Недостойное жить отребье (СИ)

Аша пыталась обсудить всё это с родителями, но те почему-то отмахнулись, хотя раньше никогда не отказывались объяснить дочке тайный смысл каких-то событий. Лишь отец, начальник участка на заводе электронной аппаратуры, кратко посоветовал никуда не лезть, ни во что не вмешиваться и вести себя как можно тише. На вопрос «почему» он, впрочем, не ответил. Не считаться же за ответ ничего не объясняющее «так надо»?
В октябре в городе начали постреливать – понемногу и робко, не как в те Три Дня. Никаких очередей, только одиночные хлопки, которые разрывали безмятежность теплых осенних дней и ночей. Аша от выстрелов поначалу просыпалась, но потом привыкла – и эта привычка была с ней ровно до конца декабря, когда прямо накануне праздников пропали родители. Они ушли в магазин – и просто не вернулись. На следующий день Аша пошла в полицейский участок, который находился у соседнего дома, но стоявший на входе космонавт не пустил её внутрь. Впрочем, после того, как она увидела несколько разбитых окон, закопченные в паре мест стены и что-то бордово-белое у дверей, на уровне головы, её желание искать помощь в этом месте пропало напрочь. Она осталась одна.
У неё было несколько подруг – они ходили вместе в музыкальную школу, в различные кружки и на курсы, катались на коньках в парке, когда там заливали небольшой каток. Но после Нового года оказалось, что эти подруги тоже куда-то исчезли. Рассосались, как однажды в сердцах высказался Командир по совсем другому поводу. Их телефоны не отвечали, в социальных сетях их не было, а двери в квартиры никто не открывал. У Аши осталось немного еды и ещё меньше денег, и она не представляла, что будет делать, когда и то, и другое закончится.
В школу Аша не вернулась, а в феврале, когда голод стал нестерпимым, она попыталась своровать в магазине колбасу. Её, разумеется, поймали. Но ей очень повезло, что охранником там был Командир, что в тот день была его смена, и что он разглядел в пятнадцатилетней девчонке что-то, что заставило его заинтересоваться ею чуть сильнее, чем требовали его служебные инструкции.
Подполье тогда уже существовало. Оно, правда, ещё не перешло к силовым акциям, не устраивало теракты и не убивало тех, кто поддерживал новую власть. Впрочем, и власть была совсем не новой, а вполне даже старой. Просто заключившей несколько договоров, которые, как трубили из всех средств массовой информации еще за месяц до Трех Дней, поможет нации влиться в дружную семью Союза. Такое вливание требовало уступок, и самыми главными – как стало понятно ещё во время Трех Дней, – были отказ от собственной armeo и собственной polico, как назывались эти структуры на принятом в Союзе языке.
Армию и полицию заменили космонавты. Никакими космонавтами, конечно, они не были, и Аша даже не помнила, когда впервые услышала или прочитала это прозвище. Они были чем-то средним между военными и охранниками, кажется, даже подчинялись какой-то частной компании, называли себя Gardisto – гвардия, а сходство с настоящими kosmonaŭtoj им придавала массивная броня. Аша не удивилась бы, если бы в этой броне можно было действительно выходить в открытый космос – глухие шлемы с зеркальным забралом, огромные доспехи из стальных пластин, покрывающие всё тело. Все знали, разумеется, что внутри у этих доспехов были и усиливающий экзоскелет, и куча электроники – отсюда и их размеры. Все gardistoj постоянно были на связи между собой и своим командованием, а их датчики могли многое. Убежать от космонавта не удавалось никому.
Еще появилась Servoj Sekureco, заменившая Национальную Службу Безопасности, но вот о её существовании знали немногие. Аша о Sekureco узнала не сразу, а после того, как стала в Подполье своей. Остальным эта информация была ни к чему, да и agentoj старались не светиться, делая свою работу скрытно и незаметно. На виду были космонавты – если так можно сказать про тех, кто скрывает свои лица за глухими масками
Попадать в Sekureco членам Подполья не рекомендовалось. Помимо agentoj там имелись хорошо обученные ekzekutistoj, которые туго знали своё дело – во всяком случае, по рассказам подпольщиков. Аша не знала источники этих сведений и не удивилась, если бы все эти рассказы были выдумками. Судя по ним, ekzekutistoj были настоящими дьяволами во плоти, без малейшего намека на совесть и с богатым арсеналом средств добычи информации.
 
Само Подполье вроде было очень массовым явлением. В новостях подпольщиков называли исключительно террористами и красочно описывали, сколько жизней унесла очередная акция этих «нелюдей». Аша регулярно смотрела телевизор, но философски относилась к тому, что «недостойное жить отребье» – это и она тоже. Для тех, кто с радостью продал родную страну, она и была отребьем, хотя, честно говоря, выбора у неё особого не было.
За три года в квартире на три спальни, в которой Аша жила вместе с Командиром, перебывало много гостей. Это были такие же подпольщики, как и они, с кем-то она даже говорила, узнавая сплетни и слухи. Но за эти три года близким человеком для неё стал только Командир. Они не спали вместе, упаси боже! Он даже никогда не упоминал о таком способе выразить благодарность за избавление от тюрьмы, а она не предлагала, боясь испортить ту духовную связь, которая установилась между ними.
У Командира были имя и фамилия, когда-то была семья – жена и трое сыновей; что с ними случилось, где они сейчас и живы ли вообще – Аша не спрашивала. Сам Командир не рассказывал. Он вообще говорил мало и в основном по делу. Иногда, правда, они просто разговаривали о всяких пустяках, но эти разговоры никогда не касались их семей, словно ничего из того, что было раньше, до прихода космонавтов, никогда не существовало.
Командир имел весьма любопытный взгляд на цели Подполья, который очень нравился Аше.
– Вообще-то мы боремся за то, чтобы не было мудаков, – говорил он. – Космонавты когда-нибудь уйдут, и бог с ними. Они – наши враги здесь и сейчас, но наша с ними борьба когда-нибудь закончится. А вот те мудаки, которые их позвали, которые заключили с ними те договоры – их надо извести под корень. Вместе с родителями, мужьями, женами и детьми. Ещё и солью их могилы присыпать, чтобы там сто лет ничего не росло. Проблема в том, что мудаки самовоспроизводятся, и на место одного павшего тут же встает пара новых, бывших до этого вполне приличными людьми.
Аша тогда наивно спросила – неужели их борьба бесконечна?
– Нет, не бесконечна и не безнадежна, – ответил Командир. – Но займет она очень много времени. Возможно, даже ты не доживешь до победы. Ну а я – точно.
Под влиянием таких рассказов и характера самого Командира, который не стеснялся в лицо высказывать kamaradoj всё, что думал, Аша из отличницы и примерной девочки превратилась в циничную оторву со специфическим чувством юмора. Командир это превращение одобрил – по его словам, среди выживших циников много больше, чем восторженных идеалистов. Собственно, идеалисты умирали все, чаще раньше, чем позже; циники жили, пока им фартило. Фарт, фатум и судьба стали для Аши чем-то вроде божественной Троицы, которой она отдавала дань всякий раз, вернувшись с задания целой и почти невредимой.
Конечно, в цинизме были свои минусы. В какой-то момент Аша поймала себя на том, что перестала понимать, за что она сражается. Вроде бы за свободу и братство, против чужеземных оккупантов – но всё это вдруг оказалось лишь словами, за которыми не было ничего. Во всяком случае, для неё. Она постоянно собиралась рассказать про это изменение в себе Командиру – но когда-нибудь потом, когда будет много свободного времени и когда она подберет нужные слова.
И точно не сейчас.
Аша стянула с рук перчатки виртуальной реальности и отстегнула с ног датчики перемещения. Она встала, накинула потертую и продранную в нескольких местах старую куртку; во внутренний карман отправился контейнер с бомбой, а брелок с кнопкой удобно лег в карман линялых джинсов.
– Mi iros? – спросила она у внимательно наблюдавшего за ней Командира.
– Конечно, иди, – кивнул он.