Принцесса где-то там 2 (СИ)

А там — смотри выше.
Высокооплачиваемые профессионалы.
Секунд через тридцать мы познакомились с одним из этих профессионалов поближе. А уж Ленни — явно куда ближе, чем ему бы хотелось.
Был еще один выстрел из дробовика, а потом что-то ухнуло, раздался страшный грохот и дверь в наш номер внесли, как будто тараном.
В роли стенобитного орудия выступил один из спецназовцев, который своей бронированной тушей вынес дверь и свалился прямо на Ленни, так и замершего напротив. Он сбил агента Джонсона с ног и упал на него сверху, и, наверное, это было очень больно, потому что спецназовец был упакован в броню до такой степени, что больше напоминал космодесантника из очередной серии какого-нибудь дорогого сериала про войну с гигантскими инопланетянами-насекомыми, и вся эта амуниция, должно быть, весила килограммов сто, и сложно сказать, как он вообще в ней двигался без сервоприводов.
Я направила пистолеты в открытый дверной проем, и там почти сразу же нарисовался брат-близнец первого космодесантника. Его массивная фигура полностью прикрыла вход в наш номер, снова лишив меня обзора.
— Простите за беспокойство, мэм, — бросил он мне через плечо. — Работает спецназ.
А в следующий момент он вскинул дробовик и уже снова в кого-то стрелял.
  
Глава 39
 
Упавший на Ленни спецназовец начал подниматься с пола. Это был монументальный процесс, почти как таяние айсберга, только наоборот. Он отполз в сторону от агента Джонсона, отжался от пола на руках, встал на четвереньки, затем — на одно колено, потом, наконец-то, встал во весь рост. Чуть наклонил закрытую глухим шлемом голову.
— Извините, сэр.
Ленни простонал в ответ что-то невразумительное. Но вообще он сам виноват, неправильно выбрал позицию. Какого черта он встал прямо напротив двери? А если бы вместо спецназовца в него крупнокалиберный снаряд прилетел?
С другой стороны, тут такие стены, что от крупнокалиберного снаряда и они бы не спасли.
Я подала ему руку, помогая подняться. Кровь из разбитого носа капала на белую рубашку.
На улице не то, чтобы затихло, скорее, весь беспорядок сместился куда-то чуть дальше от нашего номера.
Поднявшийся спецназовец занял стратегическую позицию у окна. Его брат-близнец все еще прикрывал собой дверь. Надежная защита.
— Что-то я затупил, — признал Ленни, вытирая кровь с лица носовым платком.
— Бывает, — философски сказала я. — Нос не сломан?
— Не знаю.
Где-то далеко включились сирены. Сначала их завывания приближались, становясь громче и отчетливей, а потом, на расстоянии примерно двух кварталов — не спрашивай, как я определила это расстояние, это просто опыт — пропали. Видимо, ребятам объяснили, что тут происходит и кто тут работает, и они развернули своих железных коней в обратном направлении.
Можешь считать, что им повезло.
— Что происходит? — спросила я у спецназовцев. Должны же они поддерживать связь со своими коллегами.
— Мы работаем, мэм, — пробасил из-под шлема тот, что стоял в дверном проеме. — Клиент больно шустрый попался.
Это да. Мигель шустрый.
Шустрый и пуленепробиваемый. Надеюсь, у ТАКС найдутся на него свои методы.
Я усадила Ленни на кровать, сходила в ванную, намочила полотенце и принялась вытирать кровь с лица агента Джонсона. Больше тут все равно делать было нечего.
— Ловушка сработала, — сказал Ленни
— Угу.
В голове была пустота. Сначала я не верила, что Мигель вообще придет, теперь же я не верила, что спецназ ТАКС сумеет его взять. А во что я буду не верить завтра, мы узнаем чуть-чуть позже.
Ленни запрокинул голову, забил ноздри салфетками и двумя пальцами, очень аккуратно, прикоснулся к носу.
— Вроде бы не сломан, — сказал он.
— И то хорошо.
Надеюсь, это будет единственная кровь, что прольется сегодня ночью. Если учесть, что из чертового Мигеля кровь в принципе не течет. А жаль, мне бы хотелось устроить ему кровопускание, и совсем не в лечебных целях.
Я присела на кровать и похлопала Ленни по плечу.
— Будем надеяться, что все это было не зря.
 
Он вздохнул.
По крайней мере, он все еще жив и не в коме. Другие люди, за которыми приходил Мигель, таким похвастаться, увы, не могли.
Спецназовец, дежуривший у двери, отставил дробовик в сторону и снял шлем.
— Все закончилось, мэм, — сказал он. — Мы его взяли.
***
Мне было пятнадцать.
Накинув больничный халат поверх больничной пижамы, я надела больничные тапочки и вышла из больничной палаты в больничный коридор, а потом — в больничный сад.
Не то, чтобы мне хотелось гулять, мне тогда вообще ничего не хотелось, но мой лечащий врач настаивал, что я должна проводить время на свежем воздухе. Медсестры составили график моих прогулок и тщательно следили, чтобы я его придерживалась. Наверняка у них даже была специальная тетрадочка, в которую они записывали время, когда я выходила в сад и возвращалась в палату.
Я прошла по идеально ровной дорожке, проложенной через идеально подстриженный газон, мимо идеально сформированных кустов и не ощутила никакого терапевтического эффекта. Вдобавок, моя любимая скамейка оказалась занята. На ней сидел какой-то высокий и очень худой мужчина в больничной одежде, его правое запястье были перебинтовано.
Суицидник, наверное.
Я остановилась в нескольких метрах от скамейки и не знала, что делать дальше. Начинать разговор не хотелось, да и что я могла ему сказать? Идти искать другую скамейку тоже не хотелось, за время пребывания в больнице я уже успела выработать ритуал, которого придерживалась каждый день, и вот теперь он оказался нарушен.
Это выбивало из колеи.
— Я занял твое место? — спросил он, заговорив первым.
Я кивнула.
— Я скоро уйду, — сказал он. — А пока ты можешь присесть рядом, места тут хватит и для двоих.
Отказываться от такого приглашения было невежливо, и я села рядом.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Боб, — сказала я.
— А я — император, — сказал он.
— Угу, — он не был похож на японца, а других империй в мире, вроде бы и не осталось, но в таком месте каждый волен называть себя, как хочет.
— Ты не слишком разговорчива, Боб.
— У меня депрессия, — сказала я.
— Знакомое состояние, — сказал он. — У меня тоже когда-то была депрессия
— И как ты справился?
— Я уб… рал причины, которые ее вызывали, — сказал он. — После этого мне стало значительно лучше.
— Значит, сейчас у тебя нет депрессии?
— Нет.
— Тогда что ты здесь делаешь? Тебя упрятали сюда твои враги?
— Нет, — он улыбнулся. — Мои враги предпочитают куда более радикальные решения. Меня упрятали сюда люди, которые пытаются мне помочь. Наверное, они хорошие, просто не знают, что нужно делать.
— Та же история, — сказала я.
— Меня, наверное, скоро отпустят, — сказал он.
— А меня, наверное, нескоро, — впрочем, меня это не волновало. Больница, школа, дом… Никакой разницы, на самом деле.
Кроме прочего, у меня была ангедония — ничего не приносило мне радости.
— Здесь не так уж плохо, — сказал он.
— Угу.
— Знаешь, я встречал людей, у которых были неприятности и покруче твоих.
— Не сомневаюсь.
— Однажды я встретил юношу, почти мальчика, чью страну захватили враги, — сказал он. — И когда я говорю, что это была его страна, я имею в виду именно это. Он был принцем и должен был стать ее королем.
— Это какая-то сказка?
— Что-то вроде того, — сказал он. — Главный захватчик отпустил принца, с условием, что ровно через год тот должен будет бросить ему вызов.
— Странный тип, — заметила я.
— Странный, — согласился он. — Любой на его месте просто приказал бы своим людям перерезать принцу глотку. Но тот парень… у него были свои представления о том, что правильно, а что нет. И он хотел сделать все красиво. Понимание красоты при этом у него тоже было сугубо индивидуальное.