Просто Давид

— Хм, может, и нет, может, и нет, — проворчал Стритер. — И, как вы говорите, только ему они могут сгодиться. Да и навряд ли они чего-то стоят. Так что, похоже, все равно городу придется решать вопрос.
— Да. Но уж поверьте мне, — перебил Ларсон, — мудрей будет перед мальцом не разоряться. И толку нет его спрашивать — мы давно уж поняли. А если он вдруг повернется да начнет вам вопросы задавать, тут и конец.
— Думаю, вы правы, — кивнул Хиггинс, лукаво улыбаясь. — И поскольку от вопросов нет никакого толка, что же, будем молчать при мальчике. Только бы сорванец поторопился и скорее пришел сюда. Хочу узнать, что в письме для него. Надеюсь, оно поможет распутать этот узел и узнать, кто они.
— Так он уж вышел, — напомнила миссис Холли, возвращаясь в дом, — думаю, он доберется, надо только подождать.
— О да, он доберется, надо только подождать, — вновь угрюмым эхом отозвался Симеон Холли.
Двое мужчин в фургоне поудобнее устроились на сиденьях, и Перри Ларсон, бросив отчасти неловкий, отчасти извиняющийся взгляд на своего работодателя, плюхнулся на нижнюю ступеньку. Симеон Холли уже застыл на одном из стульев, стоявших на крыльце. Симеон Холли никогда никуда не «плюхался». Наоборот, как говорил Перри Ларсон, если был трудный способ что-нибудь сделать, Симеон Холли находил его — и использовал. Тот факт, что в это утро он позволил — и продолжал позволять — чтобы священную рутину рабочего дня прерывали из-за такого пустяка — ожидаемого возвращения сбежавшего сорванца — был абсолютно невероятным для Ларсона. Он бы не поверил в это, если бы не видел собственными глазами. Да и теперь он ловил себя на невольном желании протереть глаза, чтобы убедиться в истинности происходящего.
Хотя присутствующие ждали прибытия Давида с большим нетерпением, они почти удивились, когда он появился, бегом преодолевая подъездную дорожку, — так скоро это случилось.
— О, где же оно? Пожалуйста! — сказал он, задыхаясь. — Мне сказали, у вас есть для меня письмо от папы!
— Верно, сынок, есть. Вот оно, — быстро ответил Хиггинс, протягивая сложенный листок бумаги.
Давиду, очевидно, очень хотелось скорее прочесть письмо, однако, прежде чем развернуть его, мальчик осторожно поставил футляр со скрипкой на землю. И только потом жадно впился глазами в листок.
Четверо присутствующих наблюдали, как меняется выражение его лица. Сначала они увидели быстро набежавшие слезы — пришлось поморгать, чтобы их прогнать. Им на смену пришло сияние, которое становилось все ярче, пока все лицо мальчика не озарилось чудесным светом. И когда Давид поднял глаза от листка, в них читалось восторженное изумление.
— И папа написал мне все это из далекой страны? — выдохнул он.
Симен Холли нахмурился. Ларсон подавился проглоченным смешком. Уильям Стритер уставился на мальчика и пожал плечами, но Хиггинс покраснел.
— Нет, сынок, — сказал он, замявшись. — Мы нашли его на… м-м… оно… я хочу сказать, отец оставил его для тебя в кармане, — наконец, выпалил мужчина.
На лицо мальчика набежала тень.
— Ох, а я надеялся, что я слышал… — начал Давид. Потом он вдруг остановился, и его лицо вновь засияло. — Но это почти как будто он оттуда написал, правда? Папа оставил письмо и сказал мне, что надо делать.
— Что же, что же? — крикнул Хиггинс, тут же придя в полную готовность. — Он сказал тебе, что делать? Тогда дай нам посмотреть, чтобы и мы узнали. Ты же разрешишь нам прочесть, правда, мальчик?
— Н-ну, да, — заикаясь, сказал Давид, вежливо, но с очевидной неохотой передавая письмо.
— Спасибо, — кивнул Хиггинс, протягивая руку.
Письмо для Давида очень отличалось от другого. Оно оказалось длиннее, но ничем не помогло, хотя читалось легче. Несмотря на прыгающие строчки, каждое слово было тщательно выписано — отец явно заботился о глазах мальчика, которому предназначался текст. Он занимал две страницы из записной книжки, а в конце стояло одно-единственное слово — «Папа».
— Давид, мальчик мой, — прочел Хиггинс вслух, — я жду тебя в далекой стране. Не горюй, это огорчит меня. Я не вернусь, но однажды ты придешь ко мне со скрипкой наготове и проведешь смычком по струнам в знак приветствия. Пусть скрипка расскажет мне о прекрасном мире, который ты покинешь, — ведь этот мир действительно прекрасен. Никогда не забывай об этом, Давид. И если однажды ты соблазнишься мыслью о том, что это не так, просто вспомни: в твоих силах сделать мир прекрасным, если ты только захочешь.
 
Ты среди новых лиц, кругом незнакомые вещи и люди. Не все они будут тебе понятны, а какая-то часть может и не понравиться. Но не бойся, Давид, и не моли о возвращении в горы. Помни, мой мальчик, в твоей скрипке есть все, чего ты так желаешь. Ты только играй — и просторное небо нашего горного дома всегда будет над тобой, а лесные друзья и товарищи будут окружать тебя. Папа.
— Что ж это! Даже хуже, чем первое, — простонал Хиггинс, закончив чтение. — Да тут совсем ничего нет! Как думаете, если человек решился писать в такой момент, ему ж надо со смыслом писать-то, чтобы люди могли ухватиться и понять, кто таков мальчик, верно?
Ответа не последовало. Собравшиеся могли только ворчать и согласно кивать, от чего в итоге не было никакого толку.
  
Глава V
 
Диссонансы
 
Мертвец, найденный в амбаре фермера Холли, вызвал в городке Хинсдейл заметное оживление. Случай был весьма странным по разным причинам. Во-первых, дело было в мальчике — в Хинсдейле полагали, что знают мальчиков, но после встречи с Давидом пришлось в этом усомниться. Во-вторых, удивляли обстоятельства. Мальчик и его отец вошли в город как бродяги, но Хиггинс, который не скрывал, что «подвез» пару в тот вечер, не колеблясь, утверждал: они были совсем не похожи на обычных бродяг.
Поскольку в карманах мертвеца не нашлось почти ничего, кроме двух записок, а желающих купить скрипки не оказалось, пришлось отвезти тело в город и там похоронить. Давиду об этом ничего не сказали. Вообще с Давидом почти не разговаривали с того утра, когда Хиггинс отдал ему письмо отца. В тот раз мужчины сделали еще одну попытку «найти хоть что-нибудь», как выразился отчаявшийся Хиггинс. Но ответы мальчика совершенно не проясняли дела, не помогали и часто даже запутывали. В то утро большинство утвердилось во мнении, что Давид был «немного того», поэтому мальчика оставили в полном одиночестве.
Городские власти определенно не знали, кем был мужчина, и, очевидно, были не в силах это выяснить. Имя, написанное им самим, нельзя было прочесть. Записки ничего не объясняли, а сын покойного был явно не способен сказать что-либо вразумительное. Из деревушки в горах сообщили: да, такие мужчина и мальчик действительно жили в почти недоступной хижине, но это не помогло разгадать тайну.
Давида оставили на ферме, но Симеон Холли пообещал себе поторопиться с поисками желающих забрать мальчика.
В тот первый день Хиггинс, поднимая вожжи, чтобы уехать со двора, спросил, кивнув в сторону Давида:
— Ну так как, Холли? Можно оставить мальчика у вас, пока не найдем охотников его забрать?
— Н-ну да, я думаю, — поколебавшись, довольно неискренне ответил Холли.
Но его жена, маячившая сзади, тут же бросилась вперед.
— Да-да, конечно, — горячо согласилась она. — Уверена, от него не будет ни капельки беспокойства, Симеон.
— Возможно, — мрачно уступил Симеон Холли. — Но и проку от него не добьешься, это уж точно.
— Именно, — громко сказал Стритер из фургона. — Если б он стоил своего куска хлеба, я сам бы его тотчас забрал, но посмотрите, чем он занят сию минуту, — закончил он, презрительно пожав плечами.
Давид, сидевший на нижней ступеньке, явно не слышал ни слова. Выразительное лицо мальчика сияло, он снова пожирал взглядом письмо отца.
Внезапная тишина отвлекла его. Давид поднял глаза, сверкавшие как звезды.
— Я так рад, что папа сказал, как мне быть, — выдохнул он. — Теперь будет легче.
Не дождавшись ответа от неловко молчавших взрослых, он продолжал, словно объясняя: