Анонимные грешники (ЛП)

Выдыхая, я откидываюсь на спинку сиденья и бормочу себе под нос. Ты, должно быть, издеваешься надо мной. Это девушка Альберто, Аврора. Конечно, её волосы другие, дикие кудри вместо прямых, и она в спортивных штанах и кроссовках вместо того сексуального красного платья, но это определенно она. Я выключаю потрескивающее радио, будто это волшебным образом поможет мне услышать, что она говорит, и мгновение наблюдаю за ней. Она наматывает телефонный шнур на пальцы и оживленно что-то говорит в микрофон. Кто бы ни был по другую сторону линии, ему явно нечего сказать, поскольку всё время говорит она.
Какого хрена ты здесь делаешь, девочка? И с кем ты разговариваешь?
Качая головой, мои пальцы касаются ключа в замке зажигания. Мне абсолютно наплевать, с кем она разговаривает. Это явно кто-то, о ком она не хочет, чтобы мой дядя знал, иначе она бы воспользовалась своим мобильным. Неважно. Содержанка Альберто — не моё дело, и мне совершенно наплевать, что она вытворяет за его спиной.
Я как раз собираюсь завести двигатель, когда она резко вешает трубку, поворачивается к машине и стучит в стеклянную дверь телефонной будки. Фары машины выключаются, и фигура выходит со стороны водителя, держа в руках зонтик. Он торопливо переходит дорогу, открывает дверь и одной рукой держит зонтик над ее головой, а другой обвивает её талию. Когда он ведет её через дорогу, я хорошо его разглядываю.
Это тот парень, лакей. Макс, или как там его зовут, он, должно быть, её сопровождающий. Мои костяшки пальцев на руле белеют, и от раздражения кожу покалывает. Он прижимает её к себе, слишком, блять, близко, и по тому, как он смотрит на неё под уличными фонарями, мне становится ясно, что это не только потому, что он пытается сохранить её сухой.
Не мое дело. Я здесь не поэтому.
Но я не могу избавиться от раздражения, которое зудит у меня под воротником, как сыпь. Должно быть, это ещё один инстинкт, точно такой же, как чувство принадлежности к церкви моего отца. Может, я и не самый большой поклонник Альберто или его грязной личной жизни, но он всё ещё член семьи.
Подожду. Всего минутку.
Они подходят к машине, и, к моему удивлению, Аврора не садится. Вместо этого у них короткий разговор, Макс протягивает ей зонтик, пальцы соприкасаются с её пальцами, затем он садится в машину и уезжает.
Тихий свист срывается с моих губ. Оставить невесту Дона одну на обочине дороги? В такой чёртовой дыре, как Дьявольская Яма? Этот парень напрашивается на пулю в черепе.
Если бы я был лучшим человеком, я бы завел эту машину и отвез её домой.
Жаль, что это не так.
Вместо этого я наблюдаю, как она стоит там, провожая глазами машину, пока фары не исчезают в тумане, прежде чем обращает своё внимание на кладбище.
Я замираю, и ледяная мысль просачивается в мой мозг медленнее сиропа.
Край утеса. Собирается ли она закончить то, что я прервал?
У меня ком в горле, и я не уверен, как он туда попал. Или как моя рука переместилась с руля на дверную ручку. Я десятки раз видел, как люди убивали себя. Чёрт, я был тем, кто заставил некоторых из них написать свои предсмертные записки.
Мои пальцы соскальзывают с ручки и падают мне на колени. Не моя проблема — у меня их достаточно. Я не вылезу из машины.
Она делает шаг вперёд к тропинке, которая пересекает кладбище и ведет к утесному мысу.
Похуй, я выхожу из машины.
Как только я дергаю за ручку, она резко останавливается, затем поворачивается. Идёт по дороге.
— Ну твою мать, девочка. Определись уже, — ворчу я себе под нос. Прежде чем я успеваю отговорить себя от этого, я завожу машину, выключаю фары и ползу по улице за ней.
Я не терпеливый человек и никогда им не был. И как владелец самой большой коллекции спортивных машин в Европе, я не привык ездить на такой скорости. Также не привык следовать за молодыми женщинами по пустым дорогам без их ведома. На самом деле это не в моём стиле.
После того, что кажется вечностью, она поворачивается, и я понимаю, что она направляется в Заповедник. Сначала телефонная будка, потом лес. Что, блять, задумала эта девчонка?
 
Я не собираюсь ждать. Говорю себе, что ещё подожду пару минут, но проходит час, а я всё ещё не сдвинулся с места.
И тогда я вижу её. Она выходит из-за деревьев, затем машина Макса ползет обратно по улице ей навстречу. Он выходит, целует её в шею и ведет обратно к машине.
Когда они отъезжают, я понимаю, что стиснул челюсть. У меня на языке что-то горькое, вкус, который я не узнаю. Собравшись с духом, завожу машину и выворачиваю руль на полную мощность, чтобы направиться в том направлении, откуда только что приехал, мне больше не нужно быть скрытным.
Итак, она содержанка и воровка.
Она олицетворяет всё, что я ненавижу в этой жизни. Для моего дяди она всего лишь хорошенькая киска, которой можно похвастаться за игрой в покер. Для неё мой дядя — ходячая, говорящая безлимитная банковская карта, ради которой стоит раздвинуть ноги.
  
Глава седьмая
 
Платье, в которое Грета пытается втиснуть меня на два размера меньше, но она не из тех женщин, которые отступают перед вызовом. Женщины, которые носят твидовые юбки-карандаши и очки-полумесяцы, а волосы собирают в самый тугой пучок, никогда не отступают. Одной рукой она сжимает мою кожу, а другой застегивает молнию.
— Оу, твоё ж фламинго, — шиплю я, сердито глядя на неё в зеркало в полный рост. Она поднимает глаза и пронзает меня своим спирепым взглядом.
— Тебе нужно завязывать со всеми этими конфетами, — огрызается она, наклоняясь, чтобы потянуть за мой подол. Это бессмысленно, платье всё ещё едва прикрывает изгиб моей задницы. — Ты думаешь, я не вижу всех этих оберток в мусорке? В твоей сумочке? Прекрати есть столько сладкого, и твоя талия скажет тебе спасибо.
— Или ты могла бы перестать покупать мне платья, предназначенные для двенадцатилетней девочки, — огрызаюсь я в ответ.
Конечно, с глубоким вырезом оно было бы очень неуместно для двенадцатилетней девочки. Оно также невероятно неуместно для обеда, но сегодня у меня нет сил спорить, по воскресеньям я всегда такая. Это сокращает разрыв между субботой и средой, дни, в которые я могу видеться со своим отцом. Кроме того, эти воскресные обеды гораздо более цивилизованны, чем пятничные ужины. Все становятся тише, кротче, особенно если накануне они вовсю веселились.
Рука Греты сжимает моё плечо, когда она кивает на туалетный столик.
— Садись.
Моё сердце замирает.
— О, да ладно тебе. Могу я хотя бы раз пообедать, чтобы мне не приходилось…
— Аврора, сядь в кресло и держи рот на замке.
Раздувая ноздри, я медленно опускаюсь перед зеркалом.
— Не понимаю, почему ты всегда настаиваешь на споре, — бормочет она, выдвигая ящик комода и вытаскивая свои орудия пыток: выпрямитель и расческу для волос.
— Signore Альберто нравятся твои прямые волосы. Он не требует от тебя многого, но так много дает тебе взамен. Самое меньшее, что ты могла бы сделать, это причесаться так, как ему нравится, — она подчеркивает свою фразу, проводя расчесткой по моим кудрям. Миллион прядей моих волос взывают о помощи. Я набираю полную грудь воздуха и сжимаю пальцами подол своего платья. — Ты не представляешь, как тебе повезло.
— Может тогда ты выйдешь за него замуж.
Мой ответ встречен быстрым ударом по голове тыльной стороной щетки. Я крепко зажмуриваюсь и бормочу себе под нос птичье слово. Горечь клубится у меня в животе, а пальцы болят от желания сжаться в кулак и направить его в сторону её глупого лица. Но Грета — главная экономка Альберто и его последовательница с самыми промытыми мозгами, поэтому я знаю, что она в обязательном порядке докладывает ему обо всем. Я бы предпочла, чтобы она дала мне по голове, чем что-то более зловещее от Альберто.