Райские птички (ЛП)

Неужели я намеренно насмехаюсь над ним, чтобы он мог убить меня? Да? Это было моей целью до того, как я нашла его на своем пути в комнату мертвых вещей. Какая-то часть меня хотела убедиться, что я не хочу уходить от него.
Он моргнул, глядя на меня, и шагнул вперед. Как в ту ночь в тусклом свете лампы. Раньше я не замечала, но теперь поняла. Он шел вперед, а смерть наступала ему на пятки.
Я не отступила, хотя некоторые из моих последних оставшихся инстинктов выживания кричали об этом. Их не хватало, чтобы передвигать свои ноги.
Итак, он подошел, и смерть тоже.
Я вздохнула с облегчением. Какая-то больная часть меня была рада, что он это делает. Рада, что ему удалось убить меня, что он сохранил мою смерть в своем доме. В его коллекции.
Я ожидала, что его руки сомкнутся вокруг моей шеи, сдавят горло, лишат меня воздуха. Но они этого не сделали. Хотя они целились на это, я уверена. Мой взгляд не отрывался от его, который был холодным и непреклонным. Пропасть, в которую я собиралась добровольно сдаться. Но потом она закрылась, и в тот же миг его руки крепко и болезненно обхватили мои плечи.
Из-за удивления я и не подумала бороться, когда он двинул меня. Мои ноги, которые когда-то были бетонными шлакоблоками, прикрепляющими тело к полу, поднялись и легко позволили вести себя. И только когда сад бросился в глаза через кристально чистые окна, мой разум догнал меня и начал сопротивляться. И конечно, было уже слишком поздно.
— Я не позволю тебе создать еще одну тюрьму, — решительно заявил он, открывая дверь.
Я тут же напряглась от напавшего на меня свежего воздуха, отступая назад, чтобы найти утешение в доме, который все еще пугал меня. В человеке, который все еще пугал меня так же сильно, как и интриговал.
Но ничто не пугало меня больше, чем этот ветерок, это широкое открытое небо снаружи. Я боролась как ребенок; железная грудь толкала меня вперед силой своего шага.
Мир рванулся вперед, а я покачнулась на пороге. Ароматы атаковали мои чувства: свежескошенная трава, цветы… жизнь. Это должно было освежить меня от затхлого запаха смерти, к которому мои ноздри привыкли.
Но нет. Это было удушье. Тошнотворное. Мне не нужна была жизнь в ноздрях и в легких. Я не нуждалась в этом. Я бы скорее умерла.
— Мир всегда будет здесь, хочешь ты гнить в четырех стенах под крышей или нет, — сказал он, толкая меня. — Ты все еще существуешь в нем снаружи, точно так же, как и внутри.
Что-то во мне сломалось в ту же секунду, когда стало мучительно очевидно, что я не контролирую ситуацию. Что меня во второй раз вытолкнули в мир, от которого я пряталась. Я закричала, как банши. Моя борьба превратилась в борьбу дикого зверя, дикой кошки. Я царапалась ногтями, кусалась, желая вонзить зубы в плоть, оторвать ее от кости.
Но я не получила крови, которой так жаждала. Нет, в диком безумии я смотрела в спокойные ледяные голубые глаза. За этим быстро последовал удар кулаком в лицо, вспышка боли, легкий хруст костей, а затем ничего.
***
Я проснулась с ужасным чувством дежа вю. И ужасная головная боль, от которой дребезжали мои глазные яблоки. Потоки света, словно осколки стекла, врезались в мою кожу, постепенно переходя от острой боли к тупой. В конце концов всё утихло настолько, что я смогла открыть глаза и моргнуть.
Просыпаюсь в незнакомой комнате, не той, что стала моей комнатой, Оливер – нет, Лукьян, смотрит на меня, будто статуя с бьющимся сердцем и жаждой смерти.
Он не двигался и не говорил, когда его глаза встретились с моими. Он, возможно, ожидал, что я буду кричать, визжать, как раньше. До того, как он ударил меня по лицу. Он ожидал, что я дам сдачи.
Я не могла.
Меня и раньше били.
Бывало и похуже.
Лицо горело, а кожа натянулась там, где под глазом образовался багровый синяк. В прошлой жизни у меня был такой каждую неделю.
В прошлой жизни мужчина, ответственный за мои травмы, не приносил извинений, поэтому я не ожидала их от Лукьяна.
Вместо этого я осмотрела место вокруг. Во-первых, я на кровати. Под пледами. В них была та же знакомая мягкость и роскошь, что и в моих, но они были темнее и тяжелее. Я потрогала бархатную ткань. Цвет тусклого угля, как и большая часть декора в комнате. Легкости хватало лишь на то, чтобы каждый предмет можно было опознать по отдельности в черном замшевом кресле, в котором сидел Лукьян.
Все было достаточно темным, чувствуется, что тут можно исчезнуть, раствориться в чернильном декоре и никогда не всплывать.
Это была комната Лукьяна.
— Ты понимаешь, что ты боролась против меня сильнее, когда я угрожал вытащить тебя и оставить в живых, чем когда я затащил тебя сюда, чтобы ты умерла? — спросил он, и его тихий голос эхом разнесся по комнате.
Я молчала.
— Конечно, — продолжал он мягким голосом. — Потому что все это было целенаправленно, — он встал со стула и направился ко мне. — Потому что ты хочешь умереть.
В отличие от того, что было раньше, когда я не отступала, на этот раз мое тело инстинктивно прижалось к спинке кровати. Я бы поползла вверх по стене, если бы могла, но рикошетная боль в голове остановила меня.
Лукьян оказался у кровати прежде, чем я успела с нее слезть.
— Ты хотела умереть, когда искала меня, когда бросала мне вызов, — продолжил он, взглядом удерживая меня на месте. — Ты хотела, чтобы я убил тебя, потому что ты слишком труслива, чтобы сделать это сама, — он внимательно посмотрел на меня. — Но ты должна понять и запомнить, что я не собираюсь убивать тебя только потому, что ты хочешь умереть. Если я убью тебя, то лишь когда пойму, что ты никогда не вернешься к жизни.
Он наклонился вперед, и я была одновременно напугана и возбуждена перспективой его прикосновения. Лесная смесь льна и ярости окутала меня. Его лицо было в нескольких дюймах.
— Я никогда не позволю тебе управлять мной через твое желание смерти. Я контролирую тебя. Стало ясно, что я контролирую твою смерть. И это тебя радует, — он сделал многозначительную паузу. — Я контролирую твою жизнь. И это тебя пугает.
Он сделал видимый вдох, вдыхая мой запах, впитывая меня, и мой желудок необъяснимо подпрыгнул, а бедра задрожали.
— Я сказал тебе, что не получаю сексуального удовлетворения от боли и страданий других людей, и это было правдой.
Его рука скользнула по тому месту, где он ударил меня, не касаясь, но каким-то образом лед и нежность растаяли вместе и поглотили боль.
— Но ты же не такая как все. И ты меняешь все гребаные правила. Ведь все, что ты можешь предложить, – это боль, и мне придется получать от этого удовольствие.
На мгновение он повис в воздухе рядом со своими словами, а затем откинулся назад, выпрямившись. Статуя застыла у меня на глазах.
— А теперь убирайся к черту из моей комнаты, пока я не решил избавить нас обоих от страданий и убить тебя прямо здесь и сейчас.
Его голос и слова звучали так многообещающе, что я вскочила на ноги и убежала за дверь, прежде чем поняла, что делаю. Я вернулась в свою часть дома в трансе, мое тело вибрировало от боли, возбуждения, страха.
И желания.
Коктейль отвратительных эмоций, самой подавляющей из которых была потребность. Тошнотворная потребность остаться там, окутанная мраком комнаты Лукьяна, его души, испытывая его обещание. Рискуя жизнью ради еще одного вдоха его запаха, ради перспективы подразнить блеск желания, который я видела в его глазах.
Это ужасающее желание не имело никакого смысла, которое пульсировало в каждой части меня, покалывая мою боль и ужас. По многим очевидным причинам это не имело смысла. Но самым шокирующим –по крайней мере для меня – было то, что я никогда не испытывала желания. Даже когда я боролась с половым созреванием и нестабильными гормонами. Потому что половое созревание было омрачено различными и более смертоносными битвами и токсичной нестабильностью, которая называлась моей семьей.
Когда другие девочки моего возраста были сосредоточены на мальчиках, беспокоясь о прыщах и комендантском часе, я надеялась, что моя мать не выполнит свое обещание заставить меня смотреть, как отец наказывает врагов, чтобы ожесточить меня.