Новый мир. Книга 3: Пробуждение (СИ)

— Это был не я, а Блэк! Я пытался остановить его! Я…
— Ни на этом, ни на том свете тебе не простят этого подлого убийства. Слышишь меня, наемник?!! СЛЫШИШЬ МЕНЯ?!!!
Призрак офицера набрасывался на меня, и терзал, обжигал своей яростью.
Затем я снова оказывался на Грей-Айленде. Я был прикован к столбу перед строем из сотен молчаливых легионеров. Глядя на них, я замечал, что ни у кого из них нет лиц — лишь черные провалы в шлемах.
— Пришло время наказать предателя, — звучал над строем голос генерала Чхона.
Он обращался к Томсону и Тауни, с рогами, как у чертей, дышащими паром, с перекошенными от ярости лицами. По его команде они медленно и торжественно шагали ко мне, рассекая воздух ударами раскаленных добела розг. Издалека за ними наблюдали Окифора, Браун, Чхон, Гаррисон и почему-то Роберт Ленц.
— Роберт! Роберт, помоги мне! — кричал я.
Подмигивая мне, как ни в чем не бывало, Ленц хлебнул из бокала коньяк.
Тогда из-за толпы легионеров выходил, громко сотрясая ногами землю, Блэк. Он был невероятно огромен, по меньшей мере вдвое выше и шире любого из легионеров, полностью наг и невероятно страшен. Из его тела росли четыре огромных руки, словно у злобного индуистского божества. Пронзительный взгляд останавливался на мне.
— О, нет. Нет, нет, нет! — кричал я.
Мне становилось дико страшно. Но я не мог убежать. Не мог даже дернуться. Мог лишь с нарастающим ужасом смотреть, как это чудище подходит к столбу, вырывает розги из рук покорно отступивших Томсона и Тауни, заносит их для ударов. И тут мое тело пронзала адская боль.
Проходила целая вечность, прежде чем Чхон ленивым жестом показывал, что ударов достаточно. Ко мне, почти бездыханному, подходили Стил, Колд и Буллет, лицо которого было обезображено ожогом.
— Помогите мне, — молил я.
Но я замечал, что их лица вылиты из камня и не живы. Они начинали тащить мое тело куда-то. Глядя в ту сторону, я видел цинковый гроб с открытой крышкой — тот самый, в котором прилюдно похоронили Уотерса.
— О, нет, — шептал я. — Не надо.
Я понимал, что сейчас произойдет. Но я не был в силах сопротивляться големам. Они бесстрастно укладывали мое тело в мрачную цинковую коробку. Начинали закрывать крышку. Но тут их внезапно останавливала крепкая волосатая рука.
Над гробом нависал, пыхтя папиросой, латиноамериканец по имени Хесус. В потной белой майке красовались окровавленные дыры от пуль. Из-за его спины на меня безучастно поглядывал тощий индус — Каму Файзал, убитый во время полицейской операции, в которой я участвовал. Часть черепной коробки Каму отсутствовала, ведь ее снес снайпер из «Стражей», а по лицу густо растекалась кровь. Еще дальше я видел лица азиатов из Ускоглазого гетто, погибших во время беспорядков — девушки-азиатки, взорвавшей себя и мужчины, стрелявшего в меня из револьвера. Они были окровавлены и, совершенно очевидно, мертвы. Но никто из них не обращал на это внимания.
— Что, думал, ускользнешь от меня?! — с безумной ухмылкой маньяка спрашивал Хесус, потрясая ржавым лобзиком.
— Не надо. Я ничего тебе не сделал! — взмолился я.
— Как же, как же. Ты много чего сделал. Очень много. Они все хотят посмотреть, — кивнув себе за спину, возразил бандит. — Так что все, давай, приступаем.
Он нетерпеливо протягивал свою руку туда, где у меня, будь я во плоти, должны были быть мужские органы. Не в силах брыкаться, я съеживался от ужаса и предвкушения предстоящей боли. Но Хесус не успевал приступить к своему кровавому делу. Ему на плечо мягко, по-кошачьи, ложилась чья-то цепкая рука.
— Подожди. Не спеши, — мягко шелестел голос Локи, который показывался из-за его плеча и заговорщически мне подмигивал. — Не обижайся, но ты не сможешь сделать это как следует. Ты же просто мясник. Ты не знаешь его так хорошо, как я. Правда, Сандерс? Мы ведь с тобой знаем, как сделать тебе по-настоящему больно…
От его слов я мигом переносился в другое место. Я видел костры, разведенные в Генераторном. Видел визжащих людей, привязанных к столбам, на которых безмолвные силуэты в серых капюшонах, похожие не то на югославских солдат, не то на сектантов матери Марии, разливали бензин. Один из силуэтов повернулся ко мне, и из-под капюшона мне подмигнул Локи. В его руке щелкнула зажигалка. Я видел лица родителей, исчезающие в пламени. Слышал их крики — такие, каких я никогда не слышал при жизни.
 
— НЕ-ЕТ!!! — дико кричал я.
Но я по-прежнему ничего не мог сделать.
— Не беспокойся, Триста двадцать четвертый, — успокаивал меня Локи. — Сейчас тебе станет легче. Вот-вот ты все это забудешь.
Я оставался наедине с собой. Замечал, что перекатываю меж пальцев шприц, наполненный омерзительно прекрасной зеленоватой жижей. Видел в запотевшем зеркале свое лицо, искривленное в ухмылке жадного нетерпения.
— Нет. Я больше не буду. Не буду, — плакал я. — Это все из-за сучей «Валькирии». Она сделала меня таким. Вы больше не заставите меня принимать ее!
Но я не контролировал себя. Дрожащими от предвкушения блаженства сухими руками я нервно вонзал иглу себе в набухшую вену, и закатывал глаза, заходясь в глухом стоне болезненного наслаждения. Не помня себя, я заливисто хохотал, когда чувствовал, как волна блаженства уносит сознание прочь, уносит все мои страхи, и все печали — в райскую страну, где нет ничего, кроме вечной и непрекращающейся нирваны.
— А ведь я пытался донести это до тебя, Алекс. Пытался разложить все по палочкам, — с печальным укором обращался ко мне Жермен Петье, вместе с которым мы стремительно перенеслись в какое-то помещение, похожее на больницу.
Я видел свою мать, лежащую без сознания на больничной кушетке. Ее окружали люди в белых халатах, а рядом с ними — молодой Роберт Ленц в черном костюме и так же помолодевший Чхон. Внезапно из-за их спин показался мой совсем еще молодой отец. Я видел, как он и Роберт пожимают руки, глядя на мать.
— Твое предназначение заложено в твоих генах. И оно появилось там не случайно. Ты сам появился не случайно, — продолжал терпеливо втолковывать директор интерната. — У каждого из нас есть судьба, от которой не уйти. Ты мог бы покориться ей с достоинством. Но ты так и не смог понять этого. Тем хуже для тебя.
Звучал рассерженный вопль куратора Кито:
— В карцер его! Навечно! Я требую, чтобы этого недоноска сгноили в карцере!.
— Нет-нет, зачем же, — отзывался с другой стороны мстительный, писклявый альт Паоло Торричелли. — Лучше мы отправим его на остров. Я уже отправил его туда.
Ни один лучик добра так и не пробился ко мне сквозь мрак, преисполненный кошмарами, во время нескончаемых странствий на побережье Леты. Ни один светлый миг моей жизни не явился мне, чтобы хоть немного согреть душу перед лицом смерти. Никого из моих друзей, из людей, которые любили меня и которых любил я сам, здесь не было. И это, наверное, был знак. Знак, что ничего доброго я не заслужил.
— Твоя жизнь была преисполнена зла, Димитрис, — осуждающе произнес строгий судья.
Голос судьи вначале вообще не имел интонаций. Затем приобретал пафосные обличительные нотки интернатовского пастора Ричардса. А в самом конце опускался к приглушенному безумному шепоту матери Марии.
— То, что ты видишь — это твое чистилище. За грехи, совершенные тобою, оставшиеся без покаяния, ты обречен до скончания веков скитаться в небытие и безвременье, наблюдая раз за разом свои злодеяния. И ты не сможешь заслужить прощения. Не сможешь забыть. И даже в безумии не сможешь найти спасение…
— Простите меня! Пожалуйста, простите! — оправдывался я.
Мне хотелось заплакать. Но я не имел глаз, чтобы из них могли хлынуть слезы. Я был готов признаться перед своим последним судом во всех своих злодеяниях. До самых глубин своей души я был полон раскаяния. Но я понимал, сколь мало оно весит, когда на другой чаше весов — столько преступлений, длинный шлейф которых тянулся за мной сквозь всю мою взрослую жизнь. Так что на снисходительность судьи рассчитывать не приходилось. Я заслужил то, что имел.