Алмаз Времени. Том I. Скитания (СИ)

Все замолчали и шли еще некоторое время в тишине, лишь вслушиваясь в далекие переговоры крестьян. Сварт, шествовавший впереди всех с прямой королевской осанкой, как-то странно ссутулился, точно устал от пути. Устал от долгой пыльной дороги в неизвестность. Вот только этой ли дороги?
Сумеречный Эльф мысленно обратился к свитку пирата, который ныне оказался в лапах асуров. В него словно вписывали что-то, искажали, перепутывая причину и следствие, постепенно вытягивая силы носителя судьбы, но не позволяя умереть. Но, когда речь шла об убийствах, Сварт делал сам осознанный выбор. Вся жестокость, вся ненависть, которая скопилась между строк, отдавала чем-то противоестественным. Мерзким. И Эльф перестал смотреть. Тихонько перемигиваться с улыбчивой Мани ему нравилось больше.
Чтобы как-то развлечься, они строили друг другу забавные рожицы, пока капитан не видел. И Сумеречный Эльф невольно вспоминал своих детей… Которые не были бессмертными, в отличие от него самого. И вместо веселья снова наваливалась печаль. Даже хуже – глухая тоска. Он все куда-то шел, через миры, через судьбы. Иногда связывал себя со смертными, верил, что так получит искупление. А доставалась ему только новая боль и свежие могилы. И он шел дальше в неизвестность, как и вся их компания теперь.
– Так живешь, точно мышь в соломе, копошишься. И ничего, кроме соломы, не видишь. Реальность, она ведь так же иссушена. У тебя самого только кусочки ее отдельные, мирки. Особенно, если жизнь тихая. А туда прорываешься – и мир вдруг целостность обретает. И даже больше, – продолжал говорить Сумеречный, на что Скерсмол воодушевленно отвечал:
– Да… Утешение, что ли, и прозрение.
– Привал, – объявил Сварт, еще раз обрывая разговор, который ему все меньше нравился.
А во время привала все без указаний знали, что делать. Все они давно проголодались и рассыпались суетливо по лесной поляне, сойдя с тракта, в поисках еды.
Мани исчезла на какое-то время, но вскоре притащила вишни, завернутые в платок. Она утверждала, что не украла их, а немножко помогла старому деду, достав урожай с верхних веток, за что получила часть ягод.
Скерсмол вынюхал несколько съедобных кореньев. Но больше ничего не добыл.
Сварт на правах капитана ничего не делал. Он прислонился к стволу дерева, согнув одну ногу, вытянув по давней привычке другую и запрокинув голову. Так он проводил долгие часы в своей темной каюте. А теперь каюты не было. Только небо.
Сквозь узорные листья высокого южного дуба дымно сочились золотые лучи, касаясь лица. Сварт недовольно щурился от отсутствия полной тени, и дуб казался слишком жестким, слишком высоким. Но словно дерево притянуло к себе – не избежать. Как гроб.
Причиняя себе неудобства от вывернутой, выгнутой гортани, Сварт почти бесшумно прошептал, туманно рассматривая бесконечное небо:
– Там нет ничего… Ничего.
Длинные руки распластались по траве, выгнулись неудобно запястья, безвольно, измученно. Складки кожи заламывались на стыке кисти с ладонью.
Голова всё ещё была запрокинута, становилось тяжело дышать. Но он продолжал смотреть в небо, как будто намеренно сам себя мучил. По небу плыли облака, проглядывали сквозь листву. И он смотрел, словно выпадая из реальности, по крайней мере, мысли вдруг оказались далеко-далеко. Но, стоило только вернуться к реальности, он совершенно забывал эти мысли, точно слышал незнакомый язык. И мир состоял из звуков, шорохов, скрипов, отзвуков птиц.
«Сойти с ума не по привычке, не от желанья. От чего? От липкой боли безразличий, ведь нет там, нет там ничего», – донесся чужеродный голос собственных мыслей и отпечатался в искаженном свитке, куда вновь заглянул Сумеречный Эльф.
Сварт не понимал, что происходит. Искал рациональное объяснение. Да-да, все рационально. Наверное, от недостатка воздуха на миг показалось, что небо внезапно потемнело, стало неподвижным. И так же неподвижно в нем повисла, качаясь, как чучело на веревке, большая черная птица. Стало темно, точно близился конец света. И смерть готовилась увести в западню вечного заката.
 
Сварт видел все это, ощущал и знал, что не бесконечен. И невероятно хотел жить. Жить так, чтобы эта жизнь нравилась. Он выстраивал хитроумные планы, все ради своей выгоды. Только черная птица смотрела с беспросветной вышины гигантским каменным вороном, пронзительно, осуждающе. И если бы настал немедленно конец света, день гнева, он бы не нашел, что ответить неподвижной черной птице…
Но небо было высоким и чистым, а с дуба не опало и листика. Очевидно, Сварт задремал на миг. Так он считал. Да, задремал с открытыми глазами. В таком случае бессонница – не такое уж мучение, ведь нет смысла погружаться в сон, чтобы видеть такие наваждения. Он покрылся холодным потом, несмотря на жаркий день конца лета.
Он вернулся к реальности, только когда вид на небо, где все еще неподвижно парила черная птица, загородило разрумяненное лицо Мани, похожее на смешные лица тряпичных кукол, что делают деревенским детям. Девчонка улыбалась, без боязни заглядывая в глаза капитана. Хоть не оставалось сомнений – она прекрасно знает, насколько он страшный человек. Мани глядела так восхищенно и смиренно, с такой неоплатной благодарностью. Она верила, что капитан спас их. По своей воле. Ошибалась.
Сварт по-прежнему считал новую команду бесполезной, что доказывал Скерсмол, который не мог поймать никакой непуганой дичи. Настроение капитана ухудшалось с каждым мигом. Он протирал очки, потом массировал веки – черная птица в небе никуда не девалась. И он снова остервенело протирал стекла очков.
К тому же все еще мерещился тот крестьянин, согнутый сбором урожая. А на небо наползал ярким серпом полумесяц, даже если еще был полдень. Команда растворялась, как и весь мир, все застилали образы ворона и полумесяца. Мир оставался где-то далеко. И сквозь серп луны проглядывали леденящие душу красные глаза, прорывался шипящий голос: «Ты наш, Сварт, ты наш. Мы сделали тебя, мы создали тебя. Принеси нам Алмаз и приведи Стража».
– Наш отважный капитан
Грозен стал, как океан,
Не характерец, а чисто тиран.
От своих унылых дум
Стал он злобен и угрюм,
И залил он кровью палубу и трюм*, – тихонько напевала Мани.
Голос ее отвлек, оборвал связь с воплощенным ужасом, заставил убраться черное небо и полумесяц. Сварт раздраженно вскочил и подошел к Скерсмолу:
– Эй, ты, ничтожество! Сколько до города? И нет ли за нами погони?
Скерсмол с начала путешествия небезосновательно испытывал суеверный страх перед своим новым командиром. Обнажая, как побитый пес, в слабой улыбке бледные десны, он отвечал нетвердым голосом:
– До города около шести часов пути, если с той же скоростью. Стоит торопиться, на остров надвигается холодный фронт, через восемь часов при той же скорости ветра он будет здесь, но ветер усиливается, значит, как раз через шесть часов. Погони нет, они отправились сначала на запад.
Сварт нахмурился, бросил недовольно, но с нотками одобрения:
– Неплохо, ничтожество. Какого змея морского раньше не сказал, что надвигается ливень? И почему все еще не поймал дичь?
– Да я… э… корешки вот… – попятился Скерсмол, нервно наворачивая на руки свой полосатый салатово-белый шарф.
Выглядел он слегка нелепо, и сходство с кем-то давно уже потерялось от его вечной вертлявости, пугливости и неправдивой услужливости. Скерсмолу казалось, что Сварт надвигается на него, как обещанный грозовой фронт.
– Капитан! Я поймала! – вдруг раздался голос из-за спины Сварта.
Скерсмол, стуча зубами, с опаской выглянул за границы узкой тени, которую отбрасывал его новый командир. Мани стояла с двумя тушками кроликов, держа их за уши, гордо показывая добычу. Затем она отвела глаза, печально говоря, хотя продолжала улыбаться:
– Мне их, конечно, жалко было. Но ведь есть что-то надо.
Очевидно, девушка поймала добычу голыми руками, не пытаясь выслужиться или получить особый статус в глазах капитана. Но стараясь изо всех сил. Наконец-то нашлись люди, для которых можно было стараться. И неважно, как оценивались ее усилия. Это в любом случае лучше, чем одиночество в вымершей рыбацкой деревне. Говорили, что эпидемия случилась, когда открылся разрыв в Бездну. Но Мани не знала наверняка, она просто хотела быть полезной.