Опыт автобиографии
А теперь хотелось бы вернуться к еще одному из главных просчетов социализма восьмидесятых — девяностых годов, помешавших ему сделаться надежным инструментом преодоления человеческих бед.
Социализм был в первую очередь отрицанием частной собственности, поскольку она препятствовала общественному благосостоянию, но при этом ни в Британии, ни за границей нет никаких признаков осознания связи между имущественными притязаниями и инфляцией или дефляцией, ни малейшей попытки изучать эти процессы. Социалистическое движение развивалось в счастливом неведении о возможном влиянии инфляции на освобождение должника и наемного работника от притязаний на права и обязанности собственника. Нигде контроль за денежной массой не был связан с экспроприацией со стороны землевладельца или капиталиста. Правда, некоторым удалось приблизиться к разрешению этой проблемы. В своей «Современной Утопии» (1905) я даже выдвинул идею денежного обращения, для которого точкой отсчета была бы единица энергии. Я сделал это, не ведая, что покушаюсь на самые основы фабианства. Собрания фабианцев приходили в ужас при одной мысли о «финансистском крене», в котором они обвиняли всех, кто осмеливался заговорить о том, что у денег есть свои фокусы, а ведь это знает всякий студент-экономист. Президиум и аудитория возмущенно вскакивали с мест, если даже шепотом произносилась такая крамольная фраза.
Фабианцы не просто не желали задумываться о деньгах — они отталкивали от себя самую эту мысль. Один параграф из фабианского «Трактата 70», опубликованного в 1896 году, где речь идет о «миссии фабианцев», побьет все рекорды среди подобного рода литературы по уровню глупости. «У Фабианского общества нет определенных взглядов на Брак, Религию, Искусство, абстрактную Экономику, исторический процесс, денежное обращение или любую другую проблему, не касающуюся главного для нас — развития демократии и социализма». Так и слышишь голос самодовольного дурака, с нажимом произносящего эту фразу.
Тот же интеллектуальный консерватизм, то же нежелание распространить свои интересы за пределы элементарных понятий легко обнаружить в отношении к образованию и в стремлении объяснить народу задачи социализма в целом. Я уже в 1906 году протестовал против фабианского утверждения, будто, прежде чем построить социализм, требуется «вырастить социалистов», но куда более широковещательное утверждение, что в этих целях надо все население сделать социалистами, не приходило в голову даже мне, человеку с немалым воображением. В книге «Человечество в процессе становления» (1903) я показал свое сочувствие к мысли о взаимозависимости всеобщего образования и социальных структур, но моя программа была набросана еще только вчерне, и образовательные и политические предложения по-настоящему не переплетались. Я нападал на монархию как на олицетворение формализма и неискренности. Она, по моему мнению, служит лишь прикрытием действительных форм государственности. Однако лишь в своих последних книгах, таких как «Труд, богатство и счастье человечества» (1931) и «Облик грядущего» (1933), я сумел доказать, что народное образование и перестройка общества по самой природе вещей составляют единое целое.
И наконец, пятым большим недостатком социализма XIX века было, как ни трудно в это сейчас поверить, отрицание планирования. Социалисты желали построить новое общество, но при этом сопротивлялись всякой попытке начертать хотя бы приблизительный план этого общества. С точки зрения сегодняшнего дня этот просчет кажется совершенно невероятным, но для своего времени он был неизбежен. Провиденциализм был в духе того века. Вера в Провидение была всеобщей. Даже атеисты верили в некий Промысл Божий. Самодовольство этого удивительного века кажется нашему полному сомнений, неспокойному и критически настроенному поколению чем-то неправдоподобным, но индивидуалист XIX века говорил по этому поводу: предоставь человеку полную свободу действий, исключая право грабить и убивать, — и свободная конкуренция принесет наилучшие плоды для всего человечества. Тогдашний же социалист отвечал ему: «Уничтожь капиталистическую систему, забери собственность из рук отдельных личностей и передай ее правительству, каким бы оно ни было, и все образуется». Вера в конечную благость судьбы ни у кого не вызывала сомнений.
Под влиянием Маркса склонность верить в наступление общего счастья невероятно усилилась. Маркс не был человеком с развитым воображением и тайно сознавал этот свой недостаток. Он собирал факты, внимательнейшим образом их анализировал и, опираясь на них, создавал широчайшие обобщения, но у него не было настоящей способности проникнуть в будущее, что дало бы ему возможность нарисовать собственную картину желаемого общества. Крайнее самомнение заставило Маркса придать своим теориям видимость научной доказательности и исключило для него всякие иные точки зрения. Он воспитал в своих последователях полное неприятие творческого воображения и неподвижность ума, прикрывающиеся щитом здравого смысла, так что слово «утопизм» стало в конце концов одним из наиболее распространенных ругательств в лексиконе марксистов, что очень показательно для оценки нетерпимости Маркса. Всякая попытка разработать в деталях общественную организацию, именуемую социализмом, встречала со стороны марксистов самое презрительное отношение. В лучшем случае она рассматривалась как напрасная трата времени, мешающая продвижению к разрушительной революции, автоматически высвобождающей подспудную возможность всеобщего благоденствия. А там посмотрим… Все марксисты, пока русская революция не внушила им интереса к реальной практике, были заядлыми противниками планирования. Верные последователи марксизма пытаются это сейчас отрицать, но их обширная скучная литература, направленная против планирования, которая собрана в библиотеке Британского музея и других местах, свидетельствует о противоположном. Выход только в классовой борьбе; она неизбежна, и ее достаточно для спасения. Но неистовость марксистов, их неоправданная претензия на владение научным методом увлекли многих социалистов, далеких от их организации. Марксизм на целых полстолетия лишил социализм творческой силы. С начала до конца влияние Маркса было необоримой помехой для прогрессивного преобразования общества. Не родись на свет Карл Маркс, мы были бы куда ближе к организованной на здоровых началах системе мироустройства. Практика помогла приспособить к жизни его подчеркнуто абстрактный консерватизм и лишила систему его взглядов былой безоговорочности. Коммунистический социализм вынужден был принять прогрессивное направление, научный метод и перечеркнуть евангелический дух своего основателя. Ленин уничтожил правительство, созданное демократическим путем, создал многоярусную систему советов и превратил Коммунистическую партию в правящую элиту. Всенародно одобренный пятилетний план и последующие планы были совершенным отказом от марксистского провиденциализма в пользу дотоле презираемой утопии. Сегодня мы все мало-помалу начинаем понимать, что Россия не является более коммунистической или демократической социалистической страной, хотя она вылупилась из этого яйца. Перед нами экспериментальный тип государственного капитализма, с каждым годом приобретающий черты научного метода. Это сомнительный отпрыск старой теории, рожденный необходимостью. Социалистическая идея, в ее коммунистической модификации, постепенно оказывается подчиненной более широкой и неотложной идее планирования во вселенском масштабе. Всеохватывающее планирование сегодня использует и социализм наряду с десятками не менее важных конструктивных импульсов. Если кто-либо хочет убедиться в изначальной неплодотворности социалистического движения и увидеть его сходство с мешком, в который рассеянный, хотя и благонамеренный собиратель бросал все, что попалось под руку, ему достаточно на секунду задуматься над историей самолета. Стоит вспомнить, сколько потребовалось трудной работы, мелких изобретений, терпеливого овладения накопленным опытом и знаниями, бескорыстного обмена сведениями, чтобы полет, внушавший куда меньше надежды на осуществление, чем первоначальные социалистические построения, превратился за треть века из далекой мечты в общепризнанную реальность. Рядом с этим отважным порывом человеческой мысли социалистическая литература производит впечатление надоедливых повторов и несбыточных обещаний. Стоит ли удивляться, что слово «социализм» никого больше не зажигает и социалистическая фразеология выходит из употребления?