Явь (СИ)
***
Громкое дыхание становится тише. Сердце постепенно приходит в свой ритм. Небо чернеет, луна становится его преданным светилом, подсвечиваются первые кристально чистые звезды. Варя встает и открывает дверь в дом. Бросает на диван свои вещи и торопится в ванну. Погружается в горячую воду. Отмывает свое тело от въевшегося в нее запаха мести, крови и страданий. Волосы очищаются от земли и травы, голова становится пустой. Тихо. Капли из крана падают в воду, образовавшиеся круги напоминают волны речной воды, поглотившей в себя тело отчаянной матери. Варя не смотрит на них, расслабляет тело и облокачивает голову на белую чугунную ванну. Над ней легкими порывами сквозняка на веревке развивается еще мокрое после стирки белье. Холодная капля с полосатого полотенца падает на бледный лоб. Больно, как если бы капля пробила в нем дыру.
«Долго ли я еще так протяну? Что, если однажды я не смогу выбраться из этих видений. Или моя жизнь превратится в одно из них, если и так им уже не стало».
Она мечтает о том, чтобы крепко затянуться и забыться. Но на ужин бабушка ждет очередной порции лжи в ответ на вопрос, где Варя была так долго. Как бы она хотела рассказать правду, получить хоть немного защиты. Как бы сейчас ей хотелось попасть в объятия матери, как бы она хотела верить ее словам, что все будет хорошо.
Вода постепенно остывает, и Варя начинает терять подаренное ей тепло. Она неохотно встает, обтирается тонким истертым полотенцем, одевается и идет в свою комнату. Там ее ждет беспорядок и гнетущее одиночество. Она не хочет проводить здесь еще одну беспокойную ночь, но тревожить чужой покой она не станет.
Лунный свет просачивается в ее комнату сквозь листья березы и иголки высокой ели. Что-то тянет Варю вдохнуть пыльный ночной воздух. Она открывает окно и ветер приносит отголоски слов беседующих у ворот людей.
— Да-да, уж поглядывай за нею. Сама знаешь, шо от таких ожидать, батька у них бандюга, яблочно от яблони… Сколько раз его ловили на хулиганстве! Там одна тропа. Мать их не воспитывала никогда, — доносится громкий лукавый голос соседки.
— Кто тебе рассказал? — тихо и злобно спрашивает Татьяна Родионовна.
— Дак все знают, Данилка Кузьмин битый ходил. Мине то Маринка все докладывает. Шо не поделили хлопцы, а твоя там жару дала!
— А ты меньше дряни ушами собирай, вместе с девкой своей. Моя спит по ночам, из дому не выходит.
— Да шо ты говоришь! Я видала их, как на великах по всему селищу катаются, и младший Антон с ними! Шо я, слепая по твоему? — расплевываясь цедит соседка.
— Да, пойди очи свои протри. Не Варька это, я за ней слежу. Ходишь, шелуху нагоняешь, лишь бы смуту навести, жить скучно стало?! Так с Наташкой своей разбирайся, как по селу в умате песни горлонить и с мужиками приезжими крутить, — ровным холодным и угрожающим тоном отвечает Татьяна Родионовна.
— Ой-Ой! Рот закрой свой грязный! Не было такого!
— А я видела. Иди-ка ты отсюда, чтобы ни глаза, ни уши мои тебя не бачели! Не боишься, как завтра проснешься, поганая? Некоторые слухи, знаешь ли, правда, догадайся какие! — мрачно и тяжело, почти шепотом произносит бабушка и громким хлопком закрывает калитку. Соседка не много погодя и матерясь под нос, уходит к себе домой.
Варя бросается закрывать на щеколду дверь, падает на кровать, закрывая голову подушками.
«Не поможет. Теперь мне точно не жить».
Бабушка возвращается домой, расшвыривает предметы, приближается к двери в маленькую комнату.
— Внуча, выйди поговорить! — ее голос колеблется от напряжения и злости.
Варя, знает, что ее ждет, и несмотря на жгучий стыд и страх, перестает прижиматься к ковру на стене. Пришел час правды, сейчас и в эту минуту, может быть, бабушка наконец поймет ее и сжалится. Тяжело выдыхая воздух, она выходит из комнаты.
— Что? — только и успевает взволнованно проронить Варя, когда бабушка цепляется мертвой хваткой за ее волосы и бросает в коридор. От неожиданности Варя падает, бьется головой об порог.
Татьяна Родионовна возвышается над ней, в одной ее руке клок вьющихся темных волос, в другой солдатский ремень с железной бляхой. Варя вдруг вспоминает мамины рассказы об этом ремне. Черный и жестокий, не меньше холодного оружия пригодный для принесения тяжкого вреда.
— Где ты шлялась ночью, коза драная?! Признавайся! — бабушка заносит ремень.
Громкой удар о худое девичье бедро разносится по пустым стенам дома.
— Признавайся, дрянь такая!
— Нет! — визжит отчаянно Варя, — нет! Прекрати! Послушай!
— Под сына зека подкладываешься, мразь! Я дала тебе дом, одевала, кормила! — удары один за одним проходят, по сжавшейся в комок Варе, по спине, ногам, и рукам прикрывающим голову, — грязь неблагодарная! Я знала, что ты такая же как мать, бестолочь! Сволочь! Позор! Больше ты не выйдешь из дома!
Варя молчит, не произносит не звука, лишь капли слез, падающие на пол, выдают ее боль. Рука бабушки устает и опускается, она тяжело дышит и презрительно смотрит на красно-синюю кожу. Вслушивается в тихие всхлипывания.
— За что? — тихо произносит Варя, — ты приняла меня за что? Если собиралась травить и избивать? — Варя отрывает прикованные к полу глаза, поднимает их на бабушку, — ты ведь не представляешь, что со мной творится на самом деле! Ты не умеешь сочувствовать. Почему ты не слушаешь единственного близкого тебе человека? Или я для тебя лишь балласт, прибившаяся собака с улицы?! Вот, что ты делала с мамой, когда она забеременела мной? Ты наказывала ее за ошибки, но не пыталась ее понять, хотя бы послушать.
— О чем вас слушать? Испорченные и ничтожные суки! В голове пусто, нет ни чести ни совести! — сквозь зубы, набирая новую волну ярости, цедит Татьяна Родионовна и заносит ремень над головой.
На этот раз Варя не прячется и не терпит. Она резко встает, толкает бабушку и выхватывает ремень в свои руки. Татьяна Родионовна округляет на секунду испуганные глаза, опирается на стену и тут же снова набирает силу.
— Такое воспитание ты ей дала? И мне пытаешься тоже?!
— Она испортила и тебя! Я знала, что нельзя было оставлять ей ребенка, но ничего сделать могла. Надеялась, что перевоспитаю, но такое уже не исправить! Эта мерзость с вами навсегда и останется! — Татьяна Родионовна замахивается рукой и бьет пощечину по лицу Вари. Варя перехватывает ее руку, отдаляя от себя.
— Не говори, что я похожа на мать. Мы обе знаем, что это ты сделала ее такой! Ты сломала ее, в тот момент, когда ей нужна была помощь. Ты сама виновата в том, что я здесь, с тобой, и в том, что я делаю! — Варя старается не кричать, говорить ровно и вкрадчиво, но местами у нее не выходит.
— Раз я во всем виновата, раз я не права. Расскажи мне правду! Давай, поведай мне ложь о том, как ты чиста и невинна, как учишь уроки днями и ночами!
Варя вдруг отдаляется, воздух в ее легких пропадает. Она хотела бы рассказать правду, но в голове ее пусто, она не знает, с чего начать и как это объяснить не желающей принимать ее, разъяренной бабушке. Глаза бегают из угла в угол, наливаются слезами.
«Меня никогда не услышат, мне никогда не помогут».
— Ну же, я слушаю тебя! Чего молчишь?!
— Нет! Все не так, это не правда! Ты… ты… — Варя задыхается, не находит слов.
— Может, этот выродок, сын зека, тебя в библиотеке учил уму разуму?!
— Замолчи! Может ты забыла, но и я дочь наркоманки!
— Нашла себе под стать, значит?! Такую жизнь выбираешь!
Татьяна Родионовна срывается с места, входит в ее комнату, бросается на вещи. Одна за одной Варены кофты, краски, учебники и тетради, обувь, расческа и старые наушники, летят в окно, приземляясь на землю.
— Что ты делаешь?! Прекрати!
— Раз не умеешь жить по-человечески, будешь жить как собака на улице! Как дочь наркоманки! Будешь знать, с кем связываешься! Быстро поймешь, каково оно, быть свободным! Зауважаешь воспитание, и честь зауважаешь, и совесть!
— Прекрати, я сказала! Хватит! Я сама уйду! — выкрикивает Варя и выходит из комнаты. В прихожей подбирает рюкзак. Громкими шагами уходит на улицу, в ночь.