И уйти в закат (СИ)

Джеремайя вздохнул, протер салфеткой воображаемое пятнышко соуса в уголке рта.
— Кайл, оставь нас.
И я опять ошиблась. Я думала, мордоворот начнет возражать, говорить, что я могу быть слишком опасна, а Питерс улыбнется и заявит, что я не причиню ему вреда, но этот диалог состоялся только в моем воображении.
В реальности Кайл просто отлип от стены и вышел.
— Полагаю, сейчас меня ждет какое-то откровение, — заметила я.
— Ты — особенная, сестра Роберта.
Так себе откровение. Папа мне тоже такое говорил.
Они оба говорили.
— И в чем же заключается моя особенность?
— Полагаю, именно это нам и предстоит выяснить. Ты не вспомнила ничего интересного о своем прошлом?
— Ничего такого, о чем стоило бы говорить.
— Что ж, — он забросил в себя еду, пожевал, запил все это дело сидром. — Значит, ты не знала? Люди, которые выдали тебе задание, ничего обо мне не рассказали?
— Теневики, — сказала я. — Они много умалчивают, много говорят, но верить им нельзя.
— Все так, сестра. Все так.
Он отправил себе в глотку очередную порцию еды. Бог, не бог, это науке пока неизвестно, но пожрать он был явно не дурак.
За окнами стремительно темнело. Когда я садилась за стол, на улице еще были сумерки, сейчас же там была непроглядная тьма — дом Питерса стоял на краю общины, и окна столовой были обращены к полям, в которых уже никто не работал.
— Я заметил, что ты практически не притронулась к своей тарелке, сестра.
— Новости о твоей божественности так меня взволновали, что я лишилась аппетита, — сказала я.
— Мне жаль, сестра. Но тебе нужно поесть. Твоему организму требуется энергия для выздоровления.
— Так же, как и твоему?
— Разумеется, — кивнул он. — Полагаю, что рана, нанесенная тобой, будет заживать… естественным способом.
— Ты уже можешь ходить, — заметила я. Чувство вины из-за этого выстрела у меня так и не появилось. Он же сам меня попросил.
— Могу, но медленно и на короткие расстояния, сестра, — улыбнулся он. — И мне пришлось послать людей в ближайший город, где есть аптека, чтобы они купили болеутоляющее. У нас здесь нет врачей, сестра, поэтому тебе нужно самой позаботиться о себе.
— А почему это тебя так волнует? Что тебе за дело до моего организма и его выздоровления?
Он отложил столовые приборы и тяжело вздохнул.
— Знаешь ли ты, как трудно быть богом, сестра? — спросил он. — Как печально стоять на вершине в гордом одиночестве?
— А твоя община? Разве ты одинок среди всех этих верующих?
— Они — люди, — сказал он. — Они важны для меня, я помогаю им по мере сил, и они верят в меня по мере их сил, и помогают моему делу по мере возможностей, и они нужны мне так же, как я нужен им, но они не способны меня понять. Они — всего лишь люди.
— А я — особенная?
— Мне бы очень хотелось в это верить, сестра, — сказал он. — Я много лет искал кого-то вроде тебя, и вот мои поиски увенчались успехом. Может быть, мне стоило бы даже поблагодарить людей из теневого правительства за то, что они послали тебя ко мне.
Мне перестал нравиться этот разговор. Когда мужчина начинает рассказывать тебе о твоей избранности, это уже тревожный звоночек. Даже если этот мужчина и не является авторитарным главой деструктивного культа со всеми отягчающими.
И эта мысль не могла принадлежать шестнадцатилетней девочке. И сержанту полиции, скорее всего, тоже.
Видимо, у меня уже был печальный опыт неудачных отношений, который наложил свой отпечаток на мое нынешнее мировоззрение.
И вообще, кто знает, может быть, я — феминистка? Или лесбиянка? Или появились еще какие-то новые течения, в которых я состояла и позабыла об этом?
Вот так вот предашь по забывчивости свои убеждения, а потом люди на улице тебя оплюют.
— Значит, — осторожно сказала я. — Тебе нужно, чтобы кто-то стоял рядом с тобой на вершине?
— Именно, — сказала он. — Именно так, сестра. Мне нужен кто-то, кто будет рядом со мной, мне нужен кто-то, кому я смогу передать все это, когда уйду на покой.
— Разве боги уходят на пенсию?
— Я ни слова не говорил о пенсии, сестра. Я говорил о покое. Мне нужен кто-то, кто будет понимать меня с полуслова, кто-то, кому я смогу доверять так, как себе, кто-то, кто возьмет на себя труд по окормлению моей паствы. Мне нужен друг, мне нужен единомышленник, мне нужен последователь. И еще мне нужно наследие, и я думаю, что ты сможешь мне с этим помочь.
 
И чем дальше он говорил, тем отчетливее я понимала, что речь идет не обо мне. Ну, потому что мне он не доверял, я ни черта его не понимаю, и совершенно не готова кого-то там окормлять и что-то там наследовать.
— Разумеется, я говорю о моем сыне, сестра, — ответил он на мой так и не заданный вопрос.
— А у тебя есть сын?
— Нет.
— О…
***
— …я думаю, что он — сказитель, — сказал Стивен.
— Он кто? — не понял Грег.
Специальный агент Джонсон хмыкнул и заинтересованно посмотрел на молодого цензора.
— Сказитель, — сказал Стивен. — Менестрель, бард, рапсод… Сюжеты ведь существовали и до изобретения письменности, их передавали из уст в уста…
— Это было очень давно, — сказал Грег. — Еще до начала истории. Какое отношение все это имеет к Питерсу?
— Я думаю, что он — творец, который может изменять реальность словом, но не словом написанным, как те творцы, с которыми мы имели дело в последнее время, а словом произнесенным. Легенды говорят, что раньше, еще до изобретения письменности, такие люди существовали. Знаете все эти истории про джиннов, которые возводили или сносили города за час, про людей, которые могли двигать горы или заставлять морские толщи расступаться перед ними…
— Легенды, — фыркнул Грег.
— Легенды не возникают на пустом месте, — сказал Стивен. — Говорят еще, что до изобретения письменности сила слова была гораздо больше, чем… потом.
— Я читал о таком, — подтвердил специальный агент Джонсон. — Но тогда эта информация представляла лишь академический интерес. Если этот дар давно утрачен, откуда он взялся у Питерса?
— Какая-нибудь случайная мутация, — предположил Грег.
— Но это многое объясняет, — сказал Стивен. — Возьмем, например, эпизод с первой попыткой покушения. Нет никакого смысла искать сюжет, в котором кто-то обрушивает на кого-то саранчу, град и молнии, может быть, такого сюжета и вовсе не существует в природе, кроме библейского, но это же явно не он. Я выстрелил, Питерс буркнул что-то вроде «да разрази вас гром, да обрушатся на вас казни египетские», и вот оно уже и произошло. В смысле, была молния, была саранча, град и всякое прочее. Или его убежденность, что пуля мисс Кэррингтон не сможет ему навредить, которую он несколько раз проговорил вслух.
— Но она смогла ему навредить, — сказал Грег.
— Потому что это мисс Кэррингтон, — вздохнул специальный агент Джонсон. — Но в целом версия кажется мне достаточно правдоподобной. Постоянные проповеди в общине, личные встречи с людьми, после которых те меняют свое отношение к жизни, иногда на все сто восемьдесят градусов… А неуязвимость его бойцов в «Континентале»?
— Наверняка он сказал им что-то вроде: «И с вами ничего не может случиться», — предположил Стивен. — Но смотрите, что еще важно. Как я понял, у всех творцов, с которым ТАКС приходилось иметь дело, существовали свои ограничения на изменение реальности. И судя по периодичности публичных молитв, ради которых он выходил на связь с общиной даже из Техаса, я могу сделать предположение, что ограничение Питерса связано со временем. В смысле, все случается так, как он говорит, но это работает ограниченные часы, а потом напутствие нужно повторять. То есть, он не меняет реальность окончательно. Все внесенные им изменения откатываются через несколько часов.
— И поэтому исцеленные им не покидают общины, а у тех, кто уезжает, случается рецидив, — сказал специальный агент Джонсон. — А люди, которые присутствовали на проповеди в Техасе забыли об инциденте с пулей, потому что он сказал им забыть… Что ж, это теория почти все объясняет.