Горчаков. Пенталогия (СИ)

А моя работа здесь закончилась — оставалось только подняться обратно к Маме и Папе и доложить обстановку. А потом уже выловить по училищу караульных, посадить под замок старших офицеров, вооружиться как следует — и попытаться успеть к “Бисмарку” раньше, чем дед с Юсуповым утопят весь центр столицы.
Впрочем, большую часть задач уже выполнили и без меня: по пути на третий этаж я то и дело наблюдал первокурсников и старших юнкеров, сгоняющих одетых в парадную форму однокашников куда-то вниз — то ли в арсенал под стражу грозного гнома, то ли еще в какое укромное место, запирающееся на надежные замки.
Оружие уже перекочевало в руки “наших” — похоже, как и само училище. Отойдя от алкогольной тоски, Мама и Папа действовал решительно и быстро — и управился за какие-то четверть часа. Арестовав всех, кого следовало. Досталось даже командирам: по меньшей мере один из тех, кого юнкера гнали мне навстречу, носил подполковничьи погоны.
Впрочем, высшие чины ротный наверняка запер в месте понадежнее — и, вероятнее всего, сделал это лично.
— Здравия желаю, княже. Быстро ты.
Богдан с Чингачгуком уже раздобыли винтовки и расположились у стены по обе стороны от входа в кабинет ротного. С такими серьезными физиономиями, что я на мгновение засомневался — пустят ли меня вообще.
— Проходи, проходи, — рассмеялся Богдан. — Там только тебя и ждут.
Меня? Ждут? Прямо так?.. Ну, ладно.
Войдя внутрь, я с трудом подавил желание вытянуться по струнке и чеканить шаг. Половина, если не три четверти старших офицеров училища загремели под арест — но и те, кто остался, заполнили тесный кабинет ротного чуть ли не под завязку. Большинство из них я неплохо знал — но некоторых видел чуть ли не впервые. Их благородия и высокоблагородия заняли все стулья, кресла, скамейку у стены… Кто-то, вопиюще нарушая устав, сидел даже на столе — но мест все равно не хватало, и нескольким поручикам пришлось стоять.
Сам Мама и Папа склонился над разложенной перед ним картой и, похоже, вовсе не заметил, как я вошел. Среди собравшихся офицеров он имел не самый высокий чин — но уступать отвоеванное у изменников командование явно не собирался никому. Впрочем, желающие вряд ли нашлись: реального боевого опыта у ротного было все-таки побольше, чем у любого из собравшихся. Так что “рассадка” господ офицеров выглядела вполне закономерной.
Удивляло другое: зачем им вообще понадобился я?
— Здравия желаю, ваше сиятельство. — Мама и Папа поднял взгляд от карты и улыбнулся. — Мы уже начали… так сказать, военный совет — но непременно выслушаем и вас.
Ротный обратился ко мне по титулу — видимо, чтобы хоть как-то оправдать для остальных присутствие среди старших чинов безусого юнкера-первокурсника, до сих пор одетого в штатское.
— Благодарю. — Я склонил голову. — Постараюсь быть полезен.
— Уверяю, ваше сиятельство, сейчас в этих стенах едва ли найдется человек, которому известно больше, чем вам. — Мама и Папа пододвинул карту чуть ближе ко мне и повернулся к одному из офицеров. — Григорий Павлович, не будете ли вы любезны вкратце повторить все для юного князя?
— Так точно. — Высокий седоусый мужик с погонами штабс-капитана устроился на краешке стола. — Выступаем через четверть часа. Двигаемся тремя группами до Тучкова моста. Далее маршрут произвольный. Встречаемся после Благовещенского — и по набережной к “Бисмарку”.
— Не самый близкий путь — зато есть хоть какая-то надежда не встретиться с многократно превосходящими силами противника, — пояснил Мама и Папа, “отрезав” пальцем на карте чуть ли не четверть Васильевского острова. — Я бы даже забрал еще чуть дальше — вряд ли кто-то будет строить баррикады и выставлять патрули в этой части, даже на проспектах.
— Оттуда некому нападать… нет армейских частей, — догадался я. — И лучше обойти дворец Меньшиковых. Скорее всего, там сейчас… жарко.
— Мы потеряем время! — Григорий Павлович пошевелил усами и неодобрительно скосился на меня. — А если то, что вы рассказали, правда — его у нас совсем мало. Не стоит забывать, что нам предстоит пробиваться через улицы, полные вооруженных людей.
 
Похоже, единства среди господ офицеров не было. Большинство наверняка желало добраться до “Бисмарка” окольными путями — но нашлись и те, кто скорее ударил бы в лоб. То ли надеясь на превосходство юнкеров в выучке, то ли и вовсе не считая народников такой уж серьезной угрозой.
Очень зря.
— В обсуждении маршрута вы, господа офицеры, — проговорил я, — упускаете одну очень важную деталь.
Судя по выражению лиц вокруг, мои слова прозвучали слишком самоуверенно — особенно из уст первокурсника. Зато внимания к себе я уж точно привлек достаточно.
— И какую же… ваше сиятельство? — поморщился Григорий Павлович. — Можно полюбопытствовать?
Половина офицеров уставилась на меня с откровенной неприязнью, и даже титул из уст седоусого штабс-капитана прозвучал если не издевкой, то явно не слишком любезно: вряд ли ему вообще хотелось слушать какого-то родовитого выскочку.
— Я не сомневаюсь, что люди, которые сейчас вышли на улицы с оружием в руках, виновны в преступлении против государства и короны, — начал я. — Как не сомневаюсь и в том, что однажды они понесут заслуженное наказание. Но все же должен напомнить, господа офицеры: в сегодняшнем бою нашим главным противником будут вовсе не они. А значит — нам с народовольцами нет никакой нужды стрелять друг в друга.
— Какая глубокая мысль! И, вне сомнения, разумная. Думаю, любой из присутствующих согласится, что нам не составит труда пройти мимо бунтовщиков, не сделав ни единого выстрела. Но вот в чем загвоздка, ваше сиятельство! — Григорий Павлович без особого стеснения усмехнулся в седые усы. — Я не приложу ума, как вы собираетесь убедить ИХ пропустить три юнкерских роты в военной форме.
— Никак. — Я пожал плечами. — Но что нам мешает пойти к “Бисмарку” в штатском?
  
Глава 29
 
Мою затею приняли. Хоть и не сразу — после жарких и громких споров, дошедших до криков и ругани. И занявшись целых пять минут, которые в сложившейся ситуации казалось почти вечностью. Господа офицеры ворчали в усы, сердито сопели, возражали, порой не стесняясь в выражениях…
Но — приняли. То ли оттого, что мой план показался Маме и Папе достаточно сумасбродным, чтобы сработать, то ли потому, что никакого другого на самом деле не было вовсе. Многие допускали, что две с половиной сотни юнкеров и офицеров смогут пройти несколько километров по мятежной столице даже с боем, если придется — но мало кто надеялся успеть за отведенное нам время.
Которого даже при самом лучшем раскладе оставалось безумно мало. Шагая по улице в первых рядах группы, возглавляемой Мамой и Папой лично, я почти физически ощущал, как драгоценные минуты утекают, как песок сквозь пальцы… Сколько их на самом деле осталось до того, как Куракин поведет свои панцеры, чтобы войти в Зимний и оттуда диктовать волю Чрезвычайного совета всей Империи?
Уже на законных основаниях, прикрываясь именем юного наследника Павла.
На улице было даже темнее, чем обычно в это время. Половина фонарей не светили — то ли кто-то решил резать провода, то ли опьяневшие от злобы и вседозволенности народники посшибали лампочки из винтовок. И чем ближе мы продвигались к центру города, тем меньше окон горело в домах. Похоже, обитатели квартир или сами вышли на улицы с оружием — или предпочитали сидеть тихо, заперевшись на все замки, чтобы не не попасть под горячую руку тем, кто сегодня хозяйничал в столице.
Но и это помогло не всем. То и дело или на соседней улице, или за стенами домов звучали выстрелы. Вгрызались в ночь залпами и короткими очередями — и так же внезапно затихали. Одному Богу известно, сколько людей сегодня сводили личные счеты, пользуясь всеобщим хаосом — и трупов за крепкими каменными стенами наверняка осталось не меньше, чем на улицах.
Не то, чтобы мы шли по телам — но с каждым шагом к центру убитые вокруг попадались все чаще. Я видел городовых, жандармов, солдат, неплохо одетых мужчин в штатском — явно благородного происхождения. Но куда больше на мокром асфальте осталось пролетариев. Петербург пал — но не сдался без боя, и каждый метр по пути к Зимнему народникам приходилось буквально выгрызать. И пусть среди них вряд ли было много хороших стрелков, наверняка каждый среди нас, от Чингачгука до ротного, молился про себя всем известным богам — лишь бы не столкнуться на улице с крупным отрядом.