Ever since we met (СИ)

Не жалеет, на самом деле, потому что не удержалась бы и сплела бы венок и ему. Тетя Лена ей сказала как-то раз, мол, не плети венков никому, кого не хочешь привязать к себе, и не принимай венки от тех, к кому привязаться не хочешь. Она до сих пор думала, что тогда, пять лет назад, они сплели их себе сами. Саша до сих пор не нашла в себе смелости сказать ей, что все было совершенно иначе. Что тетя Лена скажет, если узнает? Что она подумает? И неважно, что она это не специально — что они это не специально оба.
— Никогда не меняйтесь венками с теми, с кем не хотите связать свою судьбу, — говорит она девочкам, притягивая их к себе и чмокая по очереди в растрепанные макушки. — Теперь, когда ваша магия проснулась, это очень важно. Что было в детстве, до первого всплеска, не считается, но сейчас вам надо быть очень осторожными. Все, что вы делаете, может повлиять на вас и на других.
— А если я захочу с кем-то связать свою судьбу? — Алина щурится смешливо. Саша фыркает.
— Подумай об этом много-много раз сначала. И узнай, что чувствует человек к тебе на самом деле. После обмена венками это возрастет в разы, не сразу, но обязательно.
Ей думается, она тогда уже влюблена была немножко в Ваню. А он тогда уже наверняка видел в ней не больше чем сестру. Вот и получилось что получилось. Кто ж знал…
Они втроем пьют чай с печеньем с шоколадной крошкой, принесенным теть Наташей, еще теплым — есть огромные плюсы, смеется теть Лена, в том, чтобы жить через два дома от подруги. Саша раскидывает по полу подушечки, которых в ее комнате великое множество, они на них валятся почти, прежде чем она дотягивается до стола и раздает им стянутые с него учебники и тетради. Ее саму ждет алгебра, девчонки закапываются в историю сразу же, и Саша ловит себя на том, что объясняет им непонятные моменты совсем так же, как когда-то ей объяснял Ваня. От этого как-то тепло становится, как и каждый раз, когда она себя ловит на схожести с ним, и почему, она объяснить не может. Переобщалась?
Да невозможно с ним переобщаться, думает она. Для нее невозможно. Для нее общения с ним слишком много не бывает.
— Ты так складно объясняешь, я аж заслушался, — раздается смех от дверей. — Ты уверена, что в будущем хочешь лечить, а не учить?
— Ты уверен, что если я потеряю терпение и переубиваю их всех к чертям собачьим, ты мне будешь передачки носить? — смеется в ответ она. Ваня. Саша к нему разворачивается всем телом, так и сидя по-турецки на подушке, машет, мол, привет. — У тебя всегда лучше получалось, ты же знаешь, Вань.
— Льстишь ты мне безбожно, — он подмигивает и смеется. — Вот это и есть те самые маленькие ведьмочки, про которых ты мне говорила? Дай угадаю, вот это Соня, а это Алина?
— Пальцем показывать некрасиво, — бурчит она в ответ наигранно. — Учила тебя мама, учила, да не научила, похоже. Но ты угадал, хоть что-то хорошее.
— Я всегда угадываю, — Ваня, как ребенок, язык ей показывает, машет рукой девчонкам, которые хихикают в кулачки, забыв совершенно о Иване Грозном и обо всем сопутствующем. — Я Ваня, приятно познакомиться, девочки.
— Вырубай очаровашку, — смеется Саша снова. — Лучше вруби заботливого старшего брата и объясни девочкам историю.
— На старшего брата Ваню все права есть только у тебя, — он подмигивает. Взгляд его уходит в сторону и она почти дергается, когда видит, куда он смотрит. Куда он тянется. — Круто, давно ты венки не плела! У тебя с каждым годом все лучше и лучше получается.
— Практика для этого и нужна, чтобы лучше становиться, — заявляет она в ответ. Сказала бы еще что-то, но замирает: с комода, который прямо возле дверей, Ваня ею сплетенный венок подхватывает, и тянет вверх.
К своей голове.
Она не надевает ему этот венок сама, она его не для него сплела, но есть ли разница? Это ей неизвестно. В такие детали ни она, ни тетя Лена не вдавались тогда, когда они об этом говорили. Но Саша помнит, как надевала венок на голову Ване девчонкой, помнит, как он ей другой плел, смешно хмурясь, чтобы сосредоточиться и сделать его красивым, помнит, как водружал его на ее голову — и, пусть и тепло от воспоминаний этих, понимание того, что тогда они себя друг к другу уже достаточно привязали, будто током бьет. Не надо больше. Не стоит их еще теснее связывать, не стоит еще усиливать их чувства — его братскую привязанность, которая и без того стоит любой другой, и ее совсем не сестринское к нему отношение. И решение приходит быстро, будто само собой: она концентрируется на сплетенных вместе черешках, прямо возле его пальцев, и направляет импульс силы прямо в них. Страх ее работает как катализатор — она вкладывается вся, и с трудом умудряется усидеть, не упав, когда венок рвется в его руках.
 
— Ну бли-ин, — тянет она недовольно-грустно, когда он замирает с лицом виноватого нашкодившего песика. — Старалась, плела… Кинь его обратно и иди сюда.
В глазах девочек молчаливый вопрос, когда они взглядами встречаются. Она глаза прикрывает на миг, мол, расскажу все потом, и Ване, рядом с ней севшему, голову на плечо опускает. В его объятьях, когда он ее за плечи сгребает привычным жестом, тепло и уютно, и она бы не отказалась так еще долго просидеть.
Но это не значит, что она жалеет о том, что этот венок порвала и не дала Ване привязать себя к ней еще раз.
— Он же тебе явно нравится, хоть и не видит этого, — говорит Алина намного позже, когда на часах уже полночь, и они на огромной кровати в ее комнате лежат втроем, с выключенным светом, уснуть пытаясь. Голос ее негромкий и сонный, но говорит она все равно как мультяшная принцесса. — Почему ты это сделала? Могла бы позволить ему.
— Потому что нельзя человека рядом с собой удерживать силой или обманом, а это был бы обман, — Саша ее легонько по носу щелкает. — Он бы не знал. Не факт, что это бы так сработало, но лучше не рисковать. Да и если бы сработало, он бы от этого не полюбил меня так, как мне этого хочется, так зачем?
— Будет и на твоей улице праздник, — авторитетно заявляет Соня с другой стороны от нее; вроде хочет еще что-то сказать, но зевает и передумывает. Саша посмеивается почти беззвучно, но все равно слышно в тишине комнаты.
Ей думается, рано еще говорить им, что эта связь навсегда.
Глаза она открывает, когда за окном только начинает воцаряться предрассветная серость. Выбирается из кровати, аккуратно переползая через Алину, чтобы не разбудить, накидывает халат, в шкаф лезет — там, на полке, под ее вещами спрятанная, маленькая коробочка. Саша ее в карман сует, на цыпочках выходит из комнаты — не скрипят ни двери, ни полы. Тишина в доме почти идеальная. Уже почти шесть утра, скоро все проснутся, и дом наполнится гомоном и шорохом и стуком и прочими-прочими-прочими звуками, но не сейчас. Сейчас, она знает, до ваниного будильника пять минут, и эти пять минут она упускать не собирается. Так же тихо прокрадывается в его комнату, садится на край кровати, и смотрит на него, разглядывает, пытаясь запомнить каждую черту. Она его знает хорошо, может, даже слишком, но во сне Ваня выглядит совершенно иначе — беззащитным и нежным, открытым и таким трогательным, что почти щемит внутри.
— Доброе утро, — бурчит он, глаз не открывая, резко руку выбрасывает, и, ловя ее за плечи, тянет на себя. Саша взвизгивает от неожиданности, падая на него, не успевая даже руки выставить, чтобы не свалиться всем весом. — Ну не знаю как у тебя, но у меня доброе.
— Я тебя разбудила? — спрашивает она вместо того, чтобы ответить ему. Чувствует себя виноватой, пока он не улыбается, уставившись на нее сонным взглядом. Между их лицами считанные сантиметры, и ей стоило бы, может быть, отстраниться сейчас, выпрямиться, снова сев, но не хочется.
 
— Не-а, — он смеется тихо, охрипший со сна. — Я до твоего прихода проснулся, за минуту, наверное. Как знал, что ты придешь.
— Наверное, знал, — она фыркает. Изворачивается и коробочку из кармана достает. — С днем рождения, Ванюш.
— Что там? — он даже не заглядывает, вот ведь… Подарок у нее забирает, но так и держит ее за плечи, вместо того чтобы отпустить и самому посмотреть. Правда, ей кажется, если она сейчас вывернуться попытается, он отпустит. Но пытаться ей не хочется.