У кромки моря узкий лепесток

Однажды Фелипе дель Солар пришел на консультацию к Виктору с жалобами на острую боль в груди. Никогда еще нога его не ступала в общественную больницу, он обращался только в частные клиники, однако репутация его друга заставила Фелипе решиться сменить богатый квартал на серую зону, где обитали люди иного класса.
— Когда уже у тебя будет собственная клиника? Только не надо разглагольствовать о том, что здоровье — это право каждого, а не привилегия избранных. Я это уже слышал, — сказал он вместо приветствия.
Фелипе не привык добывать номерок и сидеть в очереди на металлическом стуле. Виктор осмотрел его и, улыбаясь, сказал, что сердце у него здоровое, а в груди колет из-за нервного напряжения и непрестанного ощущения тревоги. Одеваясь, Фелипе заметил, что из-за политической ситуации половина населения Чили страдает нервным напряжением и ощущением тревоги; что же касается его самого, он-то как раз думал, что социалистическая революция, о которой столько кудахтали, так и не состоится, что правительство будет парализовано, поскольку погрязнет в разборках между партиями, которые его поддерживают, и продажными союзниками прежней власти.
— Если революция провалится, Фелипе, то не только потому, о чем ты сейчас сказал, но главным образом из-за махинаций ее врагов и вмешательства Вашингтона, — ответил Виктор.
— Но ведь нет же никаких принципиальных изменений!
— Ошибаешься. Изменения заметны уже сейчас. Альенде сорок лет вынашивал эти политические планы, а сейчас запустил их в жизнь.
— Одно дело планировать, другое — руководить. Ты посмотри на этот политический и социальный хаос в стране, на экономику, которая вот-вот окончательно обанкротится. У этих людей нет ни опыта, ни подготовки, они только и знают, что дискутировать, причем никогда и ни в чем не приходят к согласию, — ответил Фелипе.
— Зато оппозиционеры, наоборот, все вместе преследуют одну цель, так ведь? Скинуть правительство любой ценой. И они могут этого достичь, поскольку владеют огромными ресурсами при почти полном отсутствии угрызений совести, — раздраженно парировал Виктор.
Альенде стал воплощать в жизнь то, о чем он говорил во время предвыборной кампании: национализация меднорудной промышленности, передача государству предприятий и банков, экспроприация земли. Это встряхнуло всю страну. Реформы показали хорошие результаты в первые месяцы, однако из-за бесконтрольного движения денег инфляция взлетела так, что никто не знал, насколько дороже будет стоить хлеб завтра. Как и предполагал Фелипе дель Солар, правительственные партии грызлись между собой, предприятия, которыми управляли рабочие, функционировали плохо, производство вошло в пике, а продуманный саботаж оппозиции способствовал дестабилизации положения в стране. В семье Далмау больше всех сокрушалась Карме.
— Ходить за покупками — сплошное несчастье, Виктор, никогда не знаешь, найдешь ли что-нибудь. Только и думаешь что о продуктах. Джорди, ты же его знаешь, готовит он сам, но к старости стал такой пугливый и плаксивый, что носа не высовывает на улицу. А ведь в очереди за потрошеной курицей по официальной цене можно не один час простоять. Вот и приходится надолго оставлять его одного, а когда меня нет, он ужасно пугается. Это ж надо было приехать на край света, чтобы стоять в очереди за сигаретами!
— Ты слишком много куришь, мама. Не трать время, добывая сигареты.
— А я и не трачу, я плачу профессионалам.
— Каким профессионалам?
— Да ведь их покупают на черном рынке, сынок. А безработные парни или старики-пенсионеры за скромную плату готовы постоять за тебя в очереди.
— Альенде объяснил причины дефицита. Думаю, вы видели по телевизору.
— И по радио тоже слышала сто раз. Якобы у народа впервые есть средства делать покупки, но предприниматели этому мешают, поскольку предпочитают разориться, чтобы посеять таким образом всеобщее недовольство. Бла, бла, бла… Ты помнишь, как это было в Испании?
— Помню, мама, прекрасно помню. У меня есть кое-какие связи, может, я смогу что-нибудь раздобыть для дома.
 
— Что, например?
— Например, туалетную бумагу. Есть один пациент, который время от времени приносит в качестве подарка рулон бумаги.
— Вот это да! Это ценится на вес золота, Виктор.
— Он мне так и сказал.
— Послушай, сынок, а у тебя нет связей, чтобы достать сухое молоко и растительное масло? Задницу можно подтереть и газетой. А еще достань мне сигарет.
Исчезли не только продукты; та же участь постигла бытовую технику, покрышки для автомобилей, строительный цемент, памперсы, детские смеси и другие жизненно необходимые вещи; зато соевый соус, каперсы и лак для ногтей продавались в изобилии. Когда начались ограничения на бензин, страну заполнили велосипедисты, лавирующие между пешеходами. Но народ продолжал пребывать в эйфории. Люди чувствовали, что наконец они получили представительство во власти, что все равны, все друг другу товарищи и президент тоже. Дефицит, ограничения и ощущение ненадежности не были в новинку для тех, кто всегда жил в нищете или просто имел денег в обрез. Повсюду звучали революционные песни Виктора Хары, которые Марсель знал наизусть, хотя в семье Далмау он меньше всех интересовался политикой. Стены домов были завешаны плакатами и воззваниями, на площадях устраивали спектакли и продавали книги по цене мороженого, чтобы в каждом доме жители могли обзавестись собственной библиотекой.
Военные молча сидели по казармам, и, если кто и устраивал заговоры, это не выходило наружу. Католическая церковь официально оставалась в стороне от политического противостояния; были священники, достойные звания инквизиторов, изливавшие с кафедры злобу и ярость, а были пресвитеры и монахини, симпатизировавшие правительству, не по идеологическим вопросам, а потому что оно заботилось о наиболее нуждающихся. Правая пресса печатала громкие заголовки: «Чилийцы! Копите ненависть!», а буржуазия, перепуганная и озлобленная, осыпала военных кукурузными зернами, провоцируя на восстание: «Ощипанные петухи! Педики! Беритесь за оружие!»
— Здесь может произойти то же самое, что мы пережили в Испании, — то и дело повторяла Карме.
— Альенде говорит, братоубийственной войны не будет, правительство и народ этого не допустят, — пытался успокоить ее Виктор.
— Этот твой приятель страдает излишней доверчивостью. Чили разделена на два непримиримых лагеря, сынок. Друзья враждуют между собой, семьи делятся пополам, а с теми, кто думает не так, как ты, невозможно разговаривать. Я не общаюсь с некоторыми из своих закадычных подруг, чтобы не разругаться.
— Не преувеличивай, мама.
Но он тоже чувствовал, что насилие носится в воздухе. Однажды вечером Марсель возвращался на велосипеде с концерта Виктора Хары и остановился посмотреть, как несколько молодых людей, забравшись на стремянки, рисуют на стене белых голубок и винтовки. Вдруг откуда ни возьмись появились две машины, вышли, оставив моторы включенными, несколько мужчин, вооруженных арматурой и палками, и в считаные секунды сбили художников на землю. Прежде чем Марсель успел понять, что происходит, мужчины снова сели в машины и тут же испарились. Через несколько минут появился полицейский патруль, вызванный кем-то из жильцов соседнего дома, и «скорая помощь» увезла пострадавших, которые были в тяжелом состоянии. Патрульные отвезли Марселя в комиссариат, чтобы допросить как свидетеля происшествия. Оттуда в три часа ночи его забрал Виктор, Марсель чувствовал себя совершенно выбитым из колеи и не хотел возвращаться домой на велосипеде.
Среди левых возникло движение, призывавшее к вооруженной борьбе, люди устали ждать, когда революция победит по-хорошему, и одновременно появилось другое движение, профашистское, сторонники которого тоже не верили в цивилизованный процесс примирения. «Если речь идет о драке, мы будем драться», — говорили и те и другие. Чтобы отдохнуть хоть на несколько часов от чрезмерной уязвимости Джорди, Карме принимала участие в массовых демонстрациях, заполнявших улицы как в поддержку правительства, так и в менее многолюдных, организованных оппозицией. Она выходила из дому в спортивных тапочках и брала с собой лимон и носовой платок, смоченный уксусом, в качестве средства от слезоточивого газа, а возвращалась, промокшая до костей из-за водометов, с помощью которых полиция пыталась установить порядок.