Райские птички (ЛП)

Волосы у меня были того же мутного цвета, что и глаза. Я их не красила. Ну, теперь уже нет. Они были как шрамы, еще одно напоминание о моей прошлой жизни. Кристофер заставлял их красить. Он не спрашивал, он говорил. Словами, а не кулаками, ножом или членом. Я была так благодарна, что с радостью пошла к дорогому стервозному парикмахеру, которого он позвал.
Я была уверена, что он ее трахает. В основном потому, что она была красива. Кристоферу нравились красивые женщины – все еще оставалось загадкой, почему он женился на мне, – и он любил их трахать. Еще он любил заставлять меня смотреть на это. Смотреть, как он грубо их трахает. Но девушкам это нравилось, они кричали от удовольствия. Он насмехался надо мной. Потому что, как только они уходили с горстью наличных и раскрасневшимся лицом, он трахал меня.
Насиловал.
Грубо.
Не так, как хотелось бы любой женщине.
И я не кричала. В самом начале да, но это никогда не доставляло удовольствия.
Мне не позволяли уходить, как тем женщинам. Большую часть времени я даже не могла выйти из комнаты самостоятельно.
Он никогда не трахал стервозную парикмахершу передо мной, но я была почти уверена, что он это делал. Из-за того, как она дергала меня за волосы с ненужной жестокостью, как она насмехалась надо мной, и один раз ее резкий щелчок мне по голове. Хотя волосы она укладывала красиво, но я уверена, она этого не хотела.
Когда она заканчивала, все выглядело прекрасно. Блестящие, здоровые, легкие волосы, как будто кто-то расколол мою голову, и мед полился, равномерно покрывая их.
Я ненавидела это, потому что это было прекрасно.
Потому что кто-то – мой муж – раскроил мне голову. Справа был шрам, и это не было красиво. Это было уродливо, неправильно и ужасно, но, по крайней мере, это было реально.
Мои волосы едва отросли на дюйм с тех пор, как меня забрали из дома. Я была удивлена, что они вообще не выпали, что мое тело не сдалось после всего ужаса, через который я прошла.
Самое смешное в этом теле было то, что оно продолжало жить, продолжало восстанавливаться, даже после немыслимых ужасов.
Душа – это уже совсем другая история.
Я зажмурилась, как будто могла стереть себя в темноте. Но когда я открыла глаза, я все еще стояла там. Выбора не было. Шлепки моих босых ног по кафелю эхом отдавались в комнате, когда я голая вошла в гардеробную.
Моя рука потянулась к месту, отведенному для толстых джемперов. Я коснулась ткани, которая была грубой и мягкой одновременно.
Моя рука отпустила его, и я подошла к другой стороне шкафа, стягивая облегающий короткий топ с длинными рукавами. Он был красным. Цвет крови.
Идеально.
Я нашла обтягивающие эластичные черные джинсы. Раньше Кристофер выбирал мне наряд. Это было некомфортно. Жутко. Болезненно. Мне было страшно, неудобно и больно каждый день.
Я думала, если буду поддаваться своему убийце, то смогу оставить смерть и разложение этого места позади.
Оставить его позади.
Но я должна сначала найти его. Пришлось заставить себя сделать то, что каждая клеточка моего существа предупреждала меня не делать: снова пойти в мертвую комнату. Он будет наблюдать через свои камеры. И я была уверена, что он придет. Потому что эта комната предназначалась для красивых мертвых вещей. Не отвратительных, ходячих, говорящих осложнений, как я. Ему придется удалить меня из своей тщательно отобранной коллекции, прежде чем я испорчу ее.
Я не прошла и половины пути.
Идя на его сторону дома, я должна была пройти мимо столовой и гостиной с великолепными французскими дверями, выходящими в прекрасный и таинственный сад. Обычно я смотрела на него с тоской, грустью, приглушенным гневом.
Сегодня я даже не взглянула на него из-за чего-то бесконечно более таинственного и смертоносного прямо посреди моего пути.
Из-за него.
Я была удивлена, шокирована, но не молчала.
— Почему я до сих пор не знаю твоего имени? — потребовала я.
Он не задержался, как обычно, чтобы ответить. Он даже не взглянул на меня и мой менее чем обычный наряд. Я отбросила чувство разочарования.
— Оливер, — сказал он легко, как будто не скрывал этого все время, пока я была здесь.
— Оливер, — повторила я, пробуя на вкус мягкое и приятное имя. Оно ему совсем не шло, как и акцент, который он так хорошо скрывал. — Это не русское имя.
Легкое расширение его глаз было самым драматичным выражением шока, которое я когда-либо видела на его красивом и жестоко суровом лице.
— Что? — спросил он.
Я подавила желание торжествующе ухмыльнуться, поймав его врасплох.
«Женщина, которая празднует маленькие победы, – это также женщина, которая проигрывает большие войны с другими и, самое главное, с самой собой.»
Эти слова были неожиданными, главным образом потому, что они исходили из моей головы. Не то чтобы я не привыкла слышать голос в своей голове, но это был не мой собственный. Это сказала Агна, женщина, о которой я до сих пор совершенно забыла.
Я отогнала ее в самый дальний угол своего сознания, потому что она была добра ко мне в течение двух недель, когда работала у моей семьи. Нужно было изгнать воспоминания о доброте. Одно дело жить с жестокостью, не зная ничего другого. Совсем другое дело, когда понимаешь, что люди способны быть добрыми.
— Русское, — повторила я. — Оливер – не русское имя, — я сделала паузу, пролистывая какие-то папки в голове. — Если не ошибаюсь, это норманнская французская форма германского имени.
К нему вернулось самообладание.
— На самом деле древнескандинавский, — поправил он.
— Все равно не русское, — возразила я с уверенностью, столь же иностранной, как и мой наряд.
— Откуда ты знаешь, что я русский?
— А ты русский? — спросила я.
У меня была странная уверенность, что он не станет мне лгать. Он был убийцей, похитителем и много чем еще, но я подозревала, что он не был лжецом от природы, только по необходимости.
— Мое происхождение не делает меня тем или иным, — сказал он вместо этого.
Я сложила руки на груди.
— Я почти уверена, что это так. И ты отлично умеешь скрывать свой акцент, — похвалила я. — Но я изучала лингвистику с пяти лет, специализируясь на выявлении основных означающих различных акцентов и предательских признаков людей, пытающихся их скрыть. Рискну предположить, что не многие люди, с которыми ты сталкиваешься, анализируют твой синтаксис, фонетику и фонологию среди прочего. Поскольку я предполагаю, что ты убиваешь их прежде, чем они смогут зайти так далеко?
Он не ответил.
— Поэтому я повторю свой вопрос. Как тебя зовут? — спрашиваю я. — Не тот псевдоним, который ты, без сомнения, принял несколько лет назад, когда решил дистанцироваться от человечества, — эти слова, даже уверенность и сила, стоящие за ними, потрясли меня.
Голос у меня был спокойный. Способный. Я говорила как незнакомка.
Теперь он осмотрел на меня. Медленно. Целенаправленно. Каждый раз, когда его глаза двигались, это было физическое прикосновение, огонь и лед. Боль. Ненависть.
Я почувствовала тошнотворное удовлетворение от того, что надела красный топ и черные джинсы, показывая ему свои острые края ребер, чтобы он мог увидеть часть уродства, которое я раньше скрывала под слоями одежды.
— Лукьян, — прохрипел он с более резким и отчетливым русским акцентом, просачивающимся в это слово, как будто произнесение имени вслух приветствовало возвращение в него этого человека.
— Да, — прошептала я. — Это твое имя, — оно подходило хладнокровному, точеному, неотступному и твердому мужчине, стоявшему передо мной. С этими пронзительными глазами и трудными чертами лица.
Его глаза горели ненавистью, которая пронзила меня два дня назад. С потребностью убивать. Смерть всегда таилась в воздухе, но она становилась все более явной, как только он предлагал мне частичку себя, которую скрывал от мира. Я была уверена, что у него была причина скрывать это. Секреты поддерживали его жизнь. И я заставляла его признаваться во всем. Я все усложняла.