Накануне (СИ)

– Скажите, Аркадий Дмитриевич, – вскоре к нам с экскурсоводом присоединяется Швецов. – а разве никаких температурных измерений не требуется? Ведь кратковременное включение мотора может и не выявить всех дефектов в таком сложном устройстве. Или они надеются на свой контроль после каждой операции?
– И на это тоже, – Швецов видит неподалёку место для курения, но гид уже зовёт в автобус. – но, думаю, что это просто невозможно сделать. Например, температура воздушной внутри двигателя кое-где может достигать двух тысяч градусов: никакая термопара такого не вынесет, расплавится. Да и если б могла, то не всюду её можно установить, это ж не опытное изделие, а серийное. Хотя мы и на опытных такого не делаем, нет у нас оборудования, специалистов, даже в ЦАГИ нет, а американцы нас в свои лаборатории не пускают…
– Температуру можно измерять и без проводов.
– Слыхал об этом, – Швецов чиркает спичкой. – но подобных приборов не доводилось видеть. Любой конструктор за них бы душу дьяволу продал: знать точно где есть прегрев, да на разных режимах работы, где нужно ребро охладителя удлинить, а где наоборот подрезать… это дорогого стоит. А вы почему, товарищ Чаганов, разговор об этом завели? Узнали что-то у американцев?
– Нет, у них ничего, – автобус неторпливо движется к проходной по дороге на берегу небольшой речки, на другом берегу дымит магниевый завод. – а вот у нас в Москве в ВЭИ кое – какие работы в этом направлении ведутся.
"Кое-какие, но совсем не те… Архангельский работает над прибором ночного видения, а это ближний инфракрасный диапазон: один-полтора микрометра. Чтобы следить за факелом реактивной струи, надо пререходить в диапазон 3–8 мкм, а к температурам меньше ста градусов – от 8 до 15 мкм. Знаю это точно, пробовал я сделать как-то в страшно-далёком будущем тепловизор из материалов с радиосвалки. На свалке правда можно было легко найти инфракрасные фотодиоды и плату с "Ардуино". Хорошо, ПЗС у меня нет, но одноэлементный германиевый датчик легированный медью – вполне реально. Правда его нужно охлаждать жидким гелием, но и это для современной науки не проблема (возьму в ФИАНе, видел там в лаборатории у Капицы специальный сосуд Дьюра, как раз для гелия), электронную развёртку заменю опто-механической (стеклянное зеркало с алюминиевым напылением вращается электромоторчиками в двух плоскостях) или, что ещё проще – "диском Нипкова", ну и 10–20 кадров в секунду получить можно. Или нельзя"?
Немного напрягаюсь и вытаскиваю из памяти таблицу с параметрами инфракрасных материалов из какого-то учебника: тогда не пригодилась, а сейчас – бесценный документ.
"Нельзя…. из-за большой инерционности германиевого датчика: при разрешении экрана сто на сто пикселей получится один кадр за две секунды. Ладно, буду легировать германий ртутью: чувствительность почти та же, а охлаждать датчик можно уже жидким азотом, его сейчас производят в огромных количествах и он дёшев. Две большие разницы. С быстродействием тоже не ахти, примерно как с легированием медью, но, в конце концов, хочешь смотреть кино – уменьшай разрешение или смотри картину по частям. Теперь оптика – тоже из германия или боросиликатного стекла, из которого делают всю посуду для химических лабораторий. Можно сделать тепловизор! Нет и сейчас к этого особых технологических препятствий"…
– Так с кем конкретно там можно поговорить по этому делу, товарищ Чаганов? – Кажется в третий раз задаёт вопрос Швецов.
– Ни с кем не надо говорить, – прихожу в себя я. – все вопросы только через меня. Когда вернётесь в Союз, позвоните.
Нью-Йорк, 150 Вест стрит,
Ресторан "Русская чайная".
22 декабря 1937 года, 19:00.
– Сэр, ресторан закрыт, – высокий швейцар, стоящий у входа по навесом в шитой серебром ливрее преграждает нам с Олей путь в ресторан. – частная вечеринка.
Молча протягиваю ему приглашение и перед нами открывается тяжёлая дверь. Генеральное консульство устраивает сегодня в популярном русском ресторане неофициальный приём в честь советской делегации деятелей науки и культуры. По этому поводу даже Оля приехала в Нью-Йорк из Мексики.
 
"Шапито… низкий крашеный золотой краской потолок, черные дубовые панели на стенах, инкрустации в виде жар-птиц, красные кожаные диваны, короткие люстры с красными абажурами, цыганский хор. Почему Эйтингон решил провести приём здесь, а не в генконсульстве? Наверное некоторые из приглашённых опасались появляться на советской территории"…
– Товарищ Чаганов, э-э… – из-за ближайшего столика поднимается, широко улыбаясь, доктор Шмелёв.
– Ольга Михеева. – Протягивает руку Оля.
– Да-да, я помню… – бормочет он, но увидев строгие глаза подруги поспещно добавляет. – Николай Андреевич Шмелёв, кандидат медицинских наук.
"Блин, а вроде трезвый"…
Пожимаю руку врачу и мы проходим дальше в поисках столика номер пять: каждый солдат здесь знает свою позицию. Наш столик на шесть человек полуокружён диваном, занимаем места с краю, заказываем красное вино у тут же подскочившего к нам официанта и оглядываемся: ресторан почти пуст, хотя мы пришли вовремя. Неожиданно со стороны гардеробной в зал влетает красивая молодая женщина в чёрном платье с декольте, жемчужными бусами на груди и белой облегающей шапочке, из под которой выглядывает завиток белокурых волос и начинает драматично крутить головой по сторонам в поисках кого-то.
"Актриса"?
– Ольга Бакланова, – наклоняется к моему уху Оля. – знаменитая актриса театра и кино… не вернулась в страну в 1926-ом.
– Глеб?! – Вскрикивает женщина, увидев поднявшегося из-за стола по стойке смирно молодого человека и бросается к нему.
"Какая красавица"…
– Брат… какой красавчик. Десять лет не виделись. – Шепчет подруга, затем подозрительно скашивает на меня глаза. – Чаганов, она тебе в матери годится, ей сорок один.
– Не может быть! Я бы больше тридцати не дал.
– Представь себе. – хмыкает она.
Бакланова плача обнимает брата, а тот опустив руки стыдливо оглядывается по сторонам. Ресторан начинает потихоньку заполняться, хорошо одетые люди с бокалами в руках образуют группки на маленьком пятачке перед небольшой эстрадой, мы с подругой направляемся к ним.
– Оленька! – Любовь Орлова чуть заметно заговорщически подмигивает ей и увлекает в сторону. – Надо пошептаться…
Рядом с ней Григорий Александров, подтянутый и добродушный в смокинге с поблёскивающими в свете электрических огней шёлковыми лацканами. Интересуюсь планами, оказывается показывая "Волга-Волгу" они с женой собираются проехать по всему восточному побережью, а через месяц будут в Голливуде.
– Ни в коем случае… – слышу краем уха голос Оли. – выброси сейчас же. Ну и что, что "Кэмел". Тебе (Орлова настояла чтобы подруга называла её на ты и по имени) надо бросать курить. Ты погубишь свою кожу.
– Люба?! Орлова! А это твоя дочка? – Улыбки одновременно пропадают с лиц актрисс: фасоны и цвет их платьев оказываются похожими.
– Здравствуй, Оля, это моя сестра… двоюродная, тоже Ольга, – хмуро цедит Орлова. – мой муж, Григорий Александров, Алексей Чаганов.
Сзади меня за рукав дёргает Зворыкин, представляю всем его, Владимир Козьмич несколько раз удачно шутит, взрывоопасная ситуация разряжается, но Орлова твёрдой рукой вскоре уводит мужа в сторону. Через минуту Бакланову зовут к телефону, Оля отходит с Глебом и мы с расстроенным Зворыкиным остаёмся вдвоём.
 
– Сарнов (глава RCA) просил тебе передать, – мой собеседник провожает взлядом звезду Голливуда. – что ты можешь взять лицензию на танковую радиостанцию. Армия от неё отказалась.
– Отлично! А как насчёт авиационной?
– Работаем над этим, – отвечает Зворыкин не поворачивая головы. – думаю решится положительно, но уже после нового года. Флотскую радиостанцию вы точно не получите, но не думаю, что она вам так уж нужна: саме сумеете собрать – основные блоки те же самые, что и для пехотной.