Твоё слово (СИ)

Сейчас, задавая Рашу вопрос о том, чем вызваны его переживания, задавая этот вопрос, не имея никаких скрытых мотивов и расчетов получить какую-то пользу, задавая, чтобы он мог — прости господи! — облегчить душу, я чувствовала себя так, будто совершенно отбилась от рук! Это было настолько интимно, что я, кажется, даже раскраснелась. Я ожидала, наверное, почти всего — любую историю, от зевотно-унылых переживаний о том, что его никто не понимает до секретной информации о грядущем вторжении пришельцев — но не того, что он мне сказал.
— Ты. Со мной случилась ты, — выдавил он.
— Что, прости? — я совершенно не поняла его. Надеюсь, это не признание в любви?..
* * *
Раш, слегка раздраженный тем, как прошел разговор с коронованным племянником, привычно проветривал голову, гуляя по улочкам Высокого. Рашу очень хотелось разозлиться на Ярма всерьез, не чувствовать никаких угрызений совести за то, что решился сделать, но он не мог.
Потому что понимал: Ярму тяжело. Привязанность к своему дитя — инстинктивное, естественное и абсолютное чувство у таких, как он.
Драконы — единственная истинно магическая раса во всем мире: инстинкты у них, в отличие от тех же оборотней были построены не столько на наличии животной ипостаси — которая в научном понимании этого слова животной ипостасью и не была — сколько на реакциях на магическую составляющую мира, которая нитями пронизывает каждое существо, каждый предмет — магией заряжен сам воздух; и драконы, не нуждающиеся ни в каких ритуалах, схемах, расчетах и любых других манипуляциях для взаимодействия с магией мира, но зависимые от нее всем своим существом, имели специфический набор реакций — магические инстинкты. Одним из них была крепкая порой необоснованная симпатия к существам с наиболее схожими магическими источниками. Поэтому у драконов крепкие семьи и преимущественно очень хорошие внутриродовые отношения. Родители не могут не любить своих детей, потому что их магия созвучна.
Но Энри — не магическое существо. И никакой инстинктивной любви к нему нет ни у одного его родственника, даже у самого Раша. И Ярролим — дитя своей культуры, снисходительно относившийся к младшим расам и почитающий все драконье — абсолютом, нормой, а все отличное — неким, пусть порой и незначительным и не оправдывающим ненависть, насилие и эксплуатацию, но все-таки отклонением от нормы, не понимал, как относиться к Энри.
Его нормальная родительская любовь — драконья любовь, и иной он просто не знал. Он не понимал, как любить этого сына, но не любить не мог. Ведь ничего не испытывать к своим детям могут только люди и никакие иные существа, а он дракон — любовь дракона к своему ребенку абсолютна, люди и драконы — как две крайности. И любая схожесть с самой младшей, самой слабой расой — довольно унизительна. Ярм не знал, как относиться к сыну, но и оторвать его от себя не мог.
Рашу было совершенно искренне жаль своего племянника, он прекрасно понимал, что мальчика ни в коем случае нельзя признавать, но и запирать его в башне и держать при себе, не имея цели приблизить по-настоящему — не решение. Это отсутствие решения. Решения, которое должно быть принято, так или иначе. И если это не сделает Ярм, это просто сделает кто-нибудь другой. Например, Раш.
В общих чертах, он уже набросал план похищения, осталось договориться кое с кем, найти подходящее местечко, может где-нибудь на окраине Содружества, может еще подальше, и дождаться подходящего момента. С одним своим давним знакомым, еще со времен, когда Раш координировал одну из групп Теневого Министерства, можно было переговорить как раз сейчас. Время до рассвета еще было, так что мужчина завернул в сторону Горького переулка.
Улицы горели магическими огнями, которые оставляли причудливые блики на стенах домов и дороге; взрывы смеха — раскатистого, визгливого, мелодичного — переплетались нитями с постоянно, непрерывно текущим то тут то там шепотком, разбавляясь иногда сдавленными криками и стонами, на которые никто не обращал внимания; разумные существа, одновременно до предела раскрепощенные, не сдерживаемые границами закона, и настороженно-замкнутые, глядящие на каждого встречного цепко и настороженно. Тут было достаточно тех, чьи лица скрыты мороком, и окружающих совсем не удивляло наличие теней, за которые не зацепится взгляд.
 
Раш спокойно и уверенно прошел по знакомой узкой улочке, завернул в тупик между домами и спустился в подвал одного из домов по грязной каменной лестнице.
С Ловким Раш познакомился лет пятьдесят назад, когда тот подделал для одного довольно важного с точки зрения внешней политики документика императорскую печать. Заметил он это по чистой случайности, но все-таки заметил — и с последствиями безболезненно разобраться сумел.
И была у Аррирашша одна такая нехорошая черта: когда какой-нибудь разумный его заинтересовывал, Раш был склонен забывать о том, что он представитель правящего рода, приличных лет представительный мужчина, и становился не лучше любопытного мальчишки. О том, что договор с Норвеским Королевством, над которым бились около пяти лет чуть не пошел прахом по ветру из-за потрясающе ловко подделанного документа, подделанного, в общем-то мальчишкой — забавы ради и чтобы доказать, что может, а не пальцем деланный, Аррирашш никому говорить не стал! Просто потратил пару ночей на то, чтобы перепроверить печати на всех самых важных бумагах, побродил в кругах противников установления дружественных отношений с закрытым человеческим королевством и вышел на Ловкого, с которым тут же и задружился.
— Раш! — тут же узнал его лис, стоило переступить порог его мастерской, — а я — веришь, нет? — только о тебе вспоминал! «Дно Империи» — это ж твоего пьяного котенка газетка, да?..
— Ариэль опять кому-то не тому на подпитии глаз подбил? — Раш устроился на дорогущем, но ободранном диване, пока Ловкий доставал ему из шкафа последнюю чистую чашку для чая.
— Насколько я знаю, пару недель назад ему жена глаз подбила, и он теперь в завязке, — поделился лис, — нет, я не про него — он скорее всего сейчас страдает в своем кабинете, с тоской глядя на травяной сбор. Я об их новенькой. Та, которая активно поднимает начальству настроение, пока он в завязке. Кажется, она решила не примыкать к кому-то одному, а гадить всем без разбора, и ненавидят ее уже почти все слои населения, кроме разве что вашей братии, до которой она еще не добралась, да таких же беспринципных, как она, но они скоро доберутся до нее, когда на Горьком объявит цену кто-нибудь очень обиженный ее писаниной, — лис лукаво, как умеют только оборотни его вида, улыбнулся, поставив перед Рашем поднос с чаем и пирожками, — признавайся, ты же не мог пройти мимо такой чудачки, да? Я же тебя знаю!
— Шура в последнее время, вроде, подуспокоилась, — вздохнул мужчина, — о тех, кто мог бы в порыве чувств завернуть в ваш переулок — не пишет. Так, по мелочи…
— Ага, по мелочи! — хрюкнул парень, — мне тут мышка нашептала, что она сегодня что-то вынюхивала про Бронса из городской группы теней! Завтра, вроде, обещают с утра большой кипиш по этому случаю.
— Чт… — Раш поперхнулся чаем, — твоя мышка ничего не напутала?! Она бы до мест, где можно про Бронса вынюхивать дойти бы не успела, за ней Дор и Бор присматривают, пока в отпуске…
— Дурика с Бобриком за ней приставил? — ухмыльнулся лис, — да этих бестолочей обвести вокруг пальца как нечего делать! Тем более это же заказуха, наверняка с наводками…
— Угум… — Раш одновременно и сам ощущал себя бестолочью, и злился.
 
Вот чего ей спокойно не сидится? И как он не уследил, идиот? И почему он должен раз за разом прикрывать ее задницу даже не за спасибо?! Да-да, конечно, он не должен, просто не хочет, чтобы милую девочку, к которой успел привязаться, пришибли.
А когда человек сам за себя не волнуется, за него вдвойне сильно волнуются близкие — неужели так сложно это понять?! Неужели ей действительно нет совершенно никакого дела до того, что он чувствует? Что Дорик с Бориком уже придумали, как будут отгонять от нее женихов лет через десять? Что Ева шьет ей платье к Дню Города, что она была самой прелестной девочкой на празднике? Неужели она именно такая?..