Штормовой предел
Около 20 часов, уже в темноте, "Император Николай I" склонился вправо и лёг на курс на Владивосток. За ним последовали корабли главных сил, некоторые крейсеры и эскадренные миноносцы. Броненосцы 3-го отряда не пользовались прожекторами и выключили все отличительные огни, кроме кильватерных, позволявших удерживать место в строю. Затемнение и увеличение скорости др 12 узлов позволило сравнительно быстро выйти из зоны японских минных атак. При этом кормовая башня "Адмирала Сенявина" добила поврежденный японский миноносец, оказавшийся без хода в свете прожекторов броненосцев 2-го отряда.
Однако с наступлением темноты от флагмана стали отставать корабли, поврежденные в дневном бою и неспособные удерживать 12-узловую скорость. Около 23 часов отстал и севший носом броненосец "Адмирал Ушаков". При этом контр-адмирал Энквист и некоторые командиры приняли самостоятельные решения о дальнейшем маршруте. В результате уцелевшие корабли разгромленной эскадры расстались, не назначив рандеву на следующее утро. Рядом с отрядом Небогатова кроме "Генерал-адмирала Апраксина" и "Адмирала Сенявина" держался лишь крейсер "Изумруд". В кильватер "Императору Николаю I", шел серьезно поврежденный, но еще боеспособный новый броненосец "Орел", сохранивший ход и часть своей артиллерии.
…Несмотря на все усилия команды, "Адмирал Ушаков" все больше отставал от эскадры. Поврежденный нос его зарывался в воду по самую башню и сильно замедлял ход. Броненосцы один за другим обходили его и скрывались в ночной темноте. Вскоре "Ушаков" оказался в одиночестве.
Из воспоминаний лейтенанта Н.Н. Дмитриева: "…Миклуха, следя за адмиралом и помня его наставление, выраженное в одном из приказов, что "полная темнота есть лучшая защита от миноносцев", почти не приказывал светить прожекторами и совершенно запретил стрелять из орудий, рассуждая, что своими двумя фонарями мы не только не защищаемся от неприятеля, а, напротив, наверняка привлечем на себя его атаки… Получив от командира категорическое приказание ни в каком случае без его команды не открывать огня и сообщив это распоряжение орудийной прислуге, я, измученный тяжелым днем боя, прилег тут же на мостике на ящике с сигнальными флагами и тотчас же заснул, несмотря на несмолкаемую канонаду и пронизывающий ночной холод…
Около полуночи меня разбудили и позвали в штурманскую рубку, где командир составил совещание из старших судовых офицеров. В это время канонада стихла, и лишь откуда-то издалека доносились слабые звуки выстрелов.
Вокруг нас не было заметно миноносцев, и ни одного огонька не было видно поблизости. Оказалось, что, имея затопленным все носовое отделение, "Ушаков" сильно зарывался носом и на крупной зыби при полном числе оборотов не мог давать более 10 узлов. Вследствие этого один за другим обогнавшие нас корабли, следуя за идущим впереди "Николаем", скоро нас опередили, и к полночи мы сильно отстали от эскадры, шедшей не менее 12–12 с половиною узлов, и, таким образом, в описываемые минуты мы находились в полном одиночестве… Единогласно было решено продолжать идти тем же, назначенным адмиралом, курсом (норд-ост 23°) и самым полным ходом стараться догнать ушедшую вперед эскадру…
Около 3 часов ночи, совершенно иззябнув и продрогнув на мостике, спустился я вниз и прошел в кают-компанию, причем принужден был шагать через лужи переливающейся от качки воды, которая около перевязочного пункта была красно-бурого цвета. Никогда еще мне не приходилось видеть нашу кают-компанию при столь мрачной обстановке? как теперь. Прикрытая сверху лампочка слабо освещала фигуры спящих на диванах офицеров и лежащих на полу в своих застывших позах покойников.
Сурово выглядывали в полумраке с полотна портрета пристальные глаза старика Ф.Ф. Ушакова, как бы осматривая всю эту послебоевую картину… Кают-компанейская молодежь в последнее плавание броненосца верила, что лицо на портрете меняется в зависимости от обстоятельств, и зачастую спрашивала: "Как пойдут наши дела, Федор Федорович?""
…Обходя корабль, старший офицер Мусатов подошел к группе перекуривавших на спардеке офицеров:
— Как настроение, господа?
— Да вот обсуждаем наше незавидное положение, Александр Александрович. У наших 10-дюймовых гидравлических установок предельный угол возвышения 18 градусов, что соответствовало дальность полета снаряда 53 кабельтовых, японские же крейсера свободно стреляют с 70 кабельтовых! Что будем делать, если нас перехватят в такой ситуации, непонятно.
— А ничего, как будет, так и будет, — мрачно резюмировал старший офицер Мусатов в разговоре с офицерами.
— Ну и как вы думаете, в данной ситуации поступит командир? — спросили его офицеры.
— А что тут думать, Миклуха есть Миклуха! Такие, как он, или побеждают, или погибают.
В полночь командир на мостике собрал офицеров.
— Положение наше, господа, действительно тяжелое, но небезвыходное, — сказал собравшимся. — Поэтому прошу всех высказать свое мнение и предложения. Согласно флотской традиции начнем с младших. Говорите, господа!
— Прорываться! — разом заявили мичмана Сипягин и Транзе.
— Прорываться! — подтвердили остальные.
— Спасибо, иного ответа я и не ждал! — Командир устало мерил шагами ходовой мостик. — Днем нам следует по возможности уклоняться от встречи с противником, а ночью кратчайшим курсом прорываться на Владивосток! Наш генеральный курс прежний — норд-ост 23 градуса!
Ночью старший штурман броненосца Максимов еще раз определил место корабля по звездам. На верхней палубе было оживленно, несмотря на то что давно прозвучал отбой: все понимали — завтрашний день будет решающим и для многих последним. Поэтому и не спалось.
Что касается самого командира, то всю ночь Миклуха провел на мостике, обдумывая, как ему следует поступить утром. Впрочем, при оставшихся 8–9 узлах хода особых вариантов не было. Надо было прорываться, а там что Бог даст!
Рассвет 15 мая 1905 года "Адмирал Ушаков" встретил в Цусимском проливе. Ход поврежденного броненосца не превышал десяти узлов.
Из воспоминаний капитана 2-го ранга А. Транзе: "Рано утром 15 мая были сделаны приготовления к погребению убитых в дневном бою. Убитые были положены на шканцах, приготовлена была парусина, чтоб обернуть их, и балластины для груза. Собрались офицеры и команда. Началось заупокойное богослужение, но, когда на горизонте за кормой показались силуэты четырех быстро идущих японских крейсеров — "Матсушима", "Итсукушима", "Хашидате" и "Мийтака", командир попросил священнослужителя, иеромонаха отца Иону, ускорить и сократить отпевание, так как не сомневался в неизбежности боя. Корда японские крейсеры приблизились на дистанцию нашего огня, командир приказал предать убитых морю и пробить боевую тревогу, под звуки которой и под пение "Вечная память" тела убитых, так и не завернутые в парусину, только привязанные к балластинам, были опущены в море. Идя тем же курсом, японские крейсеры прошли на север, не открывая стрельбы, что нас очень удивило, так как, имея большое преимущество в силах, они, без сомнения, могли бы весьма быстро покончить с нашим подбитым броненосцем. Уже находясь на японском крейсере "Якумо" в качестве пленных, от японских офицеров мы узнали причину этого непонятного нам случая: нам была показана карта, на которой от Цусимского пролива были нанесены несколько расходящихся на север курсов, по которым, согласно заранее выработанному плану, японские корабли должны были искать и преследовать остатки русской эскадры в случае ее поражения. "Вы все равно никуда не могли бы уйти, мы знали, в каком вы состоянии. Те крейсеры шли на соединение к главным силам, — сказали нам японские офицеры. Часов около десяти утра по носу были видны дымы многих кораблей и слышна недолгая канонада. Только после стало нам известно, что это происходила сдача судов адмиралом Небогатовым"".