Явь (СИ)

— Ага! Ничего, настойку глотнешь, быстро полегчает. И горло полоскать будешь утром и вечером.
Татьяна Родионовна носком старого тапка открывает нижний кухонный шкаф, кряхтит и нагибается до самого дна. С грохотом ставит на стол перед Вареным лицом двухлитровую пыльную банку с содержимым буро-красного цвета. Протирает полотенцем пыль, часть от нее падает на пол, залетает прямо в нос. Варя громко чихает.
— Сколько же ей тысяч лет?
— Много, — сухо отвечает бабушка. Она крепкой морщинистой рукой дотягивается до рюмки в одном из верхних кухонных шкафчиков и с твердым стуком ставит ее перед внучкой. Снимает пережатое старой бечёвкой горлышко, разворачивает верхний слой марли и открывает резиновую крышку. Зачем так запечатывать настойку становится понятно только тогда, когда по всему помещению разносится едкий запах заспиртованной хвои вперемешку с тленом. Варю и раньше поили этим зельем, когда она болела, а болела она часто, отпита до половины эта банка именно ей. Варя надеялась, что давно уже все выпила, и второго такого уже не найти. Татьяна Родионовна аккуратно наливает красную жидкость в рюмку, стараясь не пролить ни капли.
— Давай, до дна!
— Может хоть котлетку дашь закусить? Они там у тебя горят уже.
— Точно! — бабушка кидается к плите, выключает газ. Котлеты как раз не успевают сгореть, но хорошо прожариваются. Бабушка выкладывает одну из котлет, еще дышащую паром, брызгающую домашним маслом, на блюдце и бережно отдает Варе в руки.
— Спасибо, а тост будет?
— Пей давай уже и не бубни.
Варя обдувает котлету, разламывает на две половины. Делает резкий выдох и опрокидывает рюмку в себя как можно быстрее, стараясь не почуять запах и не успеть ощутить вкус. Безуспешно. Топливо проливается тонкой струей по горлу и падает в пищевод, приземляясь в желудке. Запах мертвечины с хвоей настигают сразу, вкуса почти не чувствуется, потому как на вкус только боль. Начиная ото рта и заканчивая желудком, внутренности горят синим пламенем. Варя заглатывает горячий кусок котлеты как можно быстрее, пока не стошнило. Горячая котлета старалась, но она не в силах перебить послевкусие древесной коры и улитковой слизи, он останется с ней навсегда.
— Ну как, хорошо пошла?
— Завтрак так себе! — Варя отвечает спертым голосом, вдыхая как можно больше воздуха.
— Сейчас блины будут, успеешь позавтракать. Иди умойся лучше!
— Пойду, пожалуй.
Смиренным шагом Варя идет умываться, пузырек с валерьянкой из рук не выпускает, если появится возможность, обязательно примет.
Холодная вода из крана охлаждает лицо, дает немного бодрости. Закрытыми глазами Варя дотягивается до полотенца, вытирает им стекающие капли воды. Открыв глаза, замечает отражение в зеркале. Случайно вспоминает лицо Ниночки. Сейчас это лицо не вызывает прежние страх и ужас. Варе страшно только от того, что она проживет целую несчастную жизнь ребенка, без возможности чем-либо помочь. Она лишь хранитель чьих-то болезненных воспоминаний, чьей-то сокровенной тайны. А единственная ли Варвара, кому открылась эта тайна? Или есть кто-то еще, кто видит ее? Старинский, как большой омут, затягивает людей во мрак и не отпускает на волю.
Завтрак проходит тихо. Варя лениво жует блины со сметаной, запивает их сладким смородиновым чаем. Бабушка рассказывает о том, как соседский кот ворует ее цыплят, грозится убийством питомца. Свою ложь об учебе Варя дополняет деталями и предупреждает о том, что скоро снова отправится в библиотеку. После они обе разбредаются по своим делам.
Варя возвращается в свою комнату, достает из нижнего ящика старый ежедневник, так и не тронутый ей за несколько лет, в хронологическом порядке записывает в него все, что видела в своих снах. После того, как все подробно записано на бумаге, на душе остается осадок печали.
Печаль, тоже вдохновение. Варя раскладывает вокруг себя краски и непрерывно рисует. Столько образов и впечатлений не должны пропасть даром. Выразить на бумаге то, чего не было в ее жизни, то, что она смогла понять и почувствовать на себе только через тело другого человека. Материнская любовь и забота, таящаяся в глазах молодой женщины. Хоть мама никогда не знала ее, Варя очень по ней скучает. Теплые нежные руки и внимательный взгляд, она словно продолжение своего ребенка, его хрупкий и почти прозрачный ангел. Руки двигаются сами по себе, линия за линией выражают такую необъятную любовь, что на листе никогда не поместится, но хотя бы часть она изобразить постарается.
 
Тонкая, ранимая, но несомненно сильная женщина с собранными наверх темными волосами, в нежном голубом платье, держит на руках девочку в белом, на груди которой приколота изящная балерина. У них одни глаза на двоих. В глазах ребенка отражается привязанность и надежда, смелость и огромных размеров храбрость. Они окутаны белой вуалью и теплыми лучами света. На бумаге они в тепле и безопасности, там, где Варя хотела бы их видеть в своих снах.
Песок между шейными позвонками предательски хрустит, напоминает о том, что прошло уже несколько часов. Старость не радость. Потянувшись во все стороны, Варя широко зевает и наконец встает из-за стола.
Где-то на кровати вибрирует телефон. Варя дотягивается до него кончиками пальцев, двигает ближе. На горящем экране смс от незнакомого номера. Варя подносит телефон ближе к лицу. Давно от живых людей ей не приходили смс. Открывает письмо.
Почти вся следующая неделя проходит туманно и мутно. Варя каждый день выходит вместе с Татьяной Родионовной на огород, помогает кормить скотину, наводит порядок, много читает, рисует и предательски скучает.
***
Утро субботы. Скромный завтрак, чай и строгий голос бабушки в ушах. Для Вари жалобы на здоровье давно звучат, как белый шум. Она медленно кивает в такт ее словам, впадает в анабиоз.
Жужжание разрезает стол. Ошарашенные глаза Татьяны Родионовны врезаются в Варю, но она вздрагивает, с глазами полными непонимания, разглядывает стол.
— Возьми трубку уже наконец!
— Что? А, да.
Ее телефон не звонил так давно, что она забыла как это бывает.
«Мама!»
Варя поворачивает телефон вверх экраном, на нем светится неизвестный номер. В груди холодеет тяжелое разочарование.
— Кто это?
— Не знаю. Спам.
Варя сбрасывает телефон и кладет его обратно экраном вниз.
— Тогда не бери трубку. Эти мошенники совсем совесть потеряли! Плевать, кого разводить!
— Да. Я наелась, пойду почитаю.
Варя небрежно встает из-за стола, не забыв захватить брошенный телефон. Только ступив за порог неприбранной комнаты, перезванивает по неизвестному номеру. В трубке раздается знакомый мужской голос.
— Почему так долго?
— Зачем звонишь?
— Через два часа в Сосновке, у большой библиотеки. Не опаздывай.
— Чего? Я не успею!
В телефоне раздаются гудки.
«Да что он себе позволяет? Кретин!»
Только на сборы уходит час, но она так и остается недовольна своим отражением в зеркале. Рейс автобуса задерживают, и едет он совсем уж медленно. По итогу опаздывает на целых пол часа. Радует погода, дождь на этот раз не предвидится, на чистейшем голубом небе только яркое солнце, и оно приятно греет спину. От прошедших дождей и обильного света Сосновка, и без того богатая на сочную зелень и хвою, расцветает пуще прежнего, из каждого двора и палисадника льются сладкие запахи цветов. В то же время насекомые восстают из спячки и теперь приходится изрядно отмахиваться от ос, слепней и комаров.
В Сосновке Варе не страшно встретить кого-то из тех, кто мог бы ее знать, кроме одной единственной Людочки. Значит на время можно расслабиться, не прятаться от окружающих глаз. Почти как в большом и безразличном городе, где можно часами бродить по улицам незамеченным.
На центральной улице, украшенной круглыми клумбами, возле большого двухэтажного здания библиотеки одиноко дожидается черный автомобиль. Он поглощает в себя даруемый небом свет и отражает его одним острым лучом, бьющим прямо в глаза. Шаги Вари раздаются тихим шуршанием камешков под ногами. Она нежно постукивает по стеклу. Паша, прислонившись головой к окну, крепко спит, скрестив руки на груди. Изящно и беззащитно дрожат тонкие светлые веки под витающими белыми пылинками в воздухе. Паша, слегка напугавшись, отрывается виском от стекла, трет глаза, вспоминает где он находится, наконец переводит нахмуренный взгляд на Варю, приспускает стекло.