У кромки моря узкий лепесток

Наследующий день прибыли военные грузовики и стали забирать женщин и детей. Людей в бараке охватила паника; жандармам приходилось разнимать семьи при помощи дубинок. Росер обняла Айтора, поблагодарила за все, что он для нее сделал, заверила, что с ней все будет в порядке, и спокойно направилась к грузовику.
— Я найду тебя, Росер, обещаю! — успел крикнуть Айтор ей вдогонку и упал на колени, злой от собственного бессилия.
В то время как гражданское население по возможности пробиралось к французской границе, а с ними и остатки побежденной армии, Виктор Далмау и другие врачи, до последнего остававшиеся на посту, вместе с волонтерами увозили раненых из Барселоны на поездах, в каретах «скорой помощи» и на грузовиках. Ситуация в городе сложилась настолько трудная, что главный врач, продолжавший руководить госпиталем, вынужден был принять чудовищное решение: оставить в госпитале наиболее тяжелых раненых, которые все равно не смогли бы выдержать дорогу и непременно умерли бы, и грузить на транспорт только тех, у кого еще сохранялась надежда выжить. Вагоны и машины заполняли ранеными до отказа, их укладывали на пол, дрожащих от холода и лихорадки, голодных, только что прооперированных, контуженных, ослепших, с ампутированными конечностями, больных тифом, дизентерией, гангреной, — и отправляли. У сопровождавшего их медицинского персонала не было средств, чтобы облегчить страдания несчастных, они могли лишь дать им попить, произнести слова утешения, а иногда, если умирающий об этом просил, — помолиться за него.
Больше двух лет Виктор проработал бок о бок с врачами, куда более опытными, чем он; он многому научился и когда работал на передовой, и в госпитале, где давно уже никто не спрашивал, какая у него квалификация, — здесь ценилась только преданность работе. Он, похоже, и сам забыл, что не доучился два курса до диплома, и рекомендовался пациентам как профессиональный медик, чтобы они больше ему доверяли. Он видел страшные раны, присутствовал при ампутации, ни разу не дрогнув, утешил многих несчастных, ушедших в мир иной, и считал, что его огрубевшая душа выдержит зрелище любого страдания и любого насилия, но поезд, на который его определили, и вся эта трагическая ситуация, свидетелем которой он стал, сломили его. Из Барселоны поезда шли до Жероны и там стояли в ожидании следующего транспорта. В какой-то момент, за тридцать восемь часов без еды и сна, когда Виктор пытался напоить умиравшего у него на руках мальчика-подростка, вдруг что-то внутри у него перевернулось.
— Это разбило мне сердце, — пробормотал он.
Неожиданно Виктор понял истинный смысл этих слов, ему показалось, он слышит звук разбивающегося стекла, и почувствовал в глубине своего существа пустоту, — не было там ни памяти о прошлом, ни осознания настоящего, ни надежды на будущее. Он тоже был словно весь в крови, как те раненые, которых ему не удалось спасти. Слишком много боли и слишком много мерзости в этой братской войне; уж лучше поражение, чем продолжать убивать и умирать.
Франция с ужасом взирала, как на границе собирается огромная толпа несчастных, которую едва удавалось удерживать с помощью вооруженных военных частей и наводивших на всех ужас колониальных отрядов, состоявших из выходцев из Сенегала и Алжира, гарцевавших на своих скакунах; они были в тюрбанах, с ружьями и длинными хлыстами. Массовый исход нежелательных лиц, как их официально именовали французы, мог переполнить страну. На третий день, следуя международному призыву, французское правительство позволило пропустить на территорию страны женщин, детей и стариков. За ними разрешили пересечь границу остальному гражданскому населению и только потом пропустили солдат, которые находились на последней степени усталости и истощения, однако, даже складывая оружие на землю, они продолжали петь свои патриотические песни, вскинув кверху сжатый кулак[14]. По обе стороны границы вдоль дороги образовались две горы из сложенных винтовок. Дальше, выстроив солдат в колонну, их вели в наспех устроенные лагеря для интернированных лиц.
 
— Allez! Allez-y![15] — подгоняли их конные охранники, сопровождая свои слова угрозами, оскорблениями и ударами хлыста.
Когда о раненых, вывезенных из Барселоны, казалось, уже все забыли, их вдруг стали переправлять через границу, тех, кто еще оставался в живых. Виктор и несколько врачей и санитаров помогали им дойти до пограничной заставы. Раненым пересечение границы далось гораздо легче, чем первым волнам беженцев, но приняты они были отнюдь не лучше. Зачастую их размещали в школах или оставляли на вокзалах и даже прямо на улице, поскольку в ближайших больницах их не могли ничем обеспечить, да их там никто и не ждал. Среди «нежелательных» они нуждались в лечении и уходе больше других. Но для такого количества пациентов в больницах не было ни мест, ни лекарств, ни медицинского персонала. Виктору разрешили присматривать за теми ранеными, кто числился на его ответственности, благодаря чему он сохранил за собой относительную свободу.
Расставшись с Айтором Ибаррой, Росер вместе с другими женщинами и детьми оказалась в лагере для интернированных в Аржелес-сюр-Мер, в тридцати пяти километрах от границы, где ко времени их прибытия уже находились десятки тысяч испанцев. Лагерь располагался на песчаном берегу моря и охранялся жандармами и сенегальцами. Море, песок и колючая проволока. Росер быстро поняла, что отныне они стали пленниками, предоставленными своей судьбе, и решила выжить во что бы то ни стало; если уж она перешла через горы, она должна выдержать все, что ждет ее впереди, — ради ребенка, которого носит, ради себя самой и ради надежды соединиться с Гильемом. Беженцам приходилось терпеть непогоду, холод и дождь, отсутствие санитарных условий — ни туалетов, ни чистой питьевой воды. Грунтовая вода для утоления жажды узников, копившаяся в специально вырытых «колодцах», была солоноватой и мутной; в нее попадали и пищевые отбросы, и моча — отхожие места располагались совсем рядом, — а также жидкость от разложения трупов, которые не успели вовремя убрать. Женщины сбивались в группы, чтобы защититься от сексуальной агрессии жандармов и кое-кого из тех беженцев, которые, потеряв все, утратили и понятия о приличиях. Росер вырыла для себя углубление в песке, куда каждую ночь укладывалась спать, укрывшись от ледяного северного ветра, вздымавшего тучи колючего всепроникающего песка, больно царапавшего кожу и слепившего глаза. Раз в день узникам раздавали водянистую чечевичную похлебку, а иногда холодный кофе или сбрасывали в толпу буханки хлеба с приезжавших в лагерь грузовиков. За каждую буханку мужчины дрались не на жизнь, а на смерть; женщинам и детям доставались крохи, и то если только какой-нибудь счастливый обладатель хлеба из жалости отщипывал для них кусочек. Многие беженцы умирали в лагере, от тридцати до сорока человек в день: сначала дети — от дизентерии, потом старики — от пневмонии, потом все прочие — по разным причинам. По ночам дежурные каждые десять-пятнадцать минут будили своих заснувших товарищей, заставляя их шевелиться, чтобы не дать им умереть во сне от холода. Однажды женщина, которая выкопала себе такое же углубление неподалеку от Росер, проснулась на рассвете, прижимая к себе мертвую пятимесячную дочку. В тот день температура опустилась ниже нуля. Несколько человек отнесли труп ребенка как можно дальше и закопали его в песок. Росер весь день не отходила от несчастной матери, которая совсем не плакала, а молча сидела, уставившись в одну точку. Ночью женщина утопилась в море. Она была не единственная. Пройдет еще много времени, прежде чем мир предъявит счет: около пятнадцати тысяч человек погибли в этих французских лагерях от голода, холода, истощения, жестокого обращения и болезней. Здесь умерли каждые девять из десяти детей.
Наконец женщин и детей отделили от мужчин, отгородив женскую зону от мужской двойной колючей проволокой. Власти распорядились привезти в лагерь кое-какие строительные материалы, из которых сами беженцы сооружали себе жилища. Росер удалось поговорить с одним из охранников лагеря и убедить его устроить организованную раздачу полагавшейся беженцам скудной еды, чтобы матерям не пришлось драться за крохи хлеба для своих детей. Тогда же в лагере появились две медсестры из Красного Креста, с вакциной и порошковым молоком для детей, которое они разводили водой, а потом, следуя инструкциям, фильтровали молочную смесь через чистую тряпочку и кипятили несколько минут. Они также привезли одеяла и теплую одежду для детей, а еще адреса и фамилии тех французских семей, которые не возражали нанять испанок в качестве домашней прислуги или работниц по хозяйству. Само собой, предпочитали женщин без детей. Через этих медсестер Росер передала записку для Элизабет Эйденбенц в надежде, что та находится во Франции.