Явь (СИ)

Поворот за поворотом возникают и исчезают старые воспоминания: здесь у старого забора и склоном под кручу, она разбилась на своем первом и последнем велосипеде, а здесь, около большой рыжей трубы, пролегающей через ров, она пускала воздушного змея вместе с двоюродной сестрой и братом. Они были старше нее и бегали быстрее, в попытке их догнать она споткнулась о камень и разбила колени. А здесь, на этой площадке, она ждала маму и… это она вспоминать не хочет. Поежившись, она поджимает руки под себя посильнее, скрестив их на груди.
Еще через пару улиц, посреди опустевшей, заросшей полынью и чертополохом местности, которую избегает каждая живая душа в этой деревне, устроилась старая большая церковь. Когда-то, бесконечно давно, она была центром для местных верующих. Она цвела, купалась в солнечных лучах и пахла ладаном, разнося этот запах далеко за пределы поселка. Сейчас, все ее бревна, доски и торчащие гвозди черны от сырости. Окна выбиты, изувечены, а вход завален. Как про нерадивого родственника, в Старинском дети только и делают, что травят страшные байки об этой церкви. Почему же ее не снесут? Как большинство ветхих построек, напоминающих о счастливом прошлом и навеивающих тяжелую тоску об упущенном. Загадка. Даже старые пьяницы не смеют подходить к ней близко, не стащили ни единого бревна, и в самую стужу даже бродячая собака в нее не зайдет. Тем временем, падающий деревянный купол все больше становится решетом, возможно хотя бы время победит его.
Можно было бы пойти по центральной дороге, широкому, пускай и давно растрескавшемуся, асфальту, но Варя предпочитает сдвинуться в сторону узких и извилистых троп через заросшие кустами репейника развалины. Эти забытые богом места заставляют думать ее о том, что все в этой жизни не вечно, и все проходит, увядает и перестает быть важным, даже Старинский, каким бы вечным он не казался.
Вагончик неожиданно пугает своим видом из-за кустов на горизонте. Тот, кто придумал сделать это магазином, наверное, был гением. И никто на самом деле доподлинно не знает настоящее название вагончика, зарегистрированное на документах, и черт с ним, не нужно ему никакое название. Каким словом еще можно назвать разваленный, выгоревшей под палящим солнцем, имеющий совершенно потерянный вид среди густой зелени, заржавелый ящик. Даже здесь, люди стремятся облагородить свое существование. Прямо перед вагончиком простираются яблоневые деревья, смородиновые кусты и протоптанная тропинка, ведущая к лавочке, что всегда занята неспешными пьющими зеваками.
На людной дороге приходится здороваться буквально с каждым встречным. Ты их не знаешь, но они всегда знают тебя. Этот ритуал смущает, но быстро входит в привычку. Бывало, после Старинского приезжаешь в город и давай на улице привычке «приветы» раздавать прохожим.
Внутри вагончик лучше, чем снаружи, но места в нем всегда катастрофически мало. Плотно расположенные витрины позволяют войти внутрь не больше, чем паре человек, от этого образуется заметная очередь снаружи. Несмотря на атмосферу запустения и заброшенности деревни, полки в столь маленьком магазине забиты до отказа. Кроме единственной полки с хлебом — его здесь полностью разбирают еще до десяти часов утра. Само убранство сильно смахивает на кухню. Самодельные деревянные стеллажи, обклеенные изрезанной и запятнанной клеенкой, просятся в отставку, и все же добросовестно служат этому месту. Самое непостижимое в вагончике, это подсобка. При невероятно малых размерах, не сменяемая желтая штора представляет собой дверь в «волшебный шкаф». Никто не знает какого она размера, и как она вообще умещается в столь узком пространстве. Но в ней хранятся огромные запасы колбас, шпрот, сладостей и даже канцелярских товаров. Дело тут точно в незримом расширении. Уха касается тонкое жужжание крепких прозрачных крыльев и тут же умолкает, присев на пачку с подсохшими овсяными печеньями. Прямо посреди низкого потолка, очевидно вместо шикарной люстры, здесь висит покачиваясь липкая лента для мух. Мух здесь бывает так много, и они так хитры, что порой никакая ловушка их не берет, и приходится закрывать магазин на несколько часов для вытравки дихлофосом. Вот и сейчас, одна из самых ловких сумела полакомиться и оторваться с места, оставляя раскачиваться желтую тюрьму вместе с наиболее слабыми и глупыми сородичами.
 
Уже час дня, горячий хлеб раскуплен, а значит очереди не предвидится. Неуверенными шагами Варвара протискивается между окном и холодильником. Ждет, пока грузная женщина в домашнем халате договорится с продавщицей о своих личных проблемах. Варя старательно не привлекает внимание, рассматривает с интересом мороженое в холодильнике.
Продавщица этого магазина всегда напоминает того самого бармена в кабаке старого вестерна. К ней приходят люди не за хлебом, колбасой или мороженым, к ней приходят излить душу. Ко всему прочему, она всегда во время чужих душеизлияний делает слегка отреченный вид, намывает прилавок или достает тетрадку с калькулятором, дабы посчитать чужие долги. Тем не менее, в этих краях не найти более внимательного и чуткого слушателя, чем она. Судя по всему, тетя Надя, являясь здесь главным консультантам по чужим проблемам, имеет досье на каждого жителя. Она могла бы возглавлять местное КГБ или, например, стать главным информатором для мафии.
Наконец, тучная фигура в халате складывает свои покупки в тканевую сумку, показывая тем самым окончание их сеанса «психотерапии». Настает очередь смущенной Варвары, нервно теребящей свой пакет. Дама в халате прищученными глазами сверху вниз одаривает бледную худую девочку крайне подозрительным взглядом. Варвара тихо кивает и добавляет пресловутое «здрасти». Получает в ответ еще более холодное и подозрительное «здрасти». Тетя Надя, напротив, явно ожидает ее очереди, не заинтересованная разговором с уходящей барышней, уже испускающей отдышку на трех маленьких ступеньках, ведущих на улицу. Как только та оказывается за сетчатой дверью, Тетя Надя бросает тряпку для натирания прилавка, и глаза ее жадно рассматривают новую гостью.
— Какими судьбами, красавица! — нетерпеливо срываются с ее губ слова, и от широкой улыбки становятся видны белоснежные, острые на вид зубы. Варвара улыбается в ответ. Она всегда считала тетю Надю удивительной женщиной. При ее однообразном существовании, в течение многих лет работы продавщицы, она имеет удивительную тягу к жизни, к событиям и новостям. Даже тело ее выглядит более жизнеутверждающе, чем у остальных жителей. Она стройна, но руки ее необычайно крепки. Одета она всегда по форме, официально, в выглаженном, кристально-чистом фартуке, а на голове всегда причудливая заколка, дополняющая ее добродушный образ.
— Здравствуйте. Да, вот приехала… — от такой заинтересованности к своей персоне Варвара чувствует себя неприлично смущенной, переминается с ноги на ногу, прячет глаза где-то в коробках с конфетами.
— Надолго ли ты в наши края? — задумчиво вдается в подробности зеленоглазая продавщица, облокачивается на прилавок, подтягивается лицом ближе к посетительнице. Теперь с виду она напоминает кошку.
— До конца учебного года, думаю.
— Экзамены здесь сдавать будешь? В городе их сдавать гораздо лучше… — не отрываясь от диалога, тетя Надя показывает жестом подать ей список, что написала бабушка. Варвара не сразу догоняет ход ее мыслей, нахмуривается, вздрагивает и лишь потом протягивает измятый листок.
— Так уж вышло… — голос Вари дрожит и даже слегка переходит на писк.
— А кем хочешь стать, когда вырастешь, определилась? — продавщица одновременно читает и задает вопросы. Отрывается от листка и невзначай охватывает взглядом прилавки и полки с товарами.
— Ну… я люблю рисовать, так что в мечтах, я, наверное, художник-иллюстратор, но денег на такое у нас нет. Да и бабушка уверена, что это выдуманная или несуществующая профессия, ей больше по вкусу технолог или бухгалтер, — отвечает Вара с кривой ухмылкой на лице, попутно удивляется, откуда в ней такая откровенность.
Тетя Надя в это время грациозно достает с верхних полок каши, делает почти балетные развороты к холодильнику за колбасой и ныряет под прилавок, доставая пакет с сахаром. Все это в точности напоминает танец.