У кромки моря узкий лепесток

— Мы пережили то же самое в Испании, Джорди. Тебя там не было в тридцать шестом, но говорю тебе, там было точно так же. Дай бог, чтобы здесь не кончилось так же плохо, как там, — только и сказала Карме.
Было уже за полночь, когда толпа на улице начала рассеиваться и Далмау столкнулись с Фелипе дель Соларом; тот был в своем неизменном пиджаке из верблюжьей шерсти и в замшевых брюках горчичного цвета. Они обнялись, как старые друзья, каковыми они когда-то и были, Виктор — потный и охрипший от крика, и Фелипе — безупречный, пахнущий лавандой, демонстрирующий безразличие, которое вырабатывал в себе больше двадцати лет. Фелипе одевался в Лондоне, куда ездил пару раз в год; британская сырость действовала на него прекрасно. С ним была Хуана Нанкучео, которую оба Далмау узнали сразу же, поскольку она совершенно не изменилась с тех пор, как ездила на трамвае навещать Марселя.
— Только не говори, что ты голосовал за Альенде! — воскликнула Росер, обнимая Фелипе и Хуану.
— Как тебе такое в голову пришло, женщина! Я голосовал за христианскую демократию, хотя не верю в достоинства ни демократии, ни христианства, просто не хотел доставлять удовольствие отцу и голосовать за его кандидата. Я монархист.
— Монархист? Господи боже мой! Разве ты не был единственным прогрессивным человеком среди троглодитов вашего клана? — пошутил Виктор.
— Грехи юности. Нам в Чили недостает короля или королевы, как в Англии, это как-то более цивилизованно, — в таком же шутливом тоне ответил Фелипе, пытаясь раскурить потухшую трубку, которую всегда носил с собой, соблюдая стиль.
— Тогда что ты делаешь на улице?
— Держим руку на пульсе. Хуана голосовала в первый раз. Вот уже двадцать лет женщины имеют право голосовать, и только сейчас это право вступило в действие, чтобы они могли проголосовать за правых. Я так и не смог ей втолковать, что она принадлежит к рабочему классу.
— Я голосую, как ваш отец, мой маленький Фелипе. А тут просто поднялся всякий сброд, как говорит дон Исидро, такое уже было.
— Когда? — спросила Росер.
— Она имеет в виду правительство Педро Агирре Серды, — пояснил Фелипе.
— Благодаря Агирре Серде мы и находимся здесь, Хуана. Это он приказал перевезти беженцев из Франции на «Виннипеге». Помните? — спросил Виктор.
— Мне скоро восемьдесят, но память у меня в порядке, юноша.
Фелипе рассказал им, что его семья окопалась в доме на улице Мар-дель-Плата в ожидании, когда марксистские орды наводнят богатый квартал. Они распространяли слухи о терроре, которые сами же и выдумывали. Исидро дель Солар был настолько уверен в победе консерваторов, что собирался устроить праздник вместе со своими друзьями и единоверцами. Повара и прислуга все еще в доме, ждут, что в результате божественного вмешательства ход событий изменится и они смогут поднести гостям шампанское и устриц. Хуана единственная, кто захотел увидеть, что творится на улицах, но не из-за политических симпатий, а из любопытства.
— Отец объявил, что перевезет семью в Буэнос-Айрес, пока в эту гребаную страну не вернется здравый рассудок, но мать невозможно сдвинуть с места. Она не хочет оставлять Малыша одного на кладбище, — добавил Фелипе.
— А как Офелия? — спросила Росер, чувствуя, что Виктор не решится упоминать ее имя.
— Она вдалеке от предвыборной лихорадки. Матиаса назначили торговым атташе в Эквадоре, он карьерный дипломат, так что новое правительство не выгонит его на улицу. Офелия воспользовалась ситуацией и занимается в мастерской художника Гуаясамина[34]. Яростный экспрессионизм, крупные мазки. Семья считает, что ее работы напоминают огородное пугало, но у меня есть несколько ее работ.
— А ее дети?
— Учатся в Соединенных Штатах. Они тоже пережили политические катаклизмы вдали от Чили.
— А ты останешься?
— На какое-то время да. Хочу посмотреть, в чем состоит этот социалистический эксперимент.
— Всем сердцем желаю, чтобы он удался, — сказала Росер.
— И ты думаешь, правые и американцы это позволят? Попомни мои слова, эта страна катится в пропасть, — ответил Фелипе.
 
Радостные демонстрации прошли без происшествий, и на следующий день, когда перепуганные обыватели кинулись в банки, чтобы забрать деньги, купить билеты и бежать из страны до того, как сюда войдут большевики, они увидели, что улицы подметают, как во всякую обычную субботу, и нет ни одного оборванца с дубиной, угрожающего приличным людям. Тогда они решили не торопиться. Они посчитали, что одно дело — выиграть выборы и совсем другое — официально стать президентом; пройдет еще два месяца, прежде чем конгресс примет решение и, возможно, повернет ситуацию в свою пользу. Напряжение висело в воздухе, и план по устранению Альенде в результате военного переворота был разработан еще до вступления его в должность президента. В последующие недели в результате заговора, поддерживаемого американцами, был убит главнокомандующий чилийской армией, выступавший против любого вмешательства военных в политику; это сделал кадровый военный, которому захотелось выделиться. Преступление произвело эффект, обратный ожидаемому, и, вместо того чтобы восстать, военные в массовом порядке осудили убийство и только укрепились в законопослушании, свойственном большинству чилийцев, не привыкших к подобным злодейским методам, обычным в какой-нибудь банановой республике, но не в Чили, где разногласия никогда не решались стрельбой. Конгресс ратифицировал избрание Сальвадора Альенде, который стал первым кандидатом-марксистом, избранным демократическим путем. Идея мирной революции уже не казалась такой безумной.
В течение этих неспокойных недель, которые прошли между выборами и передачей власти, Виктору не выдалось случая сразиться с Альенде в шахматы, поскольку будущий президент в это время занимался процессом политического примирения за закрытыми дверями, устранением и уменьшением квот для правительственных партий в структурах власти, а также контактами с оппозицией, продолжавшей портить ему кровь. Альенде отказался от какого бы то ни было вмешательства в ситуацию Чили со стороны Соединенных Штатов. Из-за чего Никсон и Киссинджер поклялись помешать претворению в жизнь победоносного чилийского эксперимента, поскольку он мог оказаться искрой, которая разожжет пожар по всей Латинской Америке и в Европе, а так как давление и угрозы в адрес самого Альенде ничего не дали, американцы стали обхаживать военных. Не то чтобы Альенде недооценивал своих врагов, внешних и внутренних, но в нем утвердилась какая-то иррациональная вера в то, что народ встанет на защиту своего правительства. Говорили, будто он волшебным образом умеет дергать за ниточки, чтобы управлять любой ситуацией и поворачивать ее в нужную для себя сторону, однако в последующие три драматических года этого уже было мало. Избранному президенту очень недоставало чуда и благосклонности судьбы. Шахматные партии с Виктором возобновились только в следующем году, когда в сложное расписание президента вернулись некоторые привычки его обычной жизни.
 X 
 1970–1973 
 По ночам я задаю себе вопрос:
 что будет с Чили?
 С бедной родиной моей,
 темнеющей во мраке?
 Пабло Неруда, «Бессонница», из книги «Записки с Черного острова»
Жизнь Виктора и Росер протекала в том же русле, что и раньше, каждый был занят своим делом, у него — больница, у нее — уроки, концерты, гастроли, а в стране между тем бушевал вихрь перемен. За два года до выборов один хирург, у которого были золотые руки, пересадил человеческое сердце двадцатичетырехлетней женщине в больнице Вальпараисо. Такая операция однажды уже проводилась в Южной Африке, но тогда она была воспринята как вызов законам природы. Виктор подробно изучил случай в Вальпараисо и день за днем скрупулезно отмечал в календаре состояние пациентки, которая прожила тридцать три дня. Ему снова стал сниться Лазарь, юный солдат, которого он спас от смерти на перроне Северного вокзала, незадолго до окончания Гражданской войны. Неотвязный кошмар о Лазаре, неподвижное сердце которого лежит на подносе, трансформировался в яркий сон, в котором у мальчика была открыта грудная клетка, и внутри билось совершенно здоровое сердце, с исходившими из него золотистыми лучами, как на изображении Святого сердца Иисуса.