Зеркала и галактики (СИ)
Элан улыбнулся, обнял девушку, поцеловал в волосы – и двинулся вверх по склону, стараясь держаться пятен сырого, липкого, надежного снега. Это удавалось не всегда, и он оскальзывался на влажном льду, падал, упираясь альпенштоком, – его острый конец оставлял глубокие борозды, но неизменно находил опору. Тогда Элан поднимался и продолжал карабкаться. Дважды пришлось пустить в ход нож: он хорошо держал в снегу, хотя на второй раз лезвие попало на лед, и острие обломилось.
– Э-эй! – наконец расслышал Элан глухой голос. – Эй-ей!
Он взобрался повыше и увидел темно-голубую щель, точно аккуратный пропил в ледяном панцире.
– Привет спелеологам, – громко сказал тигреро и махнул ожидавшей внизу Мишель: дескать, нашел пропажу. – Как самочувствие? – Он подполз к краю расселины и заглянул. – Да ты тут плотно обосновался.
Метр с небольшим в самом широком месте, расселина уходила вниз под углом, и в ее синем сумраке тигреро не сразу разглядел Бориса. Художник застрял на глубине около четырех метров; виднелась одна лишь злополучная сумка, которая его погубила, – темно-красное пятно.
– Борис! Цел?
– Не цел! – завопил художник. – Больно!
– Потерпи, скоро достанем, – ободряюще сказал Элан, прикидывая, как и что.
Пожалуй, двое крепких парней управятся без особого труда. Вырубить хорошие опоры и положить у края расселины Майка, чтобы держал, а самому на веревке спуститься вниз. Второй веревкой обвязать Бориса; а если не удастся, то обвязать сумку: ремни его удержат. Бомбой влетевший в щель художник застрял прочно – но все же не настолько, чтобы его было не выдернуть. В крайнем случае, можно притащить с Двадцать Первого пару больших термосов, полить лед кипятком и вытащить Бориса, как не притертую пробку из горлышка. Милое дело.
– Больно-о! – взвыл художник.
– Терпи. Какого рожна бегом пустился?
Борис промолчал, а тигреро оглянулся, высматривая, не показался ли на тропе под ледником Майк. Версана не было – да и быть еще не могло – зато глаз отдохнул на ладной фигурке Мишель.
Из расселины донесся стон. Конечно, больно – ввалился на большой скорости, засел свернутый клубком.
– Борис, слушай, что мы будем делать. Я побегу на Приют, захвачу все, что надо, а сюда скоро поднимется Майк.
Снизу долетел хриплый вопль.
– Помолчи, потом откричишься. Когда…
– К черту… Не надо ничего. Прикончи, как Тамару.
– Я не штатный палач.
– Да больно же!
– Будешь терпеть, пока не достанем. Подумаешь, в лед завалился. Не хрен было рысью мчаться.
– Да я тебя увидел. Решил: за мной гонишься.
– Я думал перехватить тебя до ледника. А ты, как последний кретин…
– Ну да, да, кретин! Помоги же! А-а-а!
Элан улегся на снежном языке, уперся локтями. Хорошо бы отключить болевой центр у Бориса в мозгу. Ну, попробуем. С осторожностью, чтобы не навредить…
Борис стонал, кричал и бранился; то взывал к Элану, умоляя о смерти, то клял его на чем свет стоит – и не давал сосредоточиться. Мужчины часто плохо переносят боль – особенно такие, из интеллигентского сословия. Уж тигреро на Светлом навидался…
– Заткнись, – зарычал он, не выдержав. – Никто не виноват, кроме тебя. Умолкни, или я ухожу.
Борис в ответ заверещал, как дикий поросенок.
Элан уставился на противоположный край расселины. Кромка острая, будто лезвие ножа, светлая, а ниже лед наливается синевой… Как быть с художником? Оставить – и пусть кричит, пока не выдохнется? Даже если у него сломана пара ребер, от этого не умирают.
– Тигреро, я плохо объясняю. Чертова палка – она в брюхо воткнулась…
Под Эланом покачнулась гора. Борис катился по склону в обнимку с альпенштоком – с ним и ввалился в расселину, и насадился, как на шампур.
– Куда воткнулась? – переспросил Элан, разом охрипнув.
– В брюхо. К правому боку. Все одно подыхать. Добей сразу.
– Ладно, – ответил тигреро. – Потерпи – Майк поднимется, тогда и…
– Черт! А без него?
– Никак.
Борис затих, а Элан зажмурился, стиснул зубы, сжал кулаки. Версан ни при чем, дожидаться его незачем – просто надо ударить внезапно, когда художник не мается ожиданием смерти. Внизу раздался протяжный стон. Сейчас, дружище, сейчас помогу…
Ударившая незримая пружина чуть не прикончила его самого: Элана подбросило, он дернулся и распластался на снегу, уткнувшись лицом в жесткую холодную сырость. Мысленно подсчитал погибших. Борис – пятый. Неужто Изабелла заберет их всех? Его мутило, и засасывала трясина беспамятства.
Тигреро так и лежал у расселины, пока наверх не поднялся Майк.
– Эл! Ну, что тут? – Он тряхнул тигреро за плечо. – Ты-то живой?
Элана затрясло, как в ознобе. Стиснув зубы, он унял дрожь и рассказал, что произошло. Майк клацнул зубами, шепотом выругался, затем приподнял Элана и заставил сесть:
– Хорош валяться, не то отморозишь себе все самое нужное. Доставать не будем; не хватало самим туда оборваться. Эл, мы лезем вниз. Слышишь? Тебе по морде съездить? – предложил Майк заботливо. – Ну, что молчишь?
– Он из-за меня навернулся. Узрел демона.
– Кто мог знать, что он обделается со страху, завидев тебя на тропе? Ты мог это знать? Говори!
– Он и с бивака ушел потому, что боялся. Я должен был подумать…
Удерживая за плечо, Майк влепил ему оплеуху.
– Ничего ты никому не должен. Здесь не детский сад, и проводник не нянька. Стервец по дурости дернул галопом через ледник – и нарвался. А тебе нечего убиваться. – Версан извлек из кармана салфетку, сунул Элану, у которого пошла носом кровь. – Оботрись, да и поползем. – Он собрал горсть снега, сбил в лепешку и приложил тигреро над переносицей. – Держи сам. Эл, пойми: Изабелла, помноженная на глупость всех наших… она сильнее тебя. Коли сами нарываются, не спасешь. Ты не можешь думать за каждого, предугадывать шаги, мысли, реакции… Даже если ты демон.
Элан не отозвался; сидел, прижимая к лицу салфетку и снег. Майк вздохнул. Тигреро не позавидуешь: тяжко отвечать за толпу бешеных идиотов, которые будто намеренно ищут смерть.
– Когда вы с Мишель убежали, – снова заговорил версан, – Лена прямо очертенела. Я сказал: придушу, если не прекратит визжать в уши.
– Что хотела?
Майк покривился.
– Всполошилась: тигреро, дескать, Бориса настигнет и хребет перешибет. Вдогонку ринулась – только пятки засверкали. Да бегает она не ах, вот и запоздала.
– Погоди, – Элан отбросил окровавленную салфетку. – Получается, она знала, что Борису каюк?
– Какое! Обычная истерика – ах, боюсь, как бы чего не вышло.
Элан поглядел вниз, на Лену и Мишель у края ледника. Даже отсюда было видно, что они держатся поодаль друг от друга.
– Пойдем, допросим ее с пристрастием.
– Не дури. Что тут спрашивать? Вот выдумал – цепляться к безголовой пигалице.
– Я не цепляюсь. Но она ведет себя странно.
– Тут все ведут себя странней некуда, – буркнул версан. – Да знай она что-нибудь, разве б не сказала? Объявить на публику, что в тебя втюрилась, а заодно и со мной не прочь, – это пожалуйста. А предложить объяснение, почему люди гибнут, стесняется. Так, что ли?
– Выходит, так.
Майк посмотрел с жалостью.
– Да ты, малыш, сбрендил. Пойдем-ка на Приют, там теплого молочка, компресс на лоб – и баиньки. Мишель сказочку расскажет, колыбельную споет…
– Заткнись. – Элан сжал виски. – Надо хоть знак какой поставить. Из снега слепить?
– Правильно, – оживился версан, обрадованный, что тигреро отвлекся от дурных мыслей. – Соорудим маленький – как его? – постамент…
– А на него тебя поставим. Черт, как же оно зовется?… Пусть будет постамент, – махнул он рукой, так и не вспомнив нужное слово.
Ползая по склону, стали сгребать снег и лепить надгробный памятник у края расселины. Получилась усеченная пирамидка, в которую сверху воткнули альпеншток.
– Ночью подморозит, все схватится в лучшем виде, – заключил Майк.
Он вручил Элану свой альпеншток, велел осторожно спускаться и сам потихоньку заскользил вниз.