Царь Александр Грозный (СИ)
— Интересно. Поясни.
— Ты ведь знаешь, у нас городами управляют бывшие христиане, принявшие ислам. Или из янычар, или прибывшие из других стран. Но обязательно принявшие ислам. Ещё началось с Османа, пусть продлится в веках его имя, что христиан, принявших ислам, одаривали имуществом и хорошим положением при султане. Три последних наших визиря не тюрки. Один был греком, а этот шайтан Рустем-паша, что оговорил меня перед отцом, — серб. Да и третий, тоже вроде бы оттуда же. И все бывшие христиане.
— Я помню, мы уже говорили с тобой про это. Что изменилось?
— Правильно, ты помнишь, что раньше янычарами становились, отобранные из христианских семей, принявшие ислам дети. А теперь османы отдают своих детей в христианские семьи, чтобы их отдали в янычары. Вроде, как христианские дети! Представляешь?!
Александр даже приоткрыл рот от удивления.
— Нихрена себе, придумали.
— А я говорю!
Санька подумал и нашёл правильные слова, чтобы направить разговор.
— Ну, и что ты будешь делать, когда станешь султаном?
Нож, двигавшийся остриём в рот Мустафы замер на полпути. Мустафа помолчал, разглядывая кончик кинжала, и вздохнул.
— Янычары, похоже, за меня. Эти хитрецы под видом детей стали и своих взрослых сыновей записывать в янычары, а потом получать на них земли и должности. Янычарам это не нравится.
— Я бы на твоём месте поставил своих надёжных людей на сбор этого «поголовного» налога. Пусть смотрят внимательнее.
— Где же их взять-то, надёжных? — буркнул Мустафа.
— Проверишь в боях. Время есть. Ты молод. Жить тебе ещё долго
Мустафа хмыкнул и, скривившись, спросил:
— Обещаешь?
— Обещаю, если не будешь лезть на рожон и не лететь на копья сломя голову. Помнишь, где должен быть командир?
— Помню-помню.
— Как вообще, самочувствие?
Сорокадвухлетний наследник престола Османской Империи задумался, почесал кончиком кинжала подбородок, пробравшись им сквозь густую некрашеную бороду.
— Неплохо, Великий. Я себя, как ты меня три года назад вылечил, чувствую пятнадцатилетним, хвала Аллаху.
— Ну, и, слава богу!
Они помолчали. Санька присел на подушках и задумался, как начать основной разговор. Мустафа, в ожидании оного, вложил кинжал в ножны и тоже сел, скрестив ноги по-турецки.
— Наша с тобой задача, — начал князь, — ввести твои войска в Имеретию[2] и убедить царя Баграта в том, что хуже ему и его народу не будет. Тем более, что царство его раскалывается, а с востока беспокоят кызылбаши[3]. В доказательство отмени насильственную исламизацию и дань невольниками. Пусть лучше добывают серебро и золото. Молва о воскресшем наследнике Мустафе несётся впереди тебя словно горный поток. Даже нам здесь сообщили, что ты скоро появишься на Тамани. Поэтому твой папа обязательно попытается узнать, что за самозванец объявился под именем его сына.
— Он сильно удивится, узнав, что я «воскрес».
— Да-а-а… Молва о твоём исчезновении из кабинета отца, где они тебя убили, за эти годы слегка притихла, но уже как месяцев пять вновь колобродит мысли в головах твоих друзей и врагов. Равнодушных нет. Общество разделилось на два лагеря. Как только ты обоснуешься в Поти[4], к тебе сразу потянутся сторонники.
— Ты поможешь нам с укреплением крепости? Хотя бы двумя-тремя дальнобойными капсюльными пушками. Ведь за сторонниками прибудут и корабли султана.
— Капсюлей мало. Дам тебе такие же прямозарядные[5], но фитильные. Те тоже заряжаются цельными зарядами, но без капсюлей.
— Тогда, хотя бы винторезов дай побольше. В походе они себя очень хорошо показали. Дальность боя у них.
— Смотри, мы прорвёмся через пролив всем нашим флотом, подберём твои войска у крепости Тамани и доставим вас в Поти. Когда твои тысячи соберутся?
— Наверное, дней через семь.
— Нормально. Есть время Тамань взять, пролив очистить и причалы проверить.
— Хорошо было бы, если б и ты со мной пошёл, — со скрытой надеждой произнёс Мустафа.
— Так мы и пойдём вместе. Но сначала пролив надо освободить, да флот на ту сторону перевести. Потом перевезём твои тысячи и часть груза в Поти. Выгрузим твои войска и всё, что сможем забрать из припасов. Потом вернёмся на Тамань на дозагрузку. Сейчас всё сразу забрать не сможем. А там вернутся корабли с Азова, подвезут боезапас, пушки. Заодно привезём строителей и материалы. Побережье укрепите, стены вокруг города.
— Крепость не будем строить?
— Мы же с тобой говорили. Обычных редутов, думаю, хватит. Я тебя с моря флотом прикрою, а Салман, скорее всего, по берегу от Батума двинется. Там на дороге, при переправе через Супсу основные силы и поставишь.
— Хорошо, что ты со мной пойдёшь и что отдохнуть здесь можно, — вздохнул Мустафа и едва сдержал зевок. — Тяжёлый был переход.
— Ну, так иди в свой шатёр, отдыхай.
* * *Крепость Тамань открывать ворота Мустафе отказалась. Не поверили, так как не ждали османов со стороны Кавказа и знали, что Темрюк захвачен русами.
Тогда Санькины канониры обстреляли крепость фитильными бомбами. Тратить на неё мины, взрывающиеся от ударных взрывателей, не стали. Экономили. Короткоствольные мортиры метали трёхсотмиллиметровые снаряды на целый километр. В каждый снаряд вставлялся соответствующая дистанции трубка-замедлитель, воспламеняющаяся от взрыва порохового заряда. Разрушение от взрыва гексогена нейтрализованного воском были значительно сильнее, чем от обычных пороховых бомб и турки предпочли открыть ворота крепости после тридцать восьмого взрыва внутри крепости. Тамань сдалась, открыв ворота.
Мустафа въехал в крепость, принял присягу у оставшихся в живых защитников и тут же принялся за организацию артобстрела Керченской крепости.
На счет прорыва флотом пролива Санька погорячился. Без предварительного подавления турецких орудий это могло превратиться в его утрату. Крепость имела до сорока орудий, стоящих очень низко к уровню моря, и единым залпом по ватерлинии могли легко потопить идущий первым корабль, который застопорил бы продвижение остальных.
Оказалось, что со стороны Таманского полуострова в сторону Керчи выступал мыс с длинной косой, оканчивающейся примерно за километра до крепости. Далее, метров четыреста шла мель, глубиной всего до полутора метров. Судоходный фарватер, с глубинами от трёх до пяти метров, проходил совсем близко к Керченскому берегу и едва ли одновременно пропустил бы два парусника, идущих параллельными курсами.
По косе была проложена дорога, вымощеная плоским, камнем, в котором многими тысячами колёс за многие столетия образоваись четыре колеи от двухколёсных арб, стоявших на окончании мыса на небольшой площадке. А может быть колеи были сделаны специально, чтобы повозки не сталкивались. Здесь проходил один из «шёлковых путей», и в мирное время работала паромная и лодочная переправы, перемещавшая грузы туда и обратно. Сейчас ни парома, ни лодок на переправе не было. Часть повозок стояли пустыми, некоторые были наполненны укрытым шкурами и перевязанным верёвками товаром. Рядом с товаром в палатках проживали его владельцы, с тревогой глядящие на подъехавших верхом нукеров.
— Убирайте товар, — крикнул Мустафа, смотревшим с испугом на него купцам.
— Погонщики разбежались вместе со своими верблюдами, господин, — сказал, подходя и кланяясь, один из них.
— Запрягайте своих рабов и укатывайте повозки. Мне надо поставить здесь пушки. Пустые короба снимайте с колёс, и заполняйте камнями, ставя по две, — крикнул он своим канонирам.
Купцы засуетились, раздавая команды рабам, но гружёных телег было много, а рабов на каждую телегу было мало. Не ездят купцы с большой свитой, слишком дорого обходилось каждое грузовое место.
Мустафа посмотрел на бессмысленную суету, хмыкнул, и взмахом руки привлёк внимание периодически поглядывавшего на него ближайшего купца. Это был худой, замотанный в красно-синие шелка старик.
— Слушаю тебя, господин, — подошёл он.