Дикарь (СИ)

— Единственное, что я тебе скажу напоследок, — продолжил Влад, когда мы уже практически приехали, — с конца июня и по сегодняшний день, у Пахи никаких других женщин, кроме тебя не было. Не знаю, когда именно у вас там всё началось, но я говорю то, что точно знаю. А учитывая, что он любил по бабам шляться, для него это огромный прорыв.
— Спасибо, — просто ответила я, чувствуя, что после всего произошедшего и нашего разговора, моя голова буквально вскипела от роя бесконечных мыслей. — Спасибо за то, что подвёз и вообще, просто спасибо, — я вышла из машины и поплелась домой.
Последние несколько дней лета прошли для меня, будто в каком-то густом тумане. Я чувствовала себя так, словно начинаю стремительно заболевать, но у меня не было ни температуры, ни каких-либо других признаков подступающей простуды.
Я валялась бревном в своей кровати и пыталась переосмыслит уходящее лето. Правда, каждый раз, когда хотела подвести черту, сделать вывод, окутывало острое желание безбожно разреветься. Да я столько много в своей жизни еще ни разу не плакала. А тут, прям, блин, не остановить себя.
Но, несмотря на свое крайне убогое состояние, я всё равно продолжала беспокоиться о Паше. Да, я понимаю, что все мы рано или поздно вынуждены похоронить своих родителей, но эта немного эгоистическая боль утраты всё равно будет раздирать нас. Пусть мой отец и не умер, но сам факт его ухода из нашей семьи, болью отозвался во мне. Дурацкой, эгоистичной болью. А что уж говорить о тех, кто навечно теряет любимых и близких?
Как там утверждают ученные? Женщины психологически гораздо устойчивей мужчин? Наверное, это так. А учитывая, какой взрывной темперамент у Паши, он может хорошенько зарыться в своем горе. Мое волнение за Пашу перебивало любые личные метания. Пусть он еще та задница, но я не хотела, чтобы он страдал.
Я ждала звонка от Влада, постоянно перепроверяла телефон, лишний раз не ставила его на беззвучный режим. Настал сентябрь. Я всё еще была размазана, раздавлена произошедшим, но собрав остатки сил, поплелась в университет. Это было единственное место, где я могла укрыться от маминых переживающих взглядов.
Как и полагается, первые несколько дней расписание всё еще формируется в деканате и по корпусу ты слоняешься только для того, чтобы тебя отметил староста. Я встретилась со своими знакомыми, мы посидели в столовке, пообщались о том, о сём и, собственно, разошлись, когда нам, наконец-то, рассказали, когда и на сколько приходить в универ в следующий раз.
Я шла уже домой, когда мне вдруг позвонил Влад. Коленки безбожно затряслись, а палец тут же потянулась, провести по сенсору телефона.
— Да?
— Привет. Не занята?
— Нет.
— Паха сейчас в баре сидит. Я только вышел. Провел воспитательные работы. Подскочи к нему и разберитесь уже во всём, наконец-то.
— Хорошо, — я запнулась, чувствуя, как сердце беспокойно забилось в груди. — Как он вообще?
— Тяжко. Позавчера только похороны прошли, но Паха пытается держаться молодцом.
— Спасибо тебе. Я сейчас же приеду. Говори адрес.
Вот уж не думала, что снова появлюсь здесь. Прошло не так-то много времени с того момента, как я перестала работать в баре, а такое ощущение, будто меня здесь лет сто не было. Адрес, который мне прислал Влад, я знала уж слишком хорошо, чтобы ошибиться.
Если честно, то мне было немного страшно заходить в бар, страшно встретиться с Пашей, а еще страшней — начать разговор. Может, надо было речь какую-то заготовить? Что за бред? Даша, какая нахрен речь? Просто зайди и скажи всё, что уже накипело за прошедшее лето, попробуй достучаться, попробуй найти компромисс.
Глубоко вздохнув, я набралась смелости и зашла в бар. Здесь практически ничего не изменилось, разве что новая мебель появилась, и барная стойка стала больше.
— О! Кто к нам пожаловал! — Макс помахал мне полотенцем, приветливо улыбаясь.
Посетителей почти не было, только двое мужиков сидели за столиком и пили пиво.
— Привет, — я подошла к бармену и присела на свободный табурет.
 
— Что-то ты совсем пропала. Как дела?
— Нормально всё. Я ненадолго. Шеф у себя? — я чувствовала, что начинаю переживать всё больше и больше. Так и хотелось дать себе подзатыльник, а потом еще и по коленкам хлопнуть, чтобы не тряслись.
Меня, будто резко отшвырнуло в те первые дни, когда я только, так сказать, познакомилась с Пашей. Как же меня тогда трусило от страха, стоило ему только посмотреть на меня! А разве могло быть иначе? Не знаю. Вряд ли.
— У себя. Бухает с самого утра. С ним друг был. Вместе бухали. Друг ушел, теперь один бухает. Уже, блин, половину бара опустошили, — возмущенно проговорил Макс.
— Не переживай, это временное, — я соскочила с табурета и помчалась к ступенькам.
Внутреннее напряжение нарастало. Я не хотела снова увидеть эти воспалённые от непролитых слёз, глаза. Нет, даже не так. Не хотела, чтобы этот взгляд принадлежал Паше. Но очевидно, что это неизбежно и я… я тогда поцелую эти глаза, соберу губами соленную влагу, впитаю ее в себя. Может, даже обниму. Если будет стоять, то подойду и просто обниму, хотя наперед знаю, что его плечи двумя руками никак не обхватишь. Ну ничего, обниму так, как смогу и уткнусь носом ему в ключицу. Если будет сидеть, то подойду и обниму сзади, устроив подбородок на его макушке.
Конечно, он будет опираться. Наверное, для него нормальные объятиях, как какая-то кислота, но это только выдумки в его голове. Всё равно не отпущу Дикаря, буду обнимать до тех пор, пока его эта долбанная броня не треснет по швам. Пусть говорит гадости, пусть пробует оттолкнуть меня, отшвырнуть, ничего не изменится. Поднимусь, сплюну кровь и не отпущу.
Раньше я не понимала тех женщин, которые жертвуют собой ради мужчины. Не понимала, как это можно любить безусловно. Теперь знаю. Это осознание мне, словно висок прострелило, но, наверное, на другое я не способна.
Стало легче от того, что, хотя бы перед самой собой я честна. Сложно любить человека, который отвергает тебя, который покалечен внутренне. Я не прошу, чтобы Паша признавался мне в ответных чувствах. Пусть снова скажет, что я ему не нужна. Пусть будет так, только бы не прогнал. Хочу побыть рядом, поддержать, утешить. Я обещала тёте Вале, что не брошу его.
Дверь в кабинет, как обычно, была приоткрыта. Я подошла ближе, заглянула в щель и замерла на одном месте. Паша сидел в кресле, откинувшись на спинку и курил. Клубы сигаретного дыма медленно плыли под потолком. На письменном столе стояли две пустые бутылки из-под алкоголя, а третья, видимо, была только-только откупорена. Но это всё неважно. Не так важно, как Алёна, которая голая по пояс, тёрлась рядом с Пашей. Она что-то шептала ему, нежно касалась его подбородка кончиками пальцев.
Внутри что-то натянулось и взорвалось, когда он Алёне передал сигарету. Это была ревность. Я не требовала нежной любви от этого мужчины, понимая, что он просто не сможет мне ее дать. Он так не умеет. Но видеть его с другой женщиной… Это оказалось чудовищно больно. Это моя боль, мои проблемы, как всегда привык говорить Дикарь. Да, именно так. Поэтому я толкнула дверь с ноги и вошла в этот блятский кабинет только с одной тривиальной целью — дать хорошую болезненную пощечину.
Мои ноги, будто налились свинцом, но я, на удивление, быстро пересекла пространство кабинета, смела со стола пустые бутылки, они тут же разбились вдребезги, расплёскивая остатки алкоголя по полу.
— Молодец! — не знаю, что я этим хотела сказать, просто вырвалось, царапая горло. — Ты просто молодец, Паша! — я отвесила такую жесткую пощечину, от которой у меня рука молниеносно вспыхнула болью, даже кончики пальцев онемели.
 
Дикарь часто заморгал, схватился за щеку, которая тут же покраснела, вырисовывая чёткий контур моей ладошки. Хотелось, чтобы этот контур остался для Паши клеймом. Клеймом, которое не то что бы жгло или болело, а служило как напоминание обо мне — о девочке, которая как дура влюбилась во взрослого, покорёженного жизнью, мужчину.