У кромки моря узкий лепесток

— Скажите ей, что я невестка Виктора Далмау и что я беременна.
Поначалу Элизабет занималась судьбой бойцов с передовой линии фронта, а затем, когда поражение стало неминуемым, сопровождала толпы беженцев на пути в изгнание. Элизабет перешла границу в медицинском голубом халате и белом переднике, чтобы никто ее не задержал. Она получила записку от Росер в числе сотен просьб о помощи и, возможно, не обратила бы на нее особенного внимания, если бы не имя Виктора Далмау. Она с нежностью вспоминала этого застенчивого мужчину, который играл на гитаре и хотел на ней жениться. Она часто думала о том, что с ним стало, и утешала себя мыслью, что, наверное, Виктор жив. На следующий день после того, как Элизабет получила записку от Росер, она отправилась в Аржелес-сюр-Мер, чтобы отыскать ее там. Она знала, в каких ужасающих условиях содержатся интернированные в лагерях, но все равно была потрясена, увидев эту юную девушку, растрепанную и грязную, бледную, с темными кругами под воспаленными от песка глазами, и такую худую, что казалось, ее огромный живот вырастал прямо из скелета. Однако, несмотря ни на что, Росер предстала перед Элизабет не сломленной, но сумевшей сохранить и свое всегдашнее достоинство, и твердую, ясную речь. Ничто в ее словах не выдавало тревогу или покорность перед обстоятельствами, словно она вполне контролировала ситуацию.
— Виктор говорил мне о вас, сеньорита, он сказал, вы можете помочь нам воссоединиться.
— А кто еще с тобой?
— На данный момент я одна, но сюда, во Францию, должны прибыть Виктор и его брат Гильем — отец моего ребенка, — и друг Виктора по имени Айтор, и, возможно, сеньора Далмау, мать Виктора и Гильема. Когда они прибудут, пожалуйста, передайте им, где я нахожусь. Надеюсь, они найдут меня до родов.
— Ты не можешь здесь оставаться, Росер. По мере сил я пытаюсь помогать беременным и кормящим женщинам. Едва ли твой ребенок выживет в лагере.
Элизабет объяснила Росер, что в открытом ею приюте для будущих мам мест на всех не хватает, и она уже присмотрела заброшенный особняк в Эльне, где мечтает организовать большой приют для беременных и кормящих матерей, оазис для женщин и грудных детей посреди этого океана скорби. Здание надо поднимать из руин, так что это займет не один месяц.
— Ты не можешь столько времени оставаться здесь, Росер, ты должна немедленно покинуть лагерь.
— Но как?
— Начальник знает, что я забираю тебя с собой. На самом деле единственное, чего они хотят, — это избавиться от беженцев, и они всячески способствуют тому, чтобы беженцы находили работу или тех, кто возьмет на себя заботу о вас. Каждый, кто находит работу или защиту, свободен. Так что никто не станет препятствовать твоему уходу.
— Но здесь полно женщин и детей, и беременные есть.
— Я сделаю все, что смогу. Я вернусь и приведу помощь.
Снаружи их ожидала машина с эмблемой Красного Креста. Элизабет понимала, что прежде всего Росер необходима горячая еда, и повела ее в первый же ресторан, который встретился им по дороге. Посетителей в этот час было немного, и они не скрывали отвращения, глядя на вонючую нищенку в сопровождении опрятной медсестры. Росер съела весь хлеб, который принесли на стол, еще до того, как подали тушеного цыпленка. Молодая швейцарка вела машину, словно ехала на велосипеде, лавируя между машинами, заезжая на тротуары и не удостаивая вниманием перекрестки и дорожные знаки, которые считала необязательными, так что до Перпиньяна они добрались быстро. Элизабет привела Росер в дом, где располагался приют для молодых матерей; там было еще восемь молодых женщин: одни — на последних сроках беременности; другие, совсем недавно родившие, с новорожденными младенцами на руках. Росер встретили здесь с присущей испанкам сдержанностью, женщины снабдили ее мылом, полотенцем и шампунем и отправили в душ, а сами пошли собирать необходимую для нее одежду. Через час Росер предстала перед Элизабет, чистая, с еще влажными волосами, в черной юбке, короткой шерстяной блузе, едва прикрывавшей живот, и в ботинках на каблуках. Вечером того же дня Элизабет отвезла ее к супружеской паре английских квакеров[16], вместе с которыми работала на Мадридском фронте, добывая еду и одежду для детей, пытаясь защитить их от войны.
 
— Ты останешься с ними, сколько будет нужно, Росер, по крайней мере до родов. А дальше посмотрим. Это очень хорошие люди. Квакеры всегда там, где их помощь необходима. Они святые, единственные святые, которых я уважаю.
 IV 
 1939 
 Приветствую и добродетель, и порок окраин бедных…
 Пабло Неруда, «Окраины», из книги «Желтое сердце»
Корабль «Тихоокеанская королева» вышел из чилийского порта Вальпараисо в начале мая, чтобы через двадцать семь дней причалить в Ливерпуле. Европа переходила от весны к лету, полному неопределенности, в воздухе носились отзвуки барабанного боя грядущей войны. За несколько месяцев до этого европейские державы подписали Мюнхенское соглашение, которое Гитлер не намеревался выполнять. Западный мир, словно завороженный, наблюдал за распространением фашизма. Однако на борту «Тихоокеанской королевы» гул приближающегося конфликта был приглушен расстоянием и шумом дизельных двигателей, которые толкали вперед через два океана этот плавучий город весом 17702 тонны. 162 пассажира второго класса и 446 третьего класса считали плавание слишком долгим, но в первом классе неизбежные неудобства морского путешествия растворялись в утонченной атмосфере незаметно пролетающих дней, и порывы ветра, вызывающие волнение на море, никак не нарушали приятного времяпрепровождения. На верхней палубе шум моторов был едва различим; сюда долетали ласкающие слух звуки музыки из гостиной, где играл оркестр и женский струнный квартет; здесь слышался разноязыкий говор 280 пассажиров, мимо которых проходили моряки и офицеры, с головы до ног одетые в белое, и сновали официанты в униформе с золотыми пуговицами; к гулу голосов добавлялся нежный звон хрусталя, постукивание фарфоровой посуды и звяканье серебряных приборов. Кухня отдыхала только в самое темное время суток, предшествующее рассвету.
В каюте с двумя спальнями, двумя ванными комнатами, гостиной и террасой Лаура дель Солар со стоном пыталась втиснуться в эластичную грацию, пока вечерний туалет ждал ее расстеленным на кровати. Платье было приготовлено именно для этого случая, для предпоследнего вечера, когда пассажиры первого класса блистают самыми элегантными нарядами из своих чемоданов и лучшими украшениями. Туалет из голубого шелка от Шанель был куплен в Буэнос-Айресе, портниха в Сантьяго выпустила в швах шесть сантиметров, но через несколько недель плавания Лаура уже снова влезала в него с трудом. Ее муж, Исидро дель Солар, с довольным видом завязывал подобающий случаю белый галстук, стоя перед двустворчатым зеркалом. Он был не такой лакомка, как она, отличался дисциплинированностью, держал себя в форме и в свои пятьдесят девять выглядел красавцем. Он мало изменился за годы их совместной жизни, в отличие от нее, располневшей от материнства и десертов. Опустив голову и совершенно поникнув, Лаура села в кресло, обтянутое гобеленом.
— Что с тобой, Лаурита?
— Ты очень расстроишься, если я не пойду с тобой сегодня вечером, Исидро? У меня болит голова.
Муж подошел к ней, на лице у него читалось выражение категорического неприятия, которому Лаура никогда не умела противостоять.
— Прими пару таблеток аспирина, Лаурита. Сегодня ужин у капитана. Это очень важный ужин, пришлось совершить геройский поступок и подкупить стюарда, чтобы на него попасть. Нас будет всего восемь человек, твое отсутствие станет слишком заметно.
— Но я себя плохо чувствую, Исидро…
— Сделай над собой усилие. Для меня это деловой обед. Придут сенатор Труэба и два английских предпринимателя, заинтересованных в покупке моих шерстяных тканей. Помнишь, я тебе о них рассказывал? У меня есть предложение от одной гамбургской фабрики, они занимаются пошивом военной формы, но с немцами очень трудно договариваться.