Дом Кёко

Осаму, придя к Кёко, почувствовал, как постепенно усиливается боль. Долго не работавшие мышцы постанывали, заявляли об усталости. Завтра утром тело будет кричать от боли. Это тревожное ощущение было до странности новым и даже приятным. Он чувствовал в теле ростки брошенных в землю семян. Мускулы, на которые он до сих пор не обращал внимания, проснулись и пришли в действие. Его внутренние пласты явно накладывались на душу и плоть. Ему казалось, что он понемногу вычерпывает душу и заменяет её мускулами. Когда-то душа будет вычерпана до дна и превратится в мышечную массу. И он станет человеком, полностью завершённым снаружи и целиком направленным вовне. Станет человеком без души, с одними мускулами.
Осаму, привычно развалившись в кресле, мечтал, что здесь когда-нибудь будет сидеть мужчина, состоящий, как тореадор, сплошь из мускулов.
«Именно тогда я полностью обрету существование. Таким образом, неопределённость существования человека, который, как я, сейчас размышляет об этом, уже не будет сводиться ни к отражению, ни к форме».
— О чём думаешь? — вдруг потрясла его за колено Хироко.
Она никогда не разрешала ему витать в облаках. Понимала это по-своему и, навязывая личное мнение, считала, что её метод лечения помогает.
Понятно. В этом весь ты: думаешь о том, что час назад где-то в закоулке какая-то девчонка загляделась на твоё личико. И воображаешь, какой бы после этого развернулся роман. Наскучили эти фантазии, все они одинаковы. Твои глаза видят только знакомые вещи.
Осаму, не отвечая, слегка скривился. Ему нравилось, когда люди всячески, на ощупь, анализировали его поведение, хотя разброс попаданий был в пределах от одного до десяти. И когда ошибались на его счёт, тоже любил. Это был неизвестный ему самому портрет, и он определённо существовал.
Кёко терпеть не могла догадок и предположений. В этом доме все должны были стать честнее, освободиться от сомнений, ревности, стыда. Свистки к отправлению поезда, пронзавшие ночной воздух и слышные через распахнутое окно, настроили её на мысли о путешествиях.
— Не отправиться ли нам в путешествие? Опять всем вместе?
Общий шёпот — не за и не против, — но никто так и не ответил. И только отзвуки горячего, влажного голоса Кёко ещё некоторое время витали в комнате.
*
— В саду кто-то ходит, — произнесла Тамико. Несомненно, с самыми благими намерениями, но выглядело это несерьёзно.
Чуть позже об этом сказала Хироко. На этот раз слышалось вроде бы со стороны газона, но никто не поверил.
В конце концов Кёко поднялась на ноги:
— Точно, сейчас и мне слышно. Под балконом ходит человек… Остановился. Спрятался.
Все переглянулись. Осаму безразлично, Сэйитиро с таким видом, словно просить его о помощи бесполезно. Затворившись в своей крепости, три женщины с интересом наблюдали, как мужчин охватывает тревога. Она удивляла, как неподходящая одежда, неподходящая шляпа.
На балконе ничего не видно. Над рощей вокруг храма Мэйдзи сиял молодой месяц. Тускло поблёскивал на шесте бумажный кари, которого в одном из домов в низине забыли убрать после праздника. Лёгкий ветерок не мог заставить его плыть по воздуху, а только чуть закручивал туловище, отдаляя от шеста один хвост.
Сидевшая у распахнутого французского окна Тамико вдруг с криком вскочила. Стеклянная створка с шумом захлопнулась. Чёрная тень с воплем влетела с балкона и застыла в центре комнаты. Это оказался Сюнкити в чёрной рубашке и чёрных брюках — он стоял под люстрой и хохотал. И выглядел сейчас невероятно высоким.
Сюнкити всё ещё смеялся. Сэйитиро подумал, что смех неуместен. Сегодня вечером среди гостей больше всего был доволен собой Сюнкити.
*
За такую шутку женщины накинулись на Сюнкити с упрёками, а затем с балкона появился Нацуо. Он повторил розыгрыш Сюнкити, но ему яркий выход на сцену не удался. Однако смущение, с которым он счищал с пиджака землю, наоборот, всех несказанно обрадовало.
Некоторое время все оживлённо делились признаниями о перенесённом испуге. Потом Сюнкити сообщил, как неожиданно встретился с Нацуо в городе и они решили прийти сюда: Сэйитиро и Осаму поразило, что нынешний вечер оказался вечером случайностей.
 
Тут открылась дверь гостиной и появилась Масако в пижаме и с огромной куклой в руках. Выглядела она очень мило.
— Жуткий шум, — заявила она строго. — Я даже проснулась.
После такого заявления Кёко потеряла всякую надежду снова отправить Масако в постель. Та детской походкой, подражая зайчику из пьесы для детей, запрыгала к Нацуо.
*
Все радовались, что через месяц опять собрались в том же составе. Сюнкити рассказывал Сэйитиро, что каждый день с утра до вечера усиленно тренируется в преддверии боёв по круговой системе. Потом он переключился на Тамико: выдавал прогнозы на бой Сираи — Эспиноса, который состоится двадцать четвёртого числа в этом месяце. Сираи хоть и с трудом, но, пожалуй, сохранит чемпионский титул. Только в этом матче не будет блеска, присущего матчам на звание чемпиона.
Тамико, которая не виделась с ним после той совместной поездки, не заметила на лице Сюнкити и следа воспоминаний о проведённой в Хаконэ ночи. Поэтому, невольно состязаясь с ним в безразличии, доброжелательно выдала колкость:
— И почему женщинам запрещают заниматься боксом!
Появилась выпивка. Не пил один Сюнкити. Разговоры как-то обошли женщин и сосредоточились на четырёх юношах, которые были давно знакомы. Только Нацуо был сдержан и ничего о себе не рассказывал.
— Собственно говоря, что у нас общего? — спросил Сэйитиро, приглашая Кёко к разговору.
— Может, то, что никто не хочет стать счастливым.
— Не искать счастья… Какие-то изношенные сентиментальные взгляды, — возразил Сэйитиро.
— А нам всё равно, мы не боимся, что счастье, как мох, облепит тело. Просто смешно, человек делается счастливым по самым ничтожным причинам. Героизм парней, избегавших счастья, как проказы, всего лишь слабый, жалкий пережиток аристократизма. У нас от всего есть прививка, хочется думать, что и от счастья.
Кёко эта речь огорчила, и она, ничего не ответив, вернулась к темам, которые обсуждали женщины.
Но четверо, все четверо, не говоря, не высказывая это, чувствовали: «Мы, все четверо, стоим перед стеной».
Непонятно, была ли это стена времени или стена общества. Во всяком случае, она рухнула ещё в их отрочестве. И в ясном свете во все стороны тянулись груды мусора. Солнце на линии горизонта всходило и заходило за горами отходов. Ежедневный восход, заставлявший блестеть осколки стекла, превращал разбросанные кусочки в нечто прекрасное. Тот бесконечно свободный, безгранично радостный период отрочества, когда верилось, что мир состоит из мусора и осколков, безвозвратно исчез. Сейчас очевидно лишь одно: вот огромная стена, и они стоят, уткнувшись в неё носами.
«Я разобью эту стену», — думал, сжимая кулаки, Сюнкити.
«Я, пожалуй, заменю эту стену зеркалом», — лениво размышлял Осаму.
«Я, наверное, нарисую эту стену. Заменить бы её на фреску с пейзажем и цветами», — страстно мечтал Нацуо.
А Сэйитиро решил так: «Я стану этой стеной. Я сам обернусь этой стеной».
Каждый в молчании пережил своё настроение, а затем они вновь превратились в пылких молодых людей. Сэйитиро, сам из таких, любил обсуждать молодёжь.
— Да, ведь мы специально встретились. — Сэйитиро вдруг что-то пришло в голову. — Теперь при каждой нашей встрече через сколько-нибудь лет давайте будем обо всём говорить откровенно, ничего не скрывая. Тут важно идти своим путём. А потому не следует помогать друг другу. Ведь даже незначительная помощь есть пренебрежение к конкретной судьбе. Создадим союз тех, кто не помогает друг другу, в какую бы беду человек ни попал. Этот союз возникнет впервые в истории, единственный в своём роде, вечно неизменный союз. Все объединения, существовавшие ранее, были бесполезны, превращались просто в рваную бумагу — это подтверждает история.