Готикана (ЛП)

 Корвина посмотрела на конверт, прежде чем выглянуть в окно на темнеющее небо.
 — Моей маме.
 Она почувствовала, как он бросил на нее взгляд, который она не могла расшифровать.
 — В твоем досье стоит прочерк на родителях. Обычно это означает, что они мертвы.
 Корвина удивленно подняла глаза.
 — Ты читал мое досье?
 Он пожал плечами.
 — Я же сказал, что нахожу тебя необычной. Итак, что насчет письма твоей матери, если ее нет?
 Корвина почувствовала, как у нее перехватило горло, пальцы сжались, когда она задумалась, может ли она сказать ему, должна ли сказать ему. Она всегда была одинока в своей жизни, никогда по-настоящему не доверяла никому по собственному выбору. Она привыкла к этому. Но по какой-то причине она хотела довериться ему и хотела, чтобы он хранил ее секреты в безопасности. В конце концов, она ничего не знала об этом мужчине, кроме того, что он играл самую красивую музыку, которую она когда-либо слышала, он был очень умен, и целовал ее, словно она была чем-то, что можно лелеять и чем можно восхищаться.
 — Если я скажу тебе, — она проглотила комок в горле, — Это останется между нами?
 Он молчал, пока они проезжали очередной поворот, прежде чем бросил на нее взгляд.
 — Все, о чем мы говорим, остается, между нами.
 Подсознательный обмен сообщениями под его словами заставил ее остановиться — когда они одни, все, о чем они говорили, указывало на что-то большее. Она не понимала, было ли это на самом деле или она слишком много в это вкладывала. Но она заметила, что он был осторожен в своих словах. Он не лгал ей открыто, и ее инстинкты кричали, чтобы она сдалась.
 — Моя мать жива, но недоступна, — сказала она ему, проведя кончиком пальца по конверту. — Она в психиатрическом институте.
 Она почувствовала, как он украдкой бросил на нее еще один взгляд.
 — Почему?
 Корвина моргнула, не желая признаваться во всем прямо сейчас. Но и лгать ему она тоже не хотела.
 — Она не в состоянии жить одна. Она нуждается в постоянном наблюдении, — она сказала ему половину правды.
 Прошла минута молчания, прежде чем он тихо спросил:
 — Она когда-нибудь причиняла тебе боль?
 — Нет! — Корвина подняла глаза, яростно отрицая даже мысль об этом. — О боже, никогда. Мама скорее покончила бы с собой, чем причинила бы мне вред. Она даже пыталась это сделать.
 — Как долго она в институте?
 Корвина закрыла глаза.
 — Три года и восемь месяцев.
 Боже, как она скучала по маме. Она скучала по запаху земли, шалфея и всего, что связано с любовью. Она скучала по еде, которую выращивала мама. Скучала по тому, как разливала воск, когда сидела и работала с банками. Ее мама, возможно, и не разговаривала с ней, но Корвина ни разу не усомнилась в любви между ними. Ей этого не хватало.
 — Мне жаль, — глубокий, хриплый голос мягко успокоил острые углы внутри нее.
 Она посмотрела в окно, быстро моргая, ее нос подергивался от желания заплакать.
 — Что насчет твоего отца? Он тоже жив?
 Она вдохнула свежий воздух.
 — Он умер, когда мне был год.
 — Господи.
 Корвина покачала головой в ответ на его ругательство, нуждаясь в отвлечении.
 — А что насчет тебя? Как ты здесь оказался?
 Еще один поворот.
 — Наверное, так большинство студентов попадают в Веренмор, — тихо сказал он. — Я вырос в доме для мальчиков и был усыновлен в подростковом возрасте стариком, у которого не было другой семьи. Это он научил меня играть на пианино. Я приехал сюда после того, как он скончался в мой восемнадцатый день рождения.
 Это самое большее, что она слышала от него о себе, и, хотя он произнес это ровным тоном, она почувствовала, как внутри него что-то вспенилось. Он много говорил, но что-то скрывал. Не раздумывая, она коснулась его плеча и сжала, ощущая теплую, твердую плоть под своей ладонью, маленькие искры электричества заставили ее руку покалывать.
 — Мне очень жаль, — искренне произнесла она.
 Его хватка на руле усилилась, когда он кивнул ей, и Корвина отдернула руку.
 Желая поднять навалившееся на них тяжелое настроение, она задала вопрос, который давно хотела задать.
 
 — Сколько тебе лет?
 — Двадцать восемь. А что?
 — Седина в твоих волосах.
 Это горячо.
 — У меня всегда были преждевременные седые волосы, — ответил он ей, умело управляя автомобилем за очередным поворотом. — Никогда не понимал, почему кто-то ожидал, что я скрою это.
 — Это идет тебе, — она сказала ему. — Особенно с твоими глазами.
 Эти глаза безмолвно скользнули по ней.
 После этого они ехали в полной тишине, Корвина смотрела в окно и наслаждалась ветром вокруг нее, он ехал по дорогам и обдумывал свои собственные мысли. Через несколько мгновений он поиграл с музыкальным прибором, и послышались тяжелые струны гитары. Корвина слушала музыку и улыбалась, впервые за долгое время не одна в пространстве, где ее тело и разум были в мире, с самым невероятным из мужчин.
 Часы летели вместе с музыкой между ними, прерываемой случайными легкими разговорами. Он не задал ей ни одного серьезного вопроса, и она тоже, ее мысли были заняты письмом, которое она должна была отправить матери на день рождения. Ее мама, возможно, мало что помнила, но это единственный день, который она никогда не забывала. Каждый год в день своего рождения она ждала контакта с Корвиной, хотя ее врачи говорили, что она не хочет, чтобы ее дочь навещала ее.
 Небо за окном посерело, когда город постепенно показался вдали после бесчисленных песен. Местность медленно выравнивалась, и Корвина увидела дома, разбросанные по сторонам дороги, когда они проносились мимо, детей, играющих снаружи, пары, проходящих мимо, людей, занимающихся обычными, повседневными делами, которые казались такими далекими от ее реальности.
 Мистер Деверелл свернул на Т-образной точке и сбавил скорость, когда они выехали на главную улицу города. Корвина узнала ее. Железнодорожная станция, с которой она приехала, находилась в самом конце.
 — Я высажу тебя здесь, — сказал он ей, аккуратно подъезжая к небольшому одноэтажному синему зданию с табличкой «ПОЧТА». — У меня есть кое-какие дела, так что я вернусь через час, чтобы забрать тебя.
 Корвина кивнула.
 — Звучит неплохо. Спасибо.
 Он жестом велел ей выйти, и она подчинилась, спрыгнув с высокого сиденья. Когда он выехал на тротуар, она стояла, пока его задние фары не исчезли за углом главной улицы.
 Сделав глубокий вдох, Корвина повернулась к маленькой двери здания, напомнившей ей о ее родном городке, и толкнула ее.
 Над головой звякнул колокольчик, и пожилая женщина с обветренным, улыбающимся лицом оторвалась от старого компьютера на столе.
 — Здравствуй, моя дорогая, — поприветствовала она Корвину с широкой улыбкой, озарившая ее лицо счастьем. — Чем я могу тебе помочь?
 Корвина подошла к стойке, ее губы были подобны губам милой леди. Она пододвинула конверт, который держала в руке.
 — Мне просто нужно отправить это в приоритетном порядке.
 Пожилая дама поправила свои большие круглые очки и посмотрела на конверт.
 — Одну минуту, моя дорогая, — сказала она, медленно печатая детали на клавиатуре морщинистыми руками.
 Корвина терпеливо стояла, не торопясь, не желая быть грубой.
 — Обычно приходят больше писем из Университета. И обычно присылают милого парня, — заметила женщина, вводя информацию в свой компьютер.
 — Вы имеете в виду Троя, — улыбнулась Корвина.
 — Да, — улыбнулась дама. — Он хороший парень. Всегда помогает мне поднять некоторые из моих более тяжелых коробок и спрашивает, не нужно ли мне что-нибудь из магазина. Такой хороший.
 
 Да. Трой был одним из самых приятных людей, которых она когда-либо встречала.
 Корвина уставилась на женщину, оценив тот факт, что та не спросила ее об адресе Института на конверте. Она вспомнила, как Трой сказал, что эта женщина кладезь информации, и Корвина не знала, стоит ли ее о чем-то спрашивать. У нее было свободное время, но никаких социальных навыков не требовалось, чтобы начать такой разговор.