Верь мне (СИ)

Саша шагает вперед и ведет меня на танцпол. В зале воцаряется оглушающая тишина. Но лишь на миг. Кто-то из организаторов дает знак, и оркестр забивает пространство той самой волшебной музыкой, которая должна быть моей… И она моя! Пусть я ее украла! Плевать! Прижимаясь к Саше, не отрываю взгляда от его лица.
Время замедляется. Даже песня тянется как будто после специальной компьютерной обработки.
Под кожей дрожь. В груди жар. Внизу живота томление.
Сердце раздувается. Пресную кровь заражает гормональный любовный коктейль. Душу освещает сияние восторга.
Мы друг для друга – грех. Мы друг для друга – зависимость. Мы ­друг для друга – целый мир.
Несмотря на присутствующую между нами боль, на мгновение забываем о том, где находимся. Вцепляясь, отдаемся и наслаждаемся горькой близостью, пока нас не разбивает Шатохин.
– Совсем очумели? – это уже цедит ведьма крестная мать.
Отсекая меня к Дане, она пытается завладеть вниманием сына. Я же удерживаю его взгляд столько, сколько могу. А потом, как заправская сучка, коварно улыбаюсь несостоявшейся свекрови.
– Ты рехнулась, принцесса-воин? – шипит Даня, поворачивая меня в другую сторону и заслоняя собой Георгиевых. – Точно смерти моей хочешь!
– Просто воюю, – выдаю на удивление спокойно. – Задолбало быть хорошей и несчастливой.
– Давай как-то не так явно, Соня-лав… Заставила здесь всех охренеть! Меня, в том числе. А у Машталера до сих пор полрожи перекошено. Это оскорбление для него и его дочери, ты это понимаешь?
– Пусть вместе со своей дочерью утопятся, – равнодушно предлагаю я.
– Ну ты мультик, Соня… Я фигею.
– Дань… – оглядываюсь. И, к своему удивлению, больше не нахожу в зале на верхней палубе Георгиева. – А где Саша?
– Блядь…
– Что, Дань? Что?!
Впрочем, никого кроме нас отсутствие жениха и невесты не беспокоит.
Фаер-шоу возобновляется. Музыка становится громче. Подвыпившие светские твари безмятежно потягивают шампанское, посмеиваются, болтают и пританцовывают.
– Дань, что происходит? Все в порядке? – допытываюсь все громче, выплескивая тревогу.
– Да, – заверяет он.
Но его лицо, к зарождающемуся внутри меня ужасу, говорит противоположное.
– Слушай… – бормочет он. Мечет по периметру взглядом. Я замечаю, что никого из «пятерки» нет, и паникую еще сильнее. В Даниных глазах отражается нечто, похожее на то, что чувствую я, хоть он и пытается улыбаться, когда вдруг тащит меня куда-то в сторону. – Побудь здесь. С мамой! – последнее с жестким нажимом.
Я и опомниться не успеваю, как он оставляет меня с ненавистной прокуроршей. Не планировала с ней еще раз сегодня контактировать. Все-таки лимит моего терпения не безграничен! Но деваться некуда.
Людмила Владимировна ничего не говорит. Прижимает к груди ладонь и, выдерживая непроницаемое выражения лица, исследует взглядом зал. Я неосознанно делаю то же, чтобы заметить, что кроме невесты с подружайками и матерью и жениха с парнями куда-то исчезли Машталер и Сашин отец.
– Что происходит? Вы в курсе? – выдыхаю я, не скрывая тревоги.
– Сохраняй спокойствие. Не на Титанике, – вот и все, что эта бессердечная статуя требует от меня.
И вцепляясь мне в запястье, с такой силой его сжимает, что я едва сдерживаюсь, чтобы не вскрикнуть.
Да какое спокойствие?! Как это вообще возможно?!
У меня каждый нерв трещит. Организм, заходясь в истерике, сам себя убивает.
Огненное шоу заканчивается. На сцене появляется певица, которую высокомерные ублюдки высшего света встречают оскорбительным равнодушием. Но и ей, по все видимости, на нас всех пофигу. Встав у микрофона, она с какой-то завораживающей и весьма характерной холодностью исполняет кавер всем известной песни «Позови меня с собой». Если бы я в душе не металась в ужасе, определенно, оценила бы. А так… Кажется, это пение лишь усиливает застывшую на проклятой яхте тревожную мрачность.
– Стой здесь, – командует Георгиева еще минут пять спустя, когда никто из пропавших так и не появляется в зале. – Я спущусь вниз.
И я остаюсь одна.
Ситуация все больше напоминает хоррор. А я стою и просто теряюсь, тихо слетая с катушек.
 
Сердце выскакивает. Кровь кипит. Дыхание учащается.
В памяти совершенно не к месту всплывает жутчайшая сцена из старого фильма «Корабль-призрак», когда веселящуюся на борту толпу перерезает напополам трос.
Боже… Тьфу-тьфу! К черту! Не думай о таком!
Громогласный удар барабана и резкий подъем вокала заставляет меня дернуться всем телом, словно невротика. Едва ли не подпрыгиваю на месте. И наплевав на все, начинаю идти. С каждым шагом крепнет уверенность в действиях и, тем не менее, до зверских пределов растет страх.
Пока сбегаю вниз по ступенькам, своих острых каблуков почти не слышу. Так громко колотится сердце, что это просто становится невозможным.
И все же… В ускоряющийся перестук моих шпилек прорывается чей-то тонкий вскрик. Сердце совершает остановку, которая позволяет мне различить возню, шорох и невыносимый для моих ушей писк. Притормаживая, машинально прижимаю к ним ладони.
Громкий всплеск воды. И пугающая тишина.
– Боже… – вырывается у меня с задушенной панической дрожью.
На миг замираю. Глядя на мигающие лампочки в узком коридоре, ведущем к передней части яхты, крайне шумно перевожу дыхание.
Понимаю, что идти на эти странные звуки нельзя. Разумнее всего вернуться обратно к гостям. Но… Что-то толкает меня двигаться вперед. И я практически вылетаю в ночь на носовую палубу. Резко втягивая прохладный воздух, вцепляюсь ладонями в металлический поручень и напряженно вглядываюсь в темную морскую гладь.
Как вдруг… Взвизгиваю, когда кто-то хватает сзади. Этот звук получается пронзительным, но слишком коротким, потому как мне зажимают ладонью рот. Крепче обхватывая, оттаскивают от борта, хотя я едва ли не ломаю себе ногти, так отчаянно цепляюсь за поручень. Всем телом извиваюсь, однако никаких трудностей мое сопротивление у мужчины не вызывает. Тогда я принимаюсь царапать находящиеся под моей грудью кисти рук, мимоходом отмечая то, что они являются мокрыми.
– Блядь, Соня, ша… – этот хриплый выдох поражает восприятие, заставляя меня оцепенеть не только внешне, но и внутренне.
Из моей головы не просто все мысли выносит. Кажется, что я в принципе мозга лишаюсь. Соображать неспособна. Клянусь, пока мы с Георгиевым не оказываемся в каком-то закутке, не работает ничего.
– Что ты тут делаешь? – этот вопрос мы выпаливаем уже друг другу в лицо.
Одновременно. Только Сашка свой приправляет матами.
Я смотрю на него и будто впервые вижу. Такой он чужой, злой и суровый, что по телу прострелами дрожь несется.
– Почему ты не в зале? Где Тоха? – продолжает кипеть и давить.
А я спускаю взгляд ниже и резко сглатываю, когда вижу на шее и воротнике рубашки Георгиева следы от чертовой розовой помады.
– Лучше бы она тебя заблевала, – толкаю для самой себя неожиданно.
Трескаю его по щеке. И только когда ладонь обжигает боль, душу – скорбь, а глаза – слезы, застываю. Заторможенно прокручиваю то, что слышала до того, как выбежала на палубу, но сложить воедино до сих пор не могу. Лишь чувствую, как растет сковавший весь организм ужас.
– Знаешь… – бормочу странным рваным шепотом. – Я всегда буду на твоей стороне, что бы ты не совершил… Буду в твоей команде… Но… Сегодня, когда ты, в угоду своей мести, взял в жены Владу Машталер, я поняла, что никогда с тобой быть не смогу, – не лгу. Озвучиваю то, что чувствую. – Даже в далеком будущем… Даже когда ты разведешься… Даже когда будешь снова свободным… Я больше не смогу быть с тобой, Саш… Как раньше уже не будет… Моя рана никогда не затянется, обида не утихнет, а злость не станет меньше…
Пока заканчиваю говорить, глаза удивительным образом пересыхают. Больно моргать, но я могу видеть.
И что же я вижу?
Печать глубокой муки. И никакого сопротивления. Абсолютное принятие.
– Я понял, – толкает сипло.