Явь (СИ)
Глава 10. Охотница
— Надо же, талантливая же тебе попалась!
В штабе царствует затхлый сырой воздух. Тусклый свет старых светильников и неуместной люстры с цветочными плафонами на фоне пожелтевших стен. Находиться здесь Зоя ненавидит больше всего в части, но того требует устав. За стеклянным окошком пухлая, непозволительно ярко накрашенная, нора хлопает неестественно длинными ресницами, водит длинными красными ногтями по развернутым рисункам.
Удивительно, как много им позволяет администрация. Эти ведьмы лишены имен, зовутся позорно «норами», но их это словно ничуть не смущает, никакой чести. Держать их здесь опрометчиво, конечно, они несут пользу делу, и все же, как же от них воняет ведьмовской алчностью и мелочностью. Когда-то они были пойманы, но орден всегда дает выбор даже им. Для Зои это еще одно доказательство, что избавлять человечество от ведьм правое и заслуженное дело. Никаких принципов, вины или нравственности, никакого раскаяния за содеянное, голое желание спасти свою жалкую шкуру. В любом случае, отсюда им пути нет, свои же прирежут с удовольствием, стоит им ступить за территорию части.
— Долго будете выслеживать? Мне поручили обо всем докладывать.
— Что ж, ты достала отличный материал, думаю дело пойдет быстро, — беззаботно пожав спущенным плечом, лепечет натянутым голосом нора. Любуется, как в картинной галерее, с интересом поджимает пухлые, густо намазанные помадой, губы. Резко разворачивается в другой угол, к своим банкам-склянкам, пышная трехэтажная огненная прическа покачивается, но не падает, как Пизанская башня. Не повезло попасть в ее смену, болтливая, не расторопная, хоть и опытная. Широкая сгорбленная спина, на которой от натяжения вот-вот разорвется леопардовая блузка, резко выпрямляется.
— Надо же! Сейчас начеркаю отчет и сама все передам. Можешь идти, дорогуша, — закатывая глаза наверх, снова лепечет нора.
Зоя удивляется ответу. Брови от напряжения почти сходятся на переносице, приближается ближе к стеклянному окошку, сильнее сжимает столешницу, пытается заглянуть глубже в глаза мерзкой ведьмы.
— А мне отчет прочитать не дадите?! — раздраженно выпаливает рыжая голова.
Нора отстраняется дальше от окна, словно для того, чтобы спрятаться от жгучих зеленых глаз. Еще немного, и Зоя чувствует, что протянет к ней через окно руки, схватится за леопардовый воротник и с силой резко потянет на себя так, чтобы голова норы разбилась о стекло, размазывая весь этот вульгарный слой, неумело скрывающий старость.
— Нет-нет, у меня указ сразу передавать все отчеты лично в руки назначенному лицу. Иди-иди, не задерживайся, тебя служба ждет.
Зоя уже собирается со злостью ударить по столешнице, но сдерживается. Стискивает зубы и громкими тяжелыми резкими шагами выходит из штаба.
Палящее солнце, бегающие по своим делам рядовые из угла в угол по всей территории. Вернулись почти все, несмотря на страхи и предостережения. Кому‑то уже успело достаться, но самой сильной из них досталось самое простое и мелочное задание. От этого Зое хочется подорвать здесь все, чтобы горело огнем. Недоверие матери заставляет боль в груди распаляться настолько, что становится тяжело дышать ночами. Поездка выдалась легкой, но неприятной, ей единственной пришлось ехать домой и прятаться от наблюдательных глаз односельчан так, чтобы не было ни одного подозрения. Взлом и проникновение вообще не потребовал усилий, глупая одноклассница оставила все на виду. В той комнате воняет убогостью существования безродного отродья. Зоя всегда брезговала к ней прикасаться, но тут пришлось переступить через себя и окунуться в это вязкое слизкое существо, неспособное к малейшей самозащите, даже к ничтожной гордости. Очевидно, что так и вышло, от нее всегда несло, и Зоя это чувствовала с детства.
Глава 11. Ведьма
Лучик света щекочет темные ресницы, веки неуютно дрожат. Варя прячет лицо подальше от света. Скрипящая боль в шее напоминает о том, как долго она пролежала в одном неудобном положении. Ноющая боль начинается в затылке и льется по позвоночнику до самого копчика. Сквозь шторы просачивается полоска желтого света, падает на ее волосы. Окно открыто, и с улицы доносятся детские голоса, они спорят, дерутся, договариваются и выясняют отношения, точно так же, как это делают их родители. Мокрые глаза и щеки пачкают подушку. Варя зарывается в одеяло как можно глубже, чтобы ощутить себя в тепле и безопасности. Слезы не желают останавливаться и сердце не срастается обратно. Варя утыкает в подушку голову. Как бы она хотела, чтобы этот сон, как и другие сны, забылся с течением долгого времени. Она помнит каждую мелочь. Отчаянно Варя выпускает в подушку вопль отчаянного горя. Подушка внимает ее слезам, жалеет и мягко обнимает больную голову.
Не снимая с себя одеяла, Варя встает с кровати. Больно, но не так, как было больно Нине, а потому, эта боль мало что значит и не стоит того, чтобы себя жалеть. Слабыми шаркающими шагами приближается к окну. Дети старательно играют в дочки-матери, не жульничают. Глупые дети.
Секретер в доме по классике играет роль аптеки. Верхняя полка от простуды, средняя полка от расстройств внутренних органов, нижняя полка прочее. Впрочем, можно найти всякое, например, мази от суставных болей, мозолей и бородавок, спиртовая настойка от всех болезней. Варя отыскивает обезболивающие и на всякий случай пузырек настойки валерианы, почти полный и очень старый. Не так часто Татьяна Родионовна злоупотребляет успокоительными, или валерьянка ей уже очень давно не помогает.
Запах котлет теснится сквозь щель в дверном проеме и заставляет Варю внутри изнывать от желания хоть что-нибудь съесть. Проворная муха влетает в дверной проем быстрее, чем Варя успевает опомниться. Маленькая крылатая негодяйка облетает кухню по периметру и садится к Варе на голову.
Татьяна Родионовна сосредоточенно взбивает что-то железным венчиком в трехлитровой алюминиевой кастрюле. Скрежет заставляет морщиться, запах железа свербит в носу и на зубах. Быстрым движением пожилая фея отряхивает венчик от взбитых яиц и кладет его в раковину, берет в руки деревянную лопатку, придвигается к плите, открывает мокрую крышку, пар обдает ее лицо, заслоняет очки. Она отточенными движениями переворачивает слегка подгоревшие котлеты. Они продолжают шкварчать. Подолом домашнего, голубого, выстиранного миллион раз халата, вытирает белые стекла очков, капли жирного конденсата оставляют на ткани очередные пятна.
— О, да неужели, королева соизволила встать! Неужто так тебя утомили уроки! — бабушка звучит с подковыркой и смотрит на Варю своими маленькими глазами, потому как без очков они кажутся выгоревшими зелеными пуговками.
— Да, что-то я переборщила со сном, — хрипло отвечает Варя.
— Тебя не добудишься! Ты в библиотеке небось книги тоннами разгружала, а не к экзаменам готовилась!
— Ну, вообще-то интеллектуальная деятельность более энергозатратна, чем физическая.
— Кто это тебе такую чушь спорол? Вон, иди бычков покорми, да хоть пару грядок прополи, а я посмотрю, как ты быстро спать ляжешь!
— Физический труд не для меня. Вот я вчера цветы полила, и что с этого? Говорила зря, и дождь пошел.
— Цветы от этого не умрут, ты так поливаешь, что они и в великий потоп высохнут, зато хоть подвигалась маленько, совсем рохля зачахла!
— Спасибо за заботу. Я вчера по дороге домой промокла и кажется заболела. Что за погода пошла, скоро уже середина лета…
— Ну-ка, открой рот, я твое горло посмотрю. То-то слышу, как ты гнусавишь. Небось полный нос соплей. Не дай Боже тебе заболеть, опять будешь месяц в кровати валяться. Бегать чаи тебе таскать у меня времени нет!
Холодная железная ложка сама по себе оказывается в руках Татьяны Родионовны. Она грубо склоняется над сжавшейся в размерах Варей и, стиснув ее скулы в тиски, запихивает ложку прямо в рот к неблагополучным миндалинам, надавливая на язык. Непроизвольный рвотный рефлекс и неудержимый насильственный кашель вырывается вперед. Бабушка вытаскивает ложку, пока Варя продолжает откашливаться.