Красный Герцог (СИ)
Медленное и неловкое движение в кровати и звук трения одеяла о наволочку говорили о том, что Анна повернулась к окну, или наоборот — отвернулась от него. Но негодующее мычание под нос, — которое она издала при этом, — говорило о том, что девочка отвернулась. Генрих уже давно заметил, что если дать его сестре волю и не разбудить её вовремя и окончательно, то она будет спать еще дольше и напрочь перестанет реагировать на окружающие раздражители, пока солнце совсем не окажется в пиковой точке. Взяв двумя руками тяжелое одеяло, под которым укрылась Анна, Генрих одним ловких движением смог его поднять и откинуть в сторону. Под одеялом находилось тело маленькой девочки, которая свернувшись калачиком положила свою румяную щёчку на ладошку. Темно-зеленая пижама и черные распущенные волосы создавали вид того, что вместо хрупкой маленькой девочки на кровати лежит очень большой цветок, словно королева сказочного сада. Мягкие очертания лица, карие глаза, — что она унаследовала от матери, — и хрупкое телосложение вызывало умиление у всех, кто смотрел на Анну. Ещё сильнее оно возникало тогда, когда она наряжалась в своё платье, которое у неё было только одно. Его специально купили Анне на день рождения, тогда Генрих поехал с матерью в город, чтобы помочь ей с «особыми делами».
Прошла пара минут, а Анна всё ещё лежала, без какого-либо желания просыпаться. «Уснула?» — удивился про себя Генрих. Стоило ему сделать только шаг в сторону кровати, как в него сразу же полетела одна из подушек у изголовья.
— Какое зло я тебе сделала, братик?! — Анна была шокирована такой наглостью со стороны родного брата, — её огорчил тот факт, что её так грубо разбудили. — Убирайся прочь! — кричала она вслед другим выпущенным снарядам. Несмотря на небольшие размеры и детские ручки, Анна превосходно бросала всё, что попадалось ей под руку.
Генрих не собирался просто стоять столбом под градом из постельной принадлежности, ибо стоя как статуя на одном месте, он казался глупым и слабым, не способным на «достойный» ответ. Вытянув руки вперед, он ждал начало своего хода, как в шахматах; главное — выбрать правильное время для совершения важного стратегического манёвра, идеально сочетая атаку и защиту. Словно полководец он уже представлял овации и хвальбу, за столь умелый трюк, что будет неожиданным для противника. И вот, игра: летит следующая подушка, укутанная в белую наволочку с вышитыми на ней листьями. «Как грубо Анна относится к тому, что делала её мама» — успел сказать самому себе Генрих. Когда же подушка Анны подлетела на достаточное расстояние, юноша сразу понял, что момента лучше он уже не подберёт. Поймав летящую подушку в руки, он заводит её через голову за спину, принимает стойкое положение ног и концентрирует точки опоры чтобы не упасть, и уже сосредоточившись на мишени в виде головы своей сестры, приготовился привести все напряжённые мышцы в дело!
Генрих резко замер — его отвлёк пронзительный хлопок со стороны двери.
Неловкая тишина заполнила всю комнату, полностью уничтожив прежнюю шумную и слегка радостную атмосферу. Людвиг стоял на пороге комнаты, упираясь рукой в дверную раму, на полусогнутых ногах он переводил дыхание. Анна и Генрих замерли и пристально смотрели на ворвавшегося в комнату отца. Мужчина стоял неподвижно в дверном проеме и сверлил взглядом сына. Всем было понятно, что сейчас будет долгий разговор на очень неприятные темы. «Нельзя потакать детскому поведению своей сестры, ты так только награждаешь её за баловство, а не воспитываешь», - уже прозвучали знакомые фразы отца в голове Генриха. Он понимал, что всё именно так и будет.
— Пойдем вниз, — приказным тоном сказал Людвиг.
По интонации уже было понятно, что он не собирается быть столь добрым и ласковым, каким был пять минут назад. Опустив подушку на пол и стиснув зубы, Генрих пошел вслед за отцом. Он не боялся его, а любил и уважал, но когда его самого ругали — это создавало сильно неприятное чувство собственной вины. Но даже несмотря на это, Генрих понимал, что нужно терпеть и идти к трудностям с высоко поднятой головой.
«Если ты проявляешь грубое поведение по отношению к любимым или же нарушаешь общие правила, то надо платить за свои поступки», — эта простая истина уже давно отпечаталась в голове Генриха. Каждый раз он вспоминал один страшный давний случай, когда ему было лень поливать огород, и в итоге половина растительности погибла под палящим светилом. Тогда его семье приходилось есть меньше, а также недоедать и экономить на самых простых продуктах. Это было ужасно. Хуже всего доставалось Петре: мать семейства не могла смотреть как её чадо голодало, поэтому половину своей порции отдавала сыну. В добавок к этой беде, она была беременной, из-за чего часто болела и чувствовала сильную слабость. После рождения Анны, Генрих связывал её раннюю болезненность и слабость именно с тем самым происшествием. В тот момент он слишком быстро вырос, позабыв, что такое беззаботное детство.
Но даже несмотря на такое мрачное прошлое, иногда эмоции брали верх над логикой и осторожностью, как сейчас, когда он баловался с Анной, позволяя кидать ей мамины подушки. Он шел вслед за отцом, уже зная заранее, о чем пойдёт речь. Как только они спустились вниз, Генрих решил не затягивать со всем и сразу решил признать свою вину.
— Я опять всё испортил, да? — Поднимая виноватый взгляд с пола на отца, Генрих смотрел прямо в его голубые глаза.
— Если ты уже понимаешь, что натворил, то всё не так уж и плохо. Главное, чтобы ты это помнил. — Людвиг говорил это достаточно отстранённо, словно преподаватель в лекционном кабинете. — Что у вас стряслось? — пытаясь уже загладить своё любопытство, мужчина начал менять тему — не каждое утро он мог слышать пронзительный крик собственной дочери.
— Анне не понравилось то, что я её разбудил, и она начала в меня кидать подушки… — со стыдом начал рассказывать Генрих, опасаясь того, что отец начнёт его подтрунивать.
— Не ранен? — с удивлением и лёгкой насмешкой в голосе спросил Людвиг.
— Не сильно, пару дней без тяжелого труда и постельный режим поставят меня на ноги, — пряча улыбку ответил Генрих.
— Ой, не заставляй меня подниматься за подушками, чтобы тебя, — такого мучающегося в агонии бедолагу, — добить.
После этой фразы кухня заполнилась легкими смешками, которые унесли с собой за пределы дома грубую атмосферу, что царила там минуту назад.
— Ты же понимаешь, Генрих, что твоя сестра не совсем здорова. Каждый день мы боимся, что может случиться что-то ужасное. Я с самого её рождения боюсь каждой её бурной реакции. — Людвиг резко переменился в лице, и надеялся в том, что Генриху никогда не придётся проходить через похожий путь. — Петра думает, что это особенность взросление вдали от города, но я не верю ни в какое «уединение с природой» и понимаю, что девочка больна. Она больна чем-то, может, и не опасным, но не совсем обычным…
— Что у нас на завтрак? — спускаясь по лестнице спросила Анна своим нежным, слегка писклявым голоском. — Я проснулась и хочу кушать, — продолжала она, протирая свои глаза, что никак не собирались окончательно раскрыться.
— Кушать мы все хотим; я достану заготовки, а вы пока подумайте, что скажете маме насчёт её подушек, — вставая со стула, Людвиг продолжал поучительную беседу, заполучив в своей аудитории нового слушателя. Он действительно представлял себя учителем, ибо его жена ни один раз говорила, что его грубый и властный голос привлекает к себе внимание.
— Конечно же мне отвечать. Я это начала, я и закончу.
— Неужели ты становишься взрослой и ответственной? — ехидно сказал Генрих, повернувшись к сестре.
— Из нас двоих кто-то же должен быть первым, — с насмешкой отрезала Анна, не поддаваясь на шуточные провокации брата. Где-то из угла кухни раздался слабый смешок Людвига.
«Где она научилась таким ехидным словам?» — подумал Генрих. Он, конечно, слышал от матери, что девочки растут быстрее, но чтобы настолько! Она уже шутит, как шутил он в свои пятнадцать лет. А сама ведь в два раза моложе этого возраста! Уже открыв рот, чтобы попытаться также ехидно ответить своей сестре-зазнайке, он был грубо прерван отцом, который решил своевременно остановить на корню новый конфликт среди детей. Хлопнув ладонью по мебели, он привлёк к себе всеобщее внимание: