И уйти в закат (СИ)

Наверное, это было хорошее предложение, учитывая обстоятельства. И, наверное, мне стоило бы с ним согласиться.
Но тут у меня взыграло…
Не знаю, что. Просто взыграло.
Пойти с ним — это паллиатив. Возможно, он поможет мне ускользнуть от ТАКС и объяснит, какого черта тут, собственно говоря, происходит, но какой в этом толк, если завтра, послезавтра или через неделю я все равно все забуду? Реджи не мог вылечить мою амнезию.
А Питерс, возможно, мог.
Грег говорил, что мы с ним как-то связаны, и если я исполню свою роль в этой истории, то память вернется. Или хотя бы перестанет обнуляться.
Питерс говорил, что способен творить чудеса.
Если хотя бы кто-то из этих двоих не врал, то у меня есть шанс.
Тем временем на сцене на Джеремайю с неотвратимостью сползающего ледника наплывала та монументальная женщина из лобби.
— Веришь ли ты, сестра?
— Верю, брат!
— Веришь ли ты?
— Верю!
— Так исцелись же!
— Верю!
Зал ахнул.
Я тоже ахнула, потому что взобравшийся на сцену айсберг внезапно исчез. Точнее, он превратился в сосульку, запутавшуюся в складах платья, из которого можно было бы сшить парковый шатер.
Ну ладно, сказала я своей циничной и ни во что не верящей половине. А это он как сделал? Колясочников, слепых и даже больного на каталке можно было легко подделать, но колышущиеся телеса этого бегемота в человеческим обличье казались вполне настоящими. И как он это провернул?
Проткнул булавкой замаскированный под одеждой дирижабль? А ошметки куда делись? И, если уж на то пошло, и она по-настоящему похудела, куда делись излишки растянутой кожи? Как вообще сама эта кожа сейчас выглядит? Есть ли растяжки и целлюлит, или косметологам страны пора бить тревогу, ибо с таким конкурентом им не совладать?
Я поняла, что мне необходимо подобраться поближе, высвободила локоть из руки Реджи и двинулась к сцене.
— Я мог бы увести тебя силой, — прошипел он.
— Ты мог бы попробовать, — сказала я. — И даже если бы у тебя получилось, я хотела бы посмотреть, как ты будешь пробиваться через заблокированный черный ход, если я стану тебе мешать.
— Мне следовало догадаться, — сказал он. — Боб, ты ни черта не понимаешь в том, что происходит…
— Я пытаюсь разобраться, а ты мне мешаешь.
— А… Ладно, помни, что я где-то здесь. Посмотрим, что из всего этого выйдет.
Из-за этой чертовой заминки я опоздала. Пока мы препирались с Реджи, и он хватал меня за руки, сдувшийся дирижабль успел покинуть сцену, и помощники Питерса технично спрятали его за кулисами.
Джеремайя вытер со лба пот, простер руки к залу и обратился к публике.
— Теперь, когда все страждущие получили утешение, когда больные получили исцеление, а сомневающиеся, если таковые здесь были, перестали сомневаться, пришло время рассказать вам, во что именно я верю! — провозгласил он.
— Минуточку! — крикнула я. — Минуточку, брат!
Он услышал и посмотрел на меня.
И весь зал посмотрел на меня.
— К слову о страждущих, — сказала я на полтона тише. Орать уже не было смысла, все внимание присутствующих и так было приковано ко мне. — Возможно, мне тоже нужна твоя помощь, брат.
— Так поднимайся на сцену, сестра, — сказал он, не выказав ни капли раздражения от того, что мое явление вынудило его отказаться от заготовленного сценария. — Поднимайся на сцену и поведай мне, что тебя беспокоит.
О, тут целый список.
Меня беспокоила мутная история с потерей памяти, мое туманное прошлое и не менее туманное будущее, скользкие ребята из ТАКС, которые настаивали, что я должна убить человека, непонятный Реджи, который, похоже, знал обо мне что-то, чего не знала я сама, глава деструктивного культа, который мог оказаться настоящим чудотворцем, по крайней мере, все к этому шло, и тот факт, что пистолет, который засунула сзади за пояс джинсов, сместился во время ходьбы и грозил вывалиться на сцену в любой момент, из-за чего я могу оказаться в довольно неловком положении.
Что меня беспокоит, брат?
Я не знаю, с чего и начать.
  
Глава 12
  
Там было-то всего четыре ступеньки, так что я быстро оказалась на сцене, и мы с Джеремайей Питерсом, проповедником, чудотворцем и лидером деструктивного культа уставились друг на друга. Я смотрела на его открытое, дружелюбное, слегка вспотевшее то ли от выступления, то ли от сотворения чудес лицо и пыталась понять, шарлатан передо мной или нет. Что он думал обо мне, осталось тайной.
— Итак, что же тебя волнует, сестра?
Он выглядел совершенно спокойно, чего не скажешь о его помощниках, стоявших с напряженными лицами. А один из телохранителей за его спиной и вовсе сунул руку под пиджак. Может быть, у него сработали инстинкты, и он что-то почувствовал, а может быть, ему просто не нравилось, что все пошло не по плану.
Я замялась с ответом, и Питерс решил угадать, начав с самого очевидного.
— Твоя рука? Врачи говорят, что к ней никогда не вернется былая подвижность?
Вообще-то, ни о чем таком врачи мне не говорили, да и вообще, настоящих врачей я с самого пробуждения не видела, но былая подвижность руки не казалась мне чем-то критически важным. В конце концов, я же не музыкант или нейрохирург.
Хотя, черт его знает. Я же ничего не помню. А вдруг перед аварией я как раз собиралась стать музыкантом или нейрохирургом?
— На самом деле, у меня есть проблема посерьезнее, — сказала я. — Я не знаю, кто я.
— Как и большинство присутствующих людей, — провозгласил он. — Разве не этим вопросом мы задаемся большую часть сознательной жизни? Кто мы? Зачем мы здесь? Щепки ли мы, подхваченные течением, листья ли мы, гонимые ветром, есть ли смысл в нашем существовании, или оно — всего лишь случайное отклонение, и не будь нас — ничего не изменится? Ты пришла за ответами, сестра, и я дам тебе этот ответ, как и всем остальным.
— Боюсь, что такой ответ мне не совсем подходит, — сказала я. — Мне бы что-то более конкретное. У меня амнезия.
— Ты потеряла память, сестра?
— Да, брат.
— Как это случилось?
— В этом и проблема, — сказала я. — Я не помню.
Либо участие, отразившееся на его лице, было искренним, либо он — превосходный актер, заслуживающий своего персонального Оскара.
— И ты хочешь все вспомнить?
— Ну, такая была идея.
— А ты уверена, что это правильная идея? — поинтересовался он. — Ты уверена, что это на самом деле тебе нужно? Может быть, это знак. Может быть, это шанс начать свою жизнь с чистого листа, отстроить все заново, не опираясь на предыдущие ошибки? Ведь сказано было, что многие знания — многие печали, и…
— И я уверена, что это не мой случай, брат, — сказала я.
Может быть, я и прислушалась бы к его словам в какой-нибудь другой ситуации. В той, где на меня не наседали агенты ТАКС, в той, где я знала бы, что за гусь этот подваливший ко мне Реджи, в той, где можно было бы хотя бы зафиксировать все, как есть, не боясь, что через неделю оно опять исчезнет.
Кстати, об этом нюансе я Джеремайе Питерсу говорить не стала. Если он тот, за кого себя выдает, то сотворенное им чудо само поймет, что мне надо.
А если нет, то какой смысл?
Оказавшись с Джеремайей лицом к лицу — нас разделяло всего около двух метров — я окончательно убедилась, что этот человек мне не знаком, но это была не новость. Реджи тоже оказался мне незнаком, хотя он утверждал, что раньше мы встречались при довольно странных обстоятельствах из разряда тех, о которых фиг забудешь.
Но судя по реакции Питерса, он тоже понятия не имел, кто я такая. Если Грег прав, и нас с Джеремайей действительно что-то связывает, эта связь пока никак себя не проявила.
— Веришь ли ты, что можешь вспомнить все тобой позабытое, сестра?
— Ну так, — сказала я. — Пятьдесят на пятьдесят.
— Другого ответа я и не ожидал, — провозгласил он. — Но моя вера необъятна и ее хватит для нас двоих. Исцелись!
Он воздел руки. Аудитория затаила дыхание.