Словами огня и леса (СИ)

Как он сейчас вообще? Оправился или нет? Должен, он сильный…
Слез наземь, зашагал прочь, стараясь не забрести опять в людное место. Скоро выбрался на тропинку, довольно широкую, утоптанную; чуть ли не сразу послышались голоса. Огонек насторожил уши, готовый упасть наземь и затаиться.
Голоса приближались, по склону, ранее не замеченному, поднялись несколько человек. Мужчины, одетые в старые холщовые штаны. Вряд ли эти люди были опасны — мастера, или просто рабочие, двое корзины несли. Может, заговорить с ними? Расспросить, вдруг случилось что-нибудь такое, о чем знает весь город? Но не решился.
И когда уже прошли мимо, занятые разговорами, встал, поспешно отступил глубже в густой кустарник — мало ли что. Посмотрел им вслед, перевел дух и двинулся дальше.
Вот и окраины предместья уже позади, а он все шарахался от любого звука. Конечно, столкнись он с людьми в лоб, имени Кайе Тайау довольно было бы, чтобы обеспечить безопасность себе; но вдруг привели бы прямо к дому, как тот стражник? А там… все равно там, где Къятта, он долго не протянет. Теперь полукровка не просто зверушка, в лесу подобранная — хоть мешает, но пусть. Къятта не простит Огоньку побега и того, в каком состоянии младший брат.
О прошлом старался не думать — только чудились все время либо чужая тень, либо стук копыт верхового животного… Вдруг его все же преследуют или ищут? Или и вовсе выследили, как тогда Кайе?
Но нет, обошлось.
Небольшую серую грис он обнаружил на пустыре, привязанную к забору. Судя по всему, на ней не очень-то ездили, скорее перевозили грузы — по крайней мере на спине громоздился вьюк.
Отвязывая добродушно фыркавшую грис, мальчишка невольно ежился, вспоминая, как тут поступают с ворами. Но понимал — на своих двоих никуда не уйдет, остановят раньше. И так-то везло, ни на кого не наткнулся.
Вьюк снял и оставил лежать на земле. Пожалел, что в нем нет еды — взял бы, чего уж там…
**
Настоящее. Лес.
Седой плохо ходил — нога так и не начала разгибаться. После стычки с тремя ихи он, лучший недавно, стал хромым. Зато шкуры двух напавших ихи в шалаше лежат. А Рыжебровый Седого боится — все еще слушают покалеченного охотника. Кто, кроме него, детей научит тайнам леса? Кто опасность умеет чуять?
Рыжебровый не любит его. Хочет его смерти. Чтобы ни один голос против не поднимался. Хочет сам решать. Хромой — и соперник? Так не бывает. А есть.
Седой переместился следом за тенью — солнце пекло.
Думал.
Хору страшны, но не трогают. Им все равно, чью кровь принимать — больного ребенка им отдают, и все ладно. А теперь плохо — харруохана пришел. Тот, кто приносит ночь. Рыжебровый сказал — ему не нужны больные дети. Ему нужны сильные, иначе всему племени плохо. Рыжебровый хочет Седого отдать харруохане. Люди испуганы. Могут и согласиться. Рыжебровый умеет убеждать, и он силен. Молодые охотники рядом с ним.
День пришел, а потом еще день. Страшно племени — видели следы. Харруохана ходит, смотрит. Выбирает, когда ударить.
Рыжебровый сказал — рууна должны отдать хорошего охотника, и указал на соперника. Никто не осмелился возразить — страшно.
Седого отвели на поляну за стойбищем. Не привязывали — харруохане нельзя противиться.
Седой знал — черный энихи скоро придет. Не сегодня, так завтра. Надежда теплилась — а вдруг просто зверь появился вблизи стоянки, и ошибается Тот, кто знает, и ошибается Рыжебровый? Зверя Седой может убить. Сильные руки, хоть и хромая нога.
Сумерки ползли, как змея-душитель. У Седого были чуткие уши — он ловил звуки стойбища. Женщина засмеялась. Ребенок заплакал. Стук камня о камень — наконечники делают. Седой слушал, принюхивался к дыму — корни черноголовки кто-то бросил в костер, отгонять мошкару.
Темнеет небо. Оглянулся резко, словно видна была его тень, и ее чужая тень коснулась. Зверь стоял на краю поляны. Черный. Большой. Молодой еще, но сильный. Зверь пошел мягким шагом к охотнику. Седой изготовился — вцепиться в пасть, задушить. А потом замер, словно йука при встрече с опасностью. Синими были глаза энихи, поблескивали, как у всех хищных зверей. Синие.
 
— Харруохана, — выдохнул Седой, и руки его опустились.
Зверь стоял рядом, и Седой видел — он смеется. Энихи не умеют смеяться. Зверь развернулся и мягкими длинными прыжками полетел над травой, к стойбищу.
Седой закричал ему вслед, крик гортанный ворвался в стойбище раньше харруоханы. А потом раздался крик женский.
Двоих потеряло племя — сильную женщину и молодого охотника, воспитанника Рыжебрового. Никто не осмелился поднять руку на харруохану, кроме этого юноши. И впредь никто не посмеет.
“Тот, кто приносит ночь” волен выбирать любые жертвы.
**
Настоящее. Лес неподалеку от реки Читери
Камень оказался весь в углах и выступах — Огонек вертелся, пытаясь устроиться. На земле сидеть не хотелось — снуют всяческие жуки, многоножки; хоть отдохнуть спокойно… спокойно не удавалось.
В конце концов сполз-таки с камня, улегся рядом. В тени раскидистого дерева акашу было уютно. Высоко — на два человеческих роста — с ветви свисали плоды, красные, вполне съедобные. А если сжевать терпкую мякоть, доберешься до похожей на орех сердцевинки… Проглотил слюну. Прикрыл глаза, но не до конца — сквозь ресницы разглядывал тонкие стебли травы, гусеницу, неторопливо ползущую по делам…
Возле ноги что-то шевельнулось. Мальчишка сел, глядя на пристроившегося рядом зверька. Тот, заметив человеческое внимание, шмыгнул за камень, потом высунулся, подергивая короткими усами. Большеухий, похож на лисицу, только шерстка бурая. И словно рыжеватый свет изнутри.
Огонек протянул было руку — погладить. Потом вспомнил — Огненный зверь… и жар чувствовался от него, нога мальчишки согрелась.
“Нельзя его трогать”, — говорил Кайе.
Зверек удобно расположился рядом. Особого внимания на мальчишку уже не обращал.
«Неужто пришел ко мне? Погреть… чтоб не было так одиноко?»
Испуг мешался с восторгом. Огонек помнил рассказ про ожоги… но сейчас зверек лежит почти рядом, на расстоянии чуть больше локтя. И ничего…
«Неужто он чувствует… его?» — подумал подросток. Это походило на правду. Чимали, айари… они ведь связаны как-то. Это Кайе упоминал.
— Это ты к нему пришел? — прошептал Огонек. Зверек насторожил уши, но головы не повернул.
Мальчишка подумал и, внутренне досадуя на себя за глупость, попросил:
— Если его увидишь… передай, что я жив… если ему интересно, конечно.
Прогнал неприятную мысль — вдруг к тому моменту, как эти двое сумеют встретиться, от Огонька останется кучка костей? Лес был милостив к полукровке, но случается по-всякому. Опасней хищников, змей и ядовитых растений оказались люди.
Только, прожив совсем еще мало весен, невозможно поверить, что путь в самом деле может оборваться скоро. Пока ведь везло, и причем сильно везло.
Со вздохом перевернулся, оперся локтями о землю, подбородок опустил на сплетенные пальцы. Все вокруг было таким настоящим… не позволяло думать о смерти, но ведь она рядом.
А была еще ближе.
…Привстать, отползти от камня. Прислониться спиной к многовековому дереву — живая кора, дышит — и сидеть так вечно. Просто жить… как живет бабочка-однодневка или облачко в вышине.
Но я не смогу, думал мальчишка. Я уже не смогу. Я не помню о себе ничего — но ведь было же что-то. Иначе откуда странные сны, знание леса, птичка из серебра?
Словно услышав его мысли, серая птица-кауи защелкала, засвистела. Мальчишка задрал голову, пытаясь разглядеть ее через переплетенье ветвей.
Я хотел бы начать заново, думал он. В Астале… пытался до последнего. Останься я там, не случись Башни, что было бы? Может, семья Тайау смирилась бы. Но Кайе ведь растет. Еще немного, и перестанут быть интересны игры. А что потом? Покровительство, снисходительное и жестокое? Он не отказывается от данного слова… он не выбросил бы полукровку, как ненужную вещь.