Сны Персефоны (СИ)
— Ах! — восторженно выдохнула Кора. — Что это за цветы, мама?
Деметра обернулась к дочери — в глазах её сиял мягкий тёплый свет созидания. Она подошла, обняла Кору за талию, заправила ей непослушную рыжую прядку за ушко и сказала:
— Я назвала их орхидеи. Правда же они совершенны?
— О да, ты превзошла саму себя. Это цветы, достойные богини.
Деметра внимательно посмотрела на дочь.
— Кора, милая, почему на твоём личике я вижу печать уныния? Что расстроило моё дитя?
Юная богиня Весны вздохнула.
— Я никак не могу понять, какое у меня оружие. Я должна представить его, чтобы оно появилось.
Деметра обеспокоенно оглядела дочь:
— Кора, только не утаивай от меня ничего! Скажи честно — тебе кто-то угрожает?
— Нет, мама, что ты, — богиня Весны поспешила успокоить мать. — Просто я бы хотела уметь защищаться, если вдруг кто-то будет угрожать.
— Тебе не нужно, — отозвалась Деметра, в голосе её — прозвенела сталь, а красивое лицо стало жёстким, — если кто-то попробует навредить тебе — ему придётся иметь дело со мной. А этого, думаю, и сам Зевс не захочет.
— Мама, но ты ведь не всегда будешь рядом! Вдруг мне придётся защищаться самой?
Деметра тяжело вздохнула, крепче прижала к себе дочь и произнесла:
— Милая моя девочка, надеюсь, тебе никогда не придётся. Но если всё-таки это случится, поверь — оружие найдётся само. Оно появляется всегда, когда тебе есть что защищать.
Кора кивнула, приняв услышанное, и тут же спросила:
— А какое твоё оружие, мама?
Деметра вздрогнула, тяжело вздохнула, но всё-таки ответила:
— Когда-нибудь я тебе покажу.
… Её оружие не появлялось долго — сначала её защищала мать, потом — муж. Ей самой нечего было защищать. Ровно до той поры, пока не покусились на самое святое для неё — её любовь.
Она хорошо запомнила тот день, виноватого Адониса и собственную ярость, охватившую, будто пламя, всё её существо. Чёрные шипастые плети выстрелили сами. Обвили тонкое тело юного бога, пронзили ему сердце, подняли над землёй. Глядя, как беспомощно Адонис хватает ртом воздух, как пытается слабыми пальцами оторвать лозу, что прочнее стали, каким ужасом полны его изумрудно-зелёные глаза, Кора ощущала странное, неведомое ей доселе, удовлетворение. В ней ликовала и торжествовала, обретя, наконец, полную силу, Богиня Подземной Весны, Персефона-разрушительница.
Позже она узнала, что её лозу не берёт огонь и не режет железо. Но тогда это не обрадовало её, а скорей — напугало. К тому же, напитываясь ихором, плети ширели, крепли и хотели ещё и ещё убивать.
И потому Кора старалась не использовать их.
Просыпаюсь от нежного прикосновения к руке. Открываю глаза и фокусируюсь на фигуре, склонившейся надо мной.
— Вставай, соня, — мягко пеняет он. — У меня кое-что для тебя есть.
Тру глаза, потягиваюсь, разминая чуть затёкшие после сна мышцы, и смотрю туда, куда указывает узкая ладонь Гермеса.
Перекинутое через спинку кресла, струится изумрудным шёлком вечернее платье, а внизу — поблёскивают тонкими полосками изящные босоножки.
Вскидываю брови:
— Это такой подкат?
Гермес хмыкает:
— Самое его начало, Кора. Не бойся, пока наряд тебе ничем не грозит.
— А может грозить?
Гермес пожимает плечами:
— Кто знает… Ты скоро исчезнешь… Вдруг захочешь в последние свои дни…
— … пуститься во все тяжкие? — подсказываю я.
— Угу, со мной, например. Я знаю все, и особо тяжкие — тоже, — лукаво подмигивает мне он. — Но пока — спокойно одевайся. Я даже подглядывать не буду, честно-честно.
Очень хочется запустить в него подушкой, а ещё губы почему-то трогает улыбка — злиться на него не получается совсем.
Гермес выходит, а я переодеваюсь. Платье сидит идеально, босоножки — точно по ноге. Неужели, пока я спала, снял мерки? Оглядываю себя в зеркало, что висит чуть поодаль от кровати: что со мной стало? лицо осунулось, под глазами — круги, кожа бледная и как-то потемнела? Я что — и впрямь превращаюсь в чудовище?
Да нет, глупости всё это. Тот ошибся, и другие — тоже. Мы спокойно пережили приход Единого, и то, что люди перестали молиться нам. Да, пришлось перестраиваться, учиться жить в изменившихся условиях, но мы справились.
Справились же?
А значит, нет никаких чудовищ внутри. Это всё — философские дебри Тота, не более.
Или есть?
Отгоняю дурацкие мысли. Сейчас это не важно — важно, понять замысел Гермеса и начать войну.
Снова приглядываюсь к себе. На шее — в глубоком вырезе платья — явно не хватает кулона. И он взблёскивает из шкатулки, что стоит на туалетном столике. Тяну за цепочку и замираю. Кулон Гестии. Тот, который я раньше никогда не снимала. Тот, который потеряла однажды.
Или не потеряла? Недаром же Гермес всегда числился лучшим вором всея Олимпа.
Прежде я считала это украшение символом своего семейного счастья. И оно, по сути, им и было. Огонь Гестии горел в домашнем очаге, и в нашей подземной семье царили лад и понимание. Но вот у меня украли его — украли моё счастье. Разрушили привычный мир. А я этого не прощаю.
Эй, Гермес, ты, кажется, не учёл, что я не собираюсь исчезать. И не знаешь, что теперь мне есть, кого защищать — за своё дитя я буду бороться до конца, учти.
Я решительно защёлкиваю застёжку кулона на шее и выхожу из комнаты. Гермес ждёт меня в коридоре, опираясь о стену.
При моём появлении даже присвистывает:
— И всё-то ты хорошеешь.
Я улыбаюсь, надеюсь, что плотоядно, и протягиваю ему руку. Он галантно целует, потом притягивает к себе, и пространство вокруг нас закручивается в вихри, как всегда, при перемещении.
Мы оказываемся в неком филиале Звёздного Чертога. Прямо… посреди усыпанный звёздами космической тьмы красуется накрытый на двоих столик. Играет музыка. Мой любимый смертный композитор — Моцарт. Его мелодии всегда полны солнца.
— Прошу, — с изящным полупоклоном приглашает Гермес, и я шествую к столу.
В бокалах искрится шампанское, в вазе — исходятся ароматом сочные фрукты.
Я обнимаю пальцами тонкую ножку, поднимаю сосуд вверх.
— За что пьём? — получается говорить игриво, хотя внутри всё бурлит, как пузырьки в шампанском.
— За возможности! — пафосно провозглашает Гермес.
Отхлёбываю искристого напитка, смакую, ставлю на стол и, прищурившись, спрашиваю:
— Этим он тебя купил? Тот старик…
Гермес усмехается:
— Он не покупал. Я сам его нашёл и предложил сделку. Мне нужен был опыт и мудрость, ему — ловкость и умение проворачивать дела. У нас — взаимовыгодное сотрудничество.
— И всё-таки… какая выгода именно тебе? Ты же получается у него кто-то вроде офис-менеджера.
— Возможность творить, Кора. Чувствовать себя богом по-настоящему. Ведь нет бога без творения. — Встаёт, протягивает мне руку. — Идём.
И я покорно отправляюсь за ним, потому что заинтригована донельзя.
Мы останавливаемся у парапета, который я даже не заметила слегка. Нас почти ощутимо охватывает безграничность вселенной. Я на миг даже задыхаюсь. Каждый раз вид просторов космоса повергает меня почти в детский восторг. Даже орхидеи в мамином саду не вызывали таких чувств.
— Смотри, я могу создавать.
Он поводит рукой — далеко впереди вспыхивает сверхновая.
— Мириады миров, миллионы галактик, целые вселенные, Кора. Я теперь — Предвечный Демиург. Я понял тайну и смысл великого делания.
Он берёт меня за руку, смотрит в глаза — пристально и странно, они влажно поблёскивают в неровном мерцании звёзд:
— Что он мог дать тебе? Ужас подземелья? Тьму и холод? Уродов и чудовищ в свиту? Кора! Ты рождена, повелевать мирами. Я положу вселенные к твоим ногам, Кора. Только скажи. Одно твоё слово.
Он замирает, ожидая.
Замираю и я, чувствуя, как кипит внутри гнев, как темнеет кожа, как удлиняются ногти.