Горчаков. Пенталогия (СИ)

— Впредь попрошу воздержаться… — Старшекурсник шутливо погрозил пальцем — и вдруг снова напустил на себя серьезность. — Представьтесь, молодой.
— Юнкер Бецкий Богдан Васильевич, господин подпоручик! — с готовностью заголосил Богдан, вытягиваясь по струнке. — Выпускник славного одесского кадетского корпуса!
— Ага… То-то я и смотрю — что-то знакомое… Я и сам оттуда. — Старшекурсник на мгновение задумался — и тут же продолжил, сложив руки на груди. — Скажите, молодой — как вы желаете жить отныне и впредь, до самого выпуска — по уставу, или согласно традициям славной пехотной школы?
— Согласно традициям! — Богдан едва не подпрыгнул на месте. — Прошу вас стать моими дядькой, ежели господину подпоручику будет угодно!
Дядькой? Интересно… Похоже, мой собрат по швабре знал о местных обычаях даже больше, чем уже успел рассказать. И «господину подпоручику» — который, никаким подпоручиком, ясное дело, еще не был — это пришлось по нраву.
— Добро, молодой, — кивнул он. — Непременно возьму на себя честь обучить вас всем славным традициям школы и премудростям военного дело… Но и требовать буду соответственно.
— Так точно, господин подпоручик! — Богдан снова вытянул руки по швам. — Будет исполнено!
— Исполняйте, молодой. Перво-наперво — ступайте в дортуар, и скажите, что подпоручик Подольский велел организовать… — Старшекурсник обвел нас глазами, пересчитывая, — три спальных места. В соответствии с вашим нынешним статусом.
— Так точно!
От волнения Богдан даже забыл добавить «титул». Тут же умчался выполнять высочайшее повеление, едва не споткнувшись о ведро на полу. А мы со спасенным первокурсником остались со старшими с глазу на глаз. Я сообразил, что для меня тоже наступает время ответить на несколько важных вопросов… но «подпоручик» Подольский почему-то обратился к мелкому. Точно так же — сначала попросил представиться.
— Волков, Артем. Гимназист.
Бывший, конечно же. Три слова прозвучали так, будто первокурснику был отвратителен и статус, и даже собственное имя. И все происходящее, включая меня — тоже.
— Скажите, молодой — как вы желаете жить отныне и впредь, до самого выпуска — по уставу, или по традициям славной пехотной школы? — поинтересовался Подольский.
Тон у него при этом был какой-то странный. Не недовольный — скорее то ли чуть скучающий, то ли просто невеселый. Оттого, что он, похоже, уже сообразил, что услышит в ответ.
— По уставу, — бросил Артем — коротко и резко, будто выплюнул.
И все — ни пояснений, ни жалоб — вообще ничего.
— Решать вам, господин юнкер. — Подольский пожал плечами. — Но я бы настойчиво посоветовал вам подумать хотя бы до завтра… В конце концов, время еще есть. И не забывайте, что в училище жизнь по уставу, конечно же, избавляет от соблюдения славных традиций, но добавит немало неудобств, которые…
— По уставу! — Артем сдвинул брови. — Я же сказал.
— Попрошу не перебивать, молодой! — Подольский слегка повысил голос. — Будем считать, я этого не слышал. Завтра спрошу еще раз — тогда и ответите. А сейчас, господа юнкера, пройдемте с нами. Пора готовиться к отбою.
Похоже, меня это тоже касалось. Я не стал возражать, подхватил с пола обломки швабры с ведром и молча пошел следом за Артемом и старшими. Второй так и не подал голоса — хотя авторитетом, судя по всему, пользовался ничуть не меньшим, чем Подольский.
Хотя бы потому, что спальные места нам достались чуть ли не царские — в небольшом закутке у окон. Достаточно далеко и от лестницы, и от коридора, и от дверей в какие-то подсобки, из которых тянуло табачным дымом. Чуть в стороне от лихих бесчинств, которые устраивали старательно цукающие молодняк старшекурсники. Похоже, раньше эти места занимал кто-то из выпустившихся весной в полк подпоручиков — судя по видавшим виды тумбочкам.
Интересно, за что нам такая радость — особенно если учесть, что Артем явно плевать хотел на славные местные традиции, а меня и вовсе пока даже не спросили… Почему?
— Располагайся, Горчачков. — Богдан плюхнулся на скрипнувшую пружинами койку и носком ботинка указал на соседнюю. — Я тебе даже уже чемодан твой притащил.
 
Действительно, притащил… и даже не ошибся. Впрочем, мой нехитрый скарб вряд ли мог сильно отличаться от любого другого. Несколько смен белья, джинсы, пара рубашек, немного денег, полотенце, образок, положенный Ариной Степановной и еще пара мелочей, которые наверняка бы нашлись в тумбочки у любого юнкера. Наградной кортик я, разумеется, оставил в Елизаветино, а драгоценное кольцо с вензелем Багратиона носил в кармане.
Все остальное мне полагалось пошить по меркам или получить со склада — все до одного юнкера во Владимирском числились на полном казенном обеспечении… даже те, чьи семьи вполне могли себе позволить и некоторую роскошь.
Воронцов без своего модного пиджачка бы здесь точно удавился от тоски.
— Ко мне в племянники пойдешь?
Сначала я подумал, что негромкий голос, раздавшийся с соседней койки, мне послышался. Но нет: здоровяк с прокуренными усами — тот самый, который пришел вместе с Подольским — обращался именно ко мне.
Причем обращался не по уставу, на «ты» и так, чтобы никто другой не мог услышать наш разговор. И я бы, пожалуй, принял все это за попытку цукнуть меня, что называется, не отходя от кассы…
Если бы не одно «но» — похоже, юнкерские обычаи подразумевали как раз обратное: это сугубец должен был выпрашивать потенциального «дядьку» взять его «в семью». А тут…
По местным меркам мне, можно сказать, оказывали великую честь.
— Сам предлагаешь? — негромко отозвался я. — Вроде не так у вас тут принято.
— У нас, может, и не принято. — Здоровяк уселся на койке, натужно заскрипевшей под его немалым весом. — А я — предлагаю.
Коротко и ясно. Болтать он, похоже, не любит.
— А если я выберу жить по уставу? — усмехнулся я.
— Не выберешь. А выберешь — значит, дураком будешь. — Здоровяк пожал могучими плечищами. — Традиции здесь уважают. Ты не смотри, что старшие сугубцев гоняют в хвост и в гриву. Это только до присяги, два месяца. И больше напоказ все, а на деле «дядька» молодого в жизни пальцем не тронет. И другим не даст.
— А по уставу?
— Значит, и будет по уставу. И взводный по положенному спрашивать будет, а не по человечески. И ротный, и свои господа юнкера. И на все три года — до самого выпуска — никто тебе тут руки не подаст. А если в полку потом узнают, что к ним красный распределился — тоже хорошего не будет.
— Красный? — переспросил я.
— Так называют юнкеров, которые решили жить по уставу, — ответил здоровяк. — Я за все годы только одного такого знал. Вроде и правильный офицер был, а человек — сволочь. Как выпустился, принялся в полку солдат гонять.
— А дальше?
— А дальше всякое рассказывали. Уж не знаю, что именно у него там вышло — а через полгода господин подпоручик со службы ушел. Насовсем.
Вот такие дела. Хрен оказался ничуть не слаще редьки — скорее наоборот. Не то, чтобы меня так уж радовала перспектива на ближайшие два месяца превратиться в бесправного сугубого «зверя», чуть ли не раба «дядьки»… но жизнь по уставу неприятностей сулила куда больше. Похоже, «красный» юнкер в каком-то смысле совершал форменное социальное самоубийство, разом превращаясь в изгоя не только на три года училища, но и на всю оставшуюся армейскую жизнь.
Так себе расклад.
— Хорошо… — проговорил я. — А тебе-то самому оно зачем?
— Мне — незачем. — Здоровяк басовито рассмеялся. — Оно тебе надо, молодой. Если хочешь по уставу жить — дело твое. Или можешь к другому дядьке попроситься. После того, как ты с Богданом его сиятельство князя Куракина отлупил, тебе из наших никто не откажет.
Вот тебе и раз. Еще один князь нарисовался — и с тем я уже успел поцапаться в первый же день. Так и до дуэли недалеко.
— Так что если решишь песни петь или ерундой всякой маяться — милости прошу, — проговорил здоровяк. — А я тебя настоящему делу научить могу. Такому, что на занятиях и не покажут другой раз… В общем, сам решай. Уговаривать не буду.