Горчаков. Пенталогия (СИ)

Впрочем, горе-сторожа отнеслись к своим обязанностям если не наплевательски, то уж точно без должного усердия. То ли уже считали себя чуть ли не хозяевами училища, а то и всей столицы, то ли не сомневались, что через час или два галдеж в дортуарах стихнет, и усталые господа юнкера лягут спать — чтобы завтра проснуться в совсем не той Империи, которой клялись служить.
Караульные халтурили: один второкурсник уже вовсю клевал носом, второй жевал что-то, а унтер и вовсе бессовестно дымил на весь коридор самокруткой из вонючего табака. Все трое оставили винтовки у стены — и даже не дернулись, когда я направился прямо ко входу в арсенал. Только молча пожирали меня глазами, как будто никак не могли взять толк — какого черта здесь забыл юнкер из роты первого курса в гражданской одежде — да еще и в такой час.
Отлично. Меньше будет проблем.
— Куда прешь, сугубый? — наконец, поинтересовался один из второкурсников, сплюнув сквозь зубы на пол. — Заблудился?
— Никак нет. — Я приблизился еще на пару шагов, на ходу убирая руку за спину. — Довожу до вашего сведения, милостивые судари, что вы трое арестованы по приказу временно исполняющего обязанности начальника училища — гвардии штабс-капитана Симонова.
— Что ты мелешь, сугубый? — Унтер щелчком отправил в мою сторону дымящий окурок. — Какой Симонов?
Все трое хором заржали и вальяжно шагнули вперед, на ходу разминая кулаки. Не знаю, какие инструкции оставило горе-караульным начальство, но за несколько часов околачивания груш у двери арсенала они успели заскучать, и теперь, похоже, решили немного подвигаться. И мысль втроем отметелить первокурсника определенно показалась им не только дельной, но и весьма забавной.
Пока в лицо унтеру не уставилось дуло револьвера.
— Шаг назад, судари. — Я с щелчком взвел курок. — Повторяю: вы обвиняетесь в государственной измене и нарушении военной присяги. И именем ее императорского величества будете арестованы и помещены под стражу. В случае, если…
— Послушай, ты, щенок. — Унтер сжал кулаки. — Не знаю, что ты там себе возомнил, но…
— Это американский револьвер производства оружейной компании Кольта, — неторопливо проговорил я. — Весьма интересный образчик, надо сказать. Редкая в наших краях модель, изготовленная для британской полиции.
Я понятия не имел, откуда Мама и Папа раздобыл такой раритет — но сама игрушка мне понравилась. Не только тем, как легла в руку, но и смертоносной “начинкой”. Понравилась так, что я не только запомнил поспешный рассказ ротного, но и не поленился повторить его для троих обалдевших зрителей, попутно украсив весьма занятными деталями. И чем больше я говорил, тем больше злоба на лицах караульных сменялась тревогой — а потом и страхом.
— Соответственно, и патроны в барабане — британские, — продолжил я. — Вебли калибра четыреста пятьдесят пять… удивительно мощная штука, господа унтер-офицеры. Особенно примечательна в них экспансивная пуля. При попадании в цель она раскрывается, подобно лепесткам цветка, из-за чего выходное отверстие всякий раз оказывается заметно больше входного… Иными словами, если я вдруг случайно нажму на спуск, в теле одного из вас может появиться дырка величиной примерно с кулак. Также же эта пуля с легкостью отрывает конечности — конечно же, если хозяин револьвера мне не соврал. Но я склонен верить его высокоблагородию — он редко ошибается в подобных вещах… Так что я бы очень не советовал вам совершать резкие движения, — Я качнул стволом в сторону второкурсника, который отступил на полшага, косясь на винтовки у стены, — господа унтер-офицеры. Не сомневаюсь, что мы все здесь уравновешенные и воспитанные люди. Но если что-то вдруг пойдет не так, я выстрелю. И уж поверьте, выпущу все шесть пуль куда быстрее, чем вы окажетесь рядом со мной.
Второкурсник нервно сглотнул, вернулся на место и даже поднял руки — видимо, для пущей убедительности, а двое других не шевелились, будто примерзли к полу. Пожалуй, я и вовсе мог бы сейчас поставить их лицом к стене и связать в одиночку, но решил не рисковать.
 
Раз уж заготовил отличную речь — не пропадать же ей даром.
— Если кто-то из вас по какому-то недоразумению не знает — моя фамилия Горчаков, — улыбнулся я. — Лучший на курсе по стрельбе из “трехлинейки”. Но с такого расстояния не дам промаха и из чужого револьвера. Так что — повторюсь, господа унтер-офицеры — оставайтесь на месте. И этот разговор непременно закончится хорошо для нас всех, даю слово.
Караульные слушали меня, затаив дыхание. Похоже, черное дуло револьвера действовало на них, как взгляд удава на кролика, и я мог бы болтать еще — но время, отведенное на монолог, закончилось.
Пока бестолковая троица таращила на меня глаза, Иван с Подольским незаметно подобрались с лестницы напротив, подхватили винтовки и теперь выстраивали незадачливых караульных у стенки. А мне оставалось только убрать страшное творение фабрики Кольта за пояс, открыть почему-то незапертую дверь и войти в арсенал.
— Чего тебе еще надобно, сын собачий?
Небольшое помещение “предбанника” оружейного хранилища освещала только лампа на столе, но я без особого труда разглядел сидящего на стуле каптенармуса. И вид у Егора Степаныча был, мягко говоря, не слишком сияющий. Беднягу явно крепко побили. Синяков и ссадин на нем оставили столько, что я не сразу обратил внимание на стягивающую плечи веревку.
Видимо, упрямый хранитель арсенала не пожелал сдаваться без боя — за что и получил по полной. Но даже связанным не утратил характера, которого порой опасался чуть ли не сам ротный. Левый глаз Егора Степаныча заплыл от здоровенного кровоподтека, зато правый поблескивал в полумраке так злобно, что я на мгновение почувствовал себя не в своей тарелке.
— Это кто ж вас так, Егор Степаныч? — Я подскочил к стулу и принялся распутывать криво связанные узлы. — И за что?
— За верность присяге и короне! — рявкнул каптенармус. — И если ты, скотина…
— Спокойно, любезный. — Я на всякий случай распускал веревку сбоку — чтобы не быть укушенным. — Изменники арестованы, а славная пехотная школа теперь в надежных руках штабс-капитана Симонова.
— Да?.. Вот удивил ты меня, родненький, — радостно отозвался Егор Степаныч. — А я уж думал — все, конец мне пришел. Не хотел отворять — так они меня впятером, сволочи… Вот эти!
Когда Иван с Подольским загнали в “предбанник” вяло трепыхавшихся караульных, каптенармус снова полыхнул единственным целым глазом — и вдруг, оттолкнув меня, сорвался с места.
Ростом он едва доставал любому из присутствующих до груди, но сила в избитом теле, похоже, еще осталась — и какая! Когда мозолистый кулак врезался унтеру под дых, тот с хрипом согнулся и повалился на пол, и Егор Степаныч принялся мутузить обидчика всеми конечностями разом. Иван с Подольским и не думали мешать. Скорее наоборот — полностью одобряли происходящее.
Я дал каптенармусу отвести душу — и только потом осторожно оттянул разбушевавшегося гнома за плечи.
— Довольно, любезный. — Я с силой усадил Егора Степаныча на край стола. — Понимаю ваше расстройство, но время, к сожалению, не ждет. Вы ведь сможете предоставить его высокоблагородию оружие? Винтовки, патроны… гранаты?
— А как же! — Каптенармус подобрался и зачем-то обратился ко мне по титулу: — Будет исполнено, ваше сиятельство! У меня тут на всех добра найдется — а на хорошее дело не жалко!
— Вот и чудно, — улыбнулся я. — И еще нам бы не помешало помещение — запереть господ унтер-офицеров.
— Будет, будет помещение, ваше сиятельство. — Егор Степаныч мстительно скосился глазом на пленных караульных. — Организуем по высшему разряду.
Каптенармус тут же принялся искать в столе что-то — наверное, ключи от тайников, где хранил особенно ценные образцы. Подольский с Иваном погнали караульных в подсобку. Со стороны двери уже вовсю заглядывали любопытные и тревожные лица однокашников — господа юнкера явно готовились вооружиться до зубов перед тем, как идти вершить справедливость и спасать Империю.