Верь мне (СИ)

Боже… Зачем я это вспомнила? Щеки молниеносно загораются.
– Половина пятого, Саш! – напоминаю я уже сердито. Хотя эта злость не столько на него, сколько на себя саму направлена. – Я сделаю тебе очень сладкий чай! Или… – иду к холодильнику. Открываю, смотрю. Наслаждаюсь ударившей в пылающее лицо свежестью. – Есть яйца. Приготовь себе омлет.
Пауза.
Не дождавшись Сашиной реакции, рискую посмотреть ему в лицо. Он же… Таращится на меня так, словно я предложила ему поджечь квартиру.
– Что значит «приготовь себе омлет»?
Закрываю холодильник и, всплеснув руками, выпаливаю:
– Гос-по-ди! Я забыла, какой ты принц!
Сейчас это реально оскорбительно звучит. Просто я устала. Чувствую себя так, словно вот-вот от эмоционального напряжения взорвусь.
Георгиев стискивает челюсти. Играя желваками, жестко тянет ноздрями кислород. Но никак не отвечает на мое незапланированное ехидство.
– Сигареты закончились, – сипит поражающе ровно. – Спущусь к машине.
И сразу же покидает кухню.
Мгновение спустя входная дверь хлопает. Я продолжаю неподвижно стоять. На самом деле буквально силой себя держу.
Обиделся? И зачем я так? Тем более жалко его… Голодный… В кафе не помню, чтобы что-то ел… Пять часов из Одессы… И там тоже неизвестно, когда последний раз принимал пищу… Может, ну их, эти правила?.. Это же просто яйца… Разбить, взболтать, посолить… Это даже не считается за готовку!
Боже… Нет… Я не буду ему готовить! Облезет! Пусть Влада старается! Да кто угодно! Мне-то что?! Мне вообще все равно!
Это всего лишь омлет, Соня…
Ненавижу себя и все равно не могу игнорировать какие-то глубинные чувства. Не могу оставить Сашку голодным! Две минуты внутренней борьбы, и я уже взбиваю чертовы яйца.
Пока ставлю сковороду на плиту, прибегает Габриэль. При взгляде на него злость стихает. В конце концов, Георгиев кормил моего кота, когда увидел, что тот голоден. Это огромный плюсик ему в карму. За это можно и приготовить омлет.
Подсаливаю яйца уже спокойнее. Отправляю на разогретую сковородку, убавляю огонь и сразу же накрываю крышкой. Пока прожаривается, достаю из холодильника сыр и помидоры. Тонко все это нарезаю.
Габриэль мяукает, и я даю ему несколько кусочков томата. Он его просто обожает. Со смехом наблюдаю, с каким зверским аппетитом набрасывается.
Возвращаясь к готовке, переворачиваю омлетный блин, выкладываю на одну половину подготовленную начинку, а второй спустя пару минут накрываю.
Когда выключаю плиту и выкладываю еду на тарелку, входная дверь хлопает. Я тут же забываю о пойманном мгновение назад дзене. Начинаю суетиться, не зная вдруг, куда приткнуть горячую сковороду.
– Там хлебный ларек как раз открыли, – оповещает Георгиев с порога. – Я подождал выгрузку. Свежих булок накупил.
– Не помню, чтобы ты булки любил… – бормочу машинально.
– Я голодный, Сонь, – оглашает Сашка выразительно. – Блядь… А чем это тут так пахнет?
Опускаю, наконец, сковороду в раковину. Открываю кран и неблагоразумно сую под струю руки. Вода, попав на поверхность раскаленной сковороды, конечно же, сходу вызывает шипение и поднимает горячий пар, который обжигает мне кожу. Взвизгнув, отскакиваю.
– Тихо, тихо… – Георгиев ловит мои плечи руками и разворачивает. – Дай посмотреть.
Мне мало того, что очень больно… Еще и стыд душит… Не только за то, что готовила для него… Вот зачем?! Но и за то, что выгляжу сейчас перед ним как какая-то неумеха! Просто одно на одно, и я… Едва взглянув с Георгиевым вместе на свои краснеющие ладони, с трудом справляюсь с накатывающей резко и неожиданно пугающей по своей силе истерикой.
Всхлипнув, закусываю губы и прекращаю дышать. Дрожу дико, невообразимо странно. Когда приходится сделать вдох, на выдохе, не прекращая трястись, скулю.
– Блядь, Соня… – толкает Саша. Из-за стоящей в глазах влаги не вижу его, но слышу по низкому и отрывистому голосу сдерживаемую им самим панику. – Так сильно больно?
Я ответить не могу. Потому что если начну говорить, просто закричу.
Больно так, что аж страшно. Но только не от пара, который обжег руки. Он лишь катализатор. Внутри что-то лопается. Какой-то нерв, который последние месяцы держал в режиме целостной работы весь организм.
 
Саша это, видимо, понимает. И просто обнимает меня, прижимая к груди. Я вцепляюсь в него, зажмуриваюсь, делаю самый долгий, самый тяжелый и самый отчаянный вдох в своей жизни. Секунда, две, три… И мне удается справиться с эмоциями, не расплескав ничего вовне.
Слышу, как колотится Санино сердце. Понимаю, что он тоже испугался того, что могло случиться. А может… Напротив, ждал, чтобы я взорвалась. Боялся и ждал.
Не знаю… Не знаю… Ни о чем думать не хочу!
Трудно предположить, сколько мы стоим посреди кухни, покачиваясь. Но омлет Саше приходится есть холодным. И все равно он сияет от счастья. Не улыбается, но будто бы светится изнутри при каждом взгляде на меня! И дело не в голоде, который я позаботилась утолить. Мы оба это понимаем, хоть и не комментируем. Он, черт возьми, с восторгом того самого шального мальчишки смотрит на свою тарелку как на летательное средство инопланетян.
Утро уже наступило. Саша скоро соберется в дорогу. Я просто обязана снизить зашкаливший у нас обоих уровень дофамина, иначе будет передоз. А потом… Потом будет страшная и мучительная ломка.
Дождавшись, когда он доест, я подтягиваю ноги на табуретку, обхватываю их руками и сосредотачиваю взгляд на верхушках деревьев, которые виднеются в окне.
– Знаешь… В марте я обнаружила, что действие контрацептивной инъекции закончилось, а месячные так и не пришли, – шепчу сухим безэмоциональным голосом. – Я едва не ополоумела, сутками размышляя, что делать с ребенком… А может, и ополоумела…
– Кхм… – прочищает горло Георгиев. – Что, блядь? – хрипит так, будто перед этим час кричал и сорвал голос. – Еще раз! Соня, блядь! Повтори еще раз! Почему я не узнал об этом в тот же, сука, день, что и ты?! А?!
Не смотрю на Сашу, но слышу злость.
Злость, на которую он не имеет никакого права.
– У нас был договор. После которого ты для меня умер, – напоминаю я, не меняя своего столь же мертвого тона. – А значит, проблема была только моей.
– Это… – вибрирует жесткими нотками. Подскакивает на ноги, становится напротив меня, угрожающе наклоняется и, упершись ладонями в края моей табуретки, прямо мне в лицо рявкает: – Это ебаный пиздец, Сонь! Ебаный, мать твою, пиздец!!!
От этого крика все внутри меня содрогается и, пульсируя, начинает сжиматься в какие-то жесткие комочки нервов.
Мне не нравится, как блестят Сашины глаза. Не нравится, как сокращаются какими-то нервными спазмами его лицевые мускулы. Не нравятся волны тех сумасшедших эмоций, которые он высвобождает в меня, словно обойму того самого проклятого пистолета.
Я вспоминаю, как он смотрел на меня, когда поверил в мое предательство… Как он смотрел, когда ударил… Как смотрел, когда собирался нажать на курок…
Мне страшно до ужаса. И все равно я чувствую облегчение.
– Ты сделала аборт? – этот глухой мрачный выдох такой яростной волной по моему телу проносится, что буквально срывает с него кожу.
– Я тебе всегда говорила, что не хочу детей. Хорошо, что ты женишься сейчас на Владе, и у тебя будет возможность создать с ней нормальную семью.
– Что ты несешь?! – вновь срывается на крик Георгиев. Дыхание, которое он выдает прямо мне в лицо, едва ли не касаясь моего лба своим, такое горячее, что разит сильнее того самого пара, о который я обожгла руки. – При чем тут Влада? При чем тут семья? При чем тут какие-то возможности? Я тебя, блядь, просто спрашиваю: ты сделала аборт? Сделала?! Ответь мне!
– Кстати… – я стойко держу один уровень тона, хоть голос давно безбожно дрожит. – Расскажи мне о своей Владе. Как вы начали встречаться? Где впервые поцеловались? Каким был ваш первый секс? Что ты чувствовал, пока трахал ее? Что говорил? Куда кончил? Это было так же приятно, как со мной? Ты делал ей куни? А она тебе сосала? Ты смотришь на нее, когда она сверху? А она… Следит за тобой через зеркальный потолок, когда сверху ты? – эти слова льются без какого-либо контроля и подготовки. Чистое гнилое подсознание. Разверзнувшийся в моей душе ад. Я чувствую, как из глаз выскальзывают слезы, но упорно продолжаю бомбить: – Рассказывай, Саш… Все рассказывай!