Пародия

Николай ГУМИЛЕВ 
1
 
 
У истоков сумрачного Конго,
 
Возле озера Виктория-Нианца,
 
Под удары жреческого гонга
 
Он свершал магические танцы.
 
Бормотанье, завыванье, пенье,
 
Утомясь, переходило в стоны.
 
Но смотрел уже без удивленья
 
Старый пес — подарок Ливингстона.
 
 
2
 
 
Пестрый сеттер быстр, как ветер,
 
Всех был преданней на свете.
 
Не воришка и не трус.
 
Но для старых и голодных
 
Добродетели бесплодны.
 
Драгоценней мяса кус.
 
Пестрый пес лежал так близко,
 
Мяса кус висел так низко,
 
Над землей всего лишь фут,
 
И открылась в сердце дверца,
 
А когда им шепчет сердце.
 
Псы не борются, не ждут.
 
 
3
 
 
Сегодня ты как-то печально глядишь на ковры
 
и обои
 
И слушать не хочешь про стоны, где вечно
 
ласкающий май.
 
Послушай, погасим огни и пригрезится пусть нам
 
обоим,
 
Как жрец, разозлившись на пса, смертоносный
 
схватил ассегай…
 
 
 
Помчалось копье, загудя, убегавшей собаке вдогонку,
 
И, кровью песок обагрив, повалился наказанный пес.
 
Послушай, на озере Ньянца, под звуки гудящего
 
гонга.
 
Жил сеттер голодный и быстрый, и мясо жреца
 
он унес.
 
 
Михаил ЗОЩЕНКО 
Первый жалостливый рассказ 
А я вам, гражданочка, прямо скажу: не люблю я попов. Не то чтобы я к партии подмазывался, антирелигиозного дурману напускал, но только не люблю я духовной категории.
А за что, спросите, не люблю? За жадность, за скаредность — вот за что. И не то чтоб я сам мот был или бонвиван какой, но вот судите сами, какие от попов могут поступки происходить.
Живет с нами на одной лестнице духовная особа, Николо-Воздвиженского приходу священник. Собачка у них имелась, не скажу чтобы очень благородного происхождения, да ведь главное-то не легавость эта самая, а характер.
А характер у ней, надо сказать, замечательный был, ну, просто сказать, домовитая собачка была, не гулена какая-нибудь дворняжная.
И стали мы примечать, что собачка худеть начала. Ребра, знаете, обозначаются, и на морде грусть. Одно слово — плохое питание и обмен веществ.
Стали мы духовной особе замечания говорить, не по грубости, конечно, а по-деловому: «Так, мол, и так, вы бы, товарищ, служитель культа, собачке вашей мясной паек увеличили, худает собачка ваша, как бы и вовсе не сдохла».
А духовная особа проходит равнодушной походкой, будто и не ее это касается.
Только гляжу, в понедельник утром возле помойной ямы собачий труп валяется. Ножки тоненькие свесились, шерсточка в крови, а ухо-то, знаете, вроде каблуком придавлено.
Тоска меня взяла — очень уж приятная собака во дворе была, на лестнице никогда не гадила. Стал я у дворника справки наводить, как да что, да неужто песик своею смертью от плохого питания помер.
И узнали мы, гражданочка, что духовное лицо своими руками собачку уничтожило за паршивый, извиняюсь, кусок мяса. Съела собачка мясо обеденное, а мясу тому, простите, кукиш цена.
Обида меня взяла, гражданочка, скажу вам, до смерти.
И хотите — обижайтесь, хотите — нет, а я вам открыто скажу: не люблю я духовной категории.
 
Илья ЭРЕНБУРГ 
Гибель собаки 
Глава первая,
в которой пока еще ничего не говорится и которая, в сущности, совсем не нужна. Попутно читатель узнает о том, какие галстуки предпочитает старший клерк фирмы «Плумдинг и Сын» Реджинальд Хавтайм.
Глава вторая,
пожалуй, немного короткая, но достаточно ясная. Здесь впервые появляется патер Круцификс и его любимая собака.
Глава третья,
из которой читатель почерпнет много полезных сведений. Так, например, здесь неопровержимо доказывается тот важный факт, что у собак желудочный сок вырабатывается независимо от вздорожания мясных продуктов на международном рынке.
Именно этот факт послужил толчком к написанию
Главы четвертой,
где описывается печальная участь шницеля по-венски, предназначавшегося на завтрак патеру Круцификсу. В этой главе патер должен убить собаку за воровство, но убийство переносится в
Главу пятую,
на которую автор просит читателя перенести все свое внимание. Здесь читатель убедится, что горячая любовь нередко переходит в такую же горячую ненависть, когда к любви примешивается голод. Патер Круцификс убивает свою собаку, съевшую шницель по-венски.
В главе шестой, и последней,
повествуется о том, что эта глава, в сущности, не нужна, так же как и первая, и что знаменитая хиромантка Фелиция Клистирстон предсказала автору, что он умрет в 1999 году.
 
Берлин,
 
кафе «Швецер», 1925 
 
  
Из цикла «Козлы»
 
 
Жил-был у бабушки серенький козлик.
 
Вот как, вот как, серенький козлик.
 
 
Бабушка козлика очень любила.
 
Вот как, вот как, очень любила.
 
 
Вздумалось козлику в лес погуляти.
 
Вот как, вот как, в лес погуляти.
 
 
Напали на козлика серые волки.
 
Вот как, вот как, серые волки.
 
 
Остались от козлика рожки да ножки.
 
Вот как, вот как, рожки да ножки.
 
Семен НАДСОН 
 
 
Над усталой землей пролетала весна.
 
Разливая цветов аромат.
 
Безутешна старушка, рыдает она.
 
Так мучительно плачет лишь мать.
 
 
 
Счастья дни пролетели, как сон золотой,
 
И тот козлик, что был так любим.
 
Не вернется к душе ее скорбной, больной.
 
Он в лесу уж лежит недвижим.
 
 
 
Как бушующий вал, серый волк налетел
 
И, как ветер цветок, смял козла.
 
Только рожки да ножки он тронуть не смел.
 
И рыдает от скорби земля…
 
 
Константин БАЛЬМОНТ 
 
 
В искрах лунного сиянья, сквозь лучей его мерцанья
 
Вижу смутно очертанья я старушки и козла:
 
Пьют любви до края чашу все слияннее и краше,
 
Но козла в лесную чащу злая сила увлекла.
 
Волки мчат во мраке ночи, это искрятся их очи.
 
В час глубокой полуночи козлик в жертву принесен.
 
На траве белеют ножки, козьи ножки, козьи рожки.
 
И старушка по дорожке…
 
…Старый, милый детский сон.