Память Древних (СИ)

Есть еще страны, которым не наплевать. Не Даэрдин, не Талнах, да. Но есть.
Данан держалась молодцом. Несмотря на то, что ордовирный браслет отнял у неё возможность обороняться от опасности привычными способами, он будто вернул ей стойкость. Хотя бы немного. В случавшихся регулярно стычках с хаотично бродившими группами исчадий, Данан хваталась за меч и, на удивление всех, обнаруживала с ним маломальскую сноровку. Очевидно, что Жалу, Дею, а заодно и Эдорте, не приходилось обучать чародейку с нуля. Клейв или кто бы там ни был прежде, явно старался, вбивая Таламрин в голову науку защищать себя обычными методами.
Стычки с беспризорными исчадиями случались каждый день, а порой — и дважды на дню. Зачастую это были совсем лишенные воли и сознания создания, в которых единственный инстинкт — голод — подавил все остальное. Они отбивались от генералов и теократов, которые вели то или иное опустошение, пожирая сущее. А когда заканчивали, оказывались в немногочисленном составе на пепелище одни. В иных деревнях и поселениях Астерии, если исчадий было совсем мало, люди приучились справляться с набегами сами. Нарочно собирали ополчение, выступали в бой, безжалостно уничтожали нечисть, сжав зубы. В других — отставших исчадий оказывалось слишком много, и в результате ожесточенных боев «живая» сторона несла большие потери. Благо, исчадия не размножались сами по себе. Это хоть немного вселяло в людей надежду.
Диармайд стал миролюбивее: меньше цапался с Жалом, старался не ругаться с Данан по любому поводу. Может, в самом деле поумнел, а, может, просто поглядел на пример всегда терпеливого Борво, который начал понимать, что Эдорта вряд ли ответит ему взаимностью. Во всяком случае, пока к этому не вело: Дора жила какой-то своей жизнью, частенько строчила письма, отсылая их по возможности (по её словам — братьям леди Данан), и Борво в эту жизнь никак не вписывался.
Впрочем, возможно все дело оказывалось в том, что у Борво и Диармайда, как и у Данан, были теперь другие заботы. Их глаза теперь постоянно светились серебристым, в любое время дня и ночи, в любом месте, за любым занятием. В моменты столкновений с исчадиями пустоты, блеск и сияние в лицах парней становились ярче, а у Данан — тускнели, чернея, даже несмотря на условное отсутствие магии. Это наводило чародейку на мысль, что, как ни прячься, а от скверны Пустоты в самом деле нельзя ни укрыться, ни убежать. Очернившись раз, её уже не вывести. Измазавшись в Пустоте опустошенных Увяданием исчадий, Данан только теперь окончательно поняла, что обратно духовный клинок ей уже не «выбелить».
Размышляя об этом, чародейка прислушивалась к себе и… ничего не чувствовала. Может, немного, обиду — что именно ей из-за её способностей пришлось вляпаться в это дерьмо глубже остальных, но не более. Прицениваясь к собственным чувствам, чародейка ловила себя и на других изменениях, к которым ордовирный браслет не имел отношения. Её уже не беспокоило, что их может засечь какой-нибудь дух, поднятый соглядатаями Молдвинна: она равно надеялась на Жала, Клейва и братьев. С разных сторон, так или иначе, они справятся с этим. Даже в случае засады им теперь мало что грозит — ну в самом деле, с ними Фирин! Потеря Редгара тоже больше не отзывалась у женщины волчьей тоской — она напоминала шрам, до того старый, что уже и не вспомнишь, где получил. Только чувствуешь иногда пальцами, когда ведешь по коже. А в остальное время лишь удивляешься, как он еще мхом не порос.
Вечерами и на привалах смотрители, нет-нет, не спрашивая вслух, мимолетно касались друг друга — поверх плеча, за локоть, за кисть. Будто вызнавая: ну ты как, порядок? Терпишь?
Терпеть приходилось много, всем троим. Полноценный сон стал не то, что роскошью — он вовсе утратил место в их укладе. Смотрители спали скомкано, никогда полную ночь, просыпаясь хаотично, то один, то другой. Остальных сна лишил дозор. Он стал строго организованным, во многом благодаря рачительной и вымуштрованной регулярной армией Эдорте. Каждые три часа один из четырех соратников переворачивался на бок, укладывая голову соседу на плечо, а тот открывал глаза, поднимался корпусом и выглядел так, будто и не спал мгновением раньше. Смотрителей в это не впутывали.
 
У Стенна и Жала обнаруживались схожие привычки во сне — быть наготове. Но, конечно, бывалому наймиту было далеко до искусства эйтианца с многовековым опытом. Хотя, стоило признать, Холфьстенн оказался едва ли не прочнейшим звеном в их цепи. Без него только Фирин, наверное, остался бы с ней из-за цели похода и, возможно, еще Борво. Сказал бы ей кто такое в начале странствия, Данан бы расплакалась от смеха. А сейчас…
Жал начал проявлять о Данан заботу, чего до спуска в подземелья Руамарда старался не делать. Снедаемая изнутри голосом древнего колдуна, чародейка частенько теряла чувство происходящего. Судя по тому, что время от времени она валилась оземь (вовремя схваченная руками эльфа), хваталась за виски, или что пару раз у неё шла носом кровь, Темный мучил её много сильнее, чем в былые дни.
Ордовир, как стало очевидным, блокировал чародейство самой Данан, а вот Темному был по боку. Архонт был зол и натуральным образом наказывал чародейку, как непослушное дитя. Дитя, которое отняло у него любимую игрушку — духовный меч рыцаря-чародея.
Несмотря на это все, Данан в самом деле старалась не впадать в уныние и даже бодриться. И, верные товарищи, гном с остальными постоянно вменяли это в заслугу Жала. «Какой молодец!», «Смотри, не стань папашей!» и следом: «О, а представьте, если у них будет амниритовый ребенок! Удобно же: ночью заноет — всегда найдешь где. Так сияет!».
Последняя мысль показалась парням особенно увлекательной очередным походным утром. Сворачивая вещи с привала, сверяя карту маршрута, подготавливая запасы воды и пищи на день, отделяя нужные порции к завтраку, товарищи взялись обсуждать личную жизнь эльфа и Данан всерьез. Несмотря на то, что оба действующих лица их прогнозов и предположений сновали рядом.
— Ага! А если такое чадо брать с собой на пьянки, то на обратном пути оно тебе посветит, как жаровня! — поддержал Хольфстенна Борво.
— Слушайте, — вдруг заинтересовался гном с подозрительно похабной рожей, — а наш лопоушек — тоже весь как жаровня?
Борво дернул плечами:
— Так сам же видел, еще как. Жарит и жарит, — похихикал Борво,
— Ты не по-о-онял, — протянул Холфьстенн в самом однозначном намеке. — Ну-ка, Данан! — разнузданно призвал он, сделав характерный жест рукой: мол, давай, рассказывай!
— Чего? — недовольно осведомилась та, скатывая и перехватывая шнурами лежак.
— Ну, расскажи нам! — потребовал Стенн с небывалым энтузиазмом. — Или ты, Жал! Я уже сто раз себя изъел этим! — простонал Стенн и задал наконец терзавший его вопрос: — Когда он тебя того, Данан, ты хоть что-нибудь чувствуешь? Или наш амниритовый друг и его… хм-хм, так сказать, меч становится бесплотным и тыкается сквозь тебя, а?
Жал застыл, как был — со свернутым плащом в руке, который намеревался запихать в дорожную сумку. Данан покосилась на друга с усталым сочувствием.
— В самом деле, тебя волнует это? — пробормотала женщина.
Но Хольфстенна, по ходу дела, не волновало уже ничего, кроме полета собственной фантазии.
— О, я прямо представил этот светящийся жезл удовольствия! — заявил гном и захохотал в голос.
— Может, тебе показать, чтобы не напрягался? — поучаствовал Жал с недовольной физиономией. Эдорта, присутствующая при разговоре вместе с остальными, покрылась багряными пятнами до ушей. Зато Дей — Стенн слышал — молча заскрипел зубами.
 
— Светящийся жезл удовольствий?! — с неожиданным весельем вставил Фирин и тут же предложил свою версию: — Волшебный посох счастья!
Жал быстро поглядел попеременно на обоих шутников, но те, кажется, входили в раж.
— Не унижайте парня! — влез до кучи Борво и потряс кулаком. — Огромная огрская дубина экстаза!
— Рычащий дракон! — сквозь слезы предложил Холфьстенн, щелкнув пальцами.