они задумали.
Он сложил острое лезвие обратно в рукоятку, достал штопор и, когда тряска окончательно прекратилась, принялся работать над ней так, как и планировал.
* * *
Кэт жалела, что не может позвонить Гейл. Ее лучшей и самой старой подруге. Они познакомились еще в школе медсестер и остались друзьями, хотя сейчас Гейл жила в Нью-Йорке, работая в Бельвью. Но Стивен всегда боялся, что кто-нибудь неожиданно заглянет к ней. Ей не позволялось заводить и общаться с друзьями.
Это было несправедливо.
Она ненавидела изоляцию.
Кэтрин подумала, что Сара не единственная, кто находится здесь в заточении.
Конечно, у нее была работа в больнице, она выходила из дома пять дней в неделю, но у нее не было друзей среди персонала. Он также запретил ей ходить куда-либо, кроме работы и магазина в одиночку, пока все не закончится. Так что она осталась с домом, подвалом, телевизором и - все.
Он почти совсем перестал ее трахать. А это было уже тревожным симптомом – он всегда был ненасытен.
На шестой день она ехала домой с работы под проливным дождем и сразу побежала наверх, чтобы снять промокшую одежду и принять горячий душ, а когда спустилась вниз, вытирая волосы полотенцем и желая взять колу из холодильника, то увидела, что дверь в подвал открыта. На мгновение ее охватила паника, она подумала, что каким-то образом пленнице удалось выбраться из Длинного ящика, вырваться на свободу. Пока она не выглянула в окно и не увидела, что пикап Стивена припаркован за ее машиной на подъездной дорожке.
Она спустилась вниз и увидела, что он даже не потрудился переодеться, оставаясь в своей рабочей одежде, которая была такой же мокрой, как и ее. Мокрые опилки облепили его джинсы у щиколоток.
Он уже вытащил Сару из ящика и, приковав к крестовине, бил ее по заднице веслом. Он держал весло в одной руке, а член в другой. Кэт повернулась и пошла наверх. Ей было противно смотреть на них обоих. Ярость и ревность душили ее.