Просто Давид

Давид был совершенно сбит с толку, напуган и угнетен. Теперь он знал, что никогда больше в этом мире не увидит любимого папу и не услышит его слов. Мальчик ясно понял все это за последние десять минут. Но почему так оно вышло или чего отец хотел бы теперь от сына — на это, казалось, не было ответа. Только сейчас мальчик осознал, что для него значил уход отца. Этого не может быть! Но, даже не договорив фразы, Давид понял — все уже случилось, ничего не изменишь.
Тогда Давид страстно захотел вернуться в дом на горе. По крайней мере, там у него будет любимый лес с птичками, белочками и дружелюбными ручейками. И Серебряное озеро, чтобы на него любоваться. И все они будут говорить с ним о папе. Он действительно верил, что там, наверху, будет почти казаться, что отец действительно рядом. И, как бы там ни было, если папа когда-нибудь вернется, он будет искать Давида именно там — в милом домике на горе, которым они так дорожат. Значит, он отправится прямо в родную хижину. Да, именно так он и поступит!
С решительным выражением лица Давид встал, бормоча что-то себе под нос, подхватил скрипку и уверенно зашагал по подъездной дорожке. Потом он вышел на большую дорогу и повернул туда, откуда прибыл накануне вечером вместе с отцом.
Холли только закончили завтракать, когда Хиггинс, коронер, въехал во двор вместе с Уильямом Стритером, самым уважаемым — и самым скупым, если верить людям — фермером в городке.
— Ну как, вытянули что-нибудь из мальчика? — не церемонясь, спросил Хиггинс, когда Симеон Холли с Ларсоном показались на кухонном крыльце.
— Очень мало. По правде сказать, ничего важного, — ответил Симеон Холли.
— И где он сейчас?
— Как же, он тут на лестнице был пару минут назад, — Симеон Холли огляделся с некоторым нетерпением.
— Так мне надо с ним повидаться. У меня письмо для него.
— Письмо! — воскликнули одновременно потрясенные Симеон Холли и Ларсон.
— Да. Нашел у его отца в кармане, — кивнул коронер. Он изъяснялся с мучительной краткостью, свойственной обладателю лакомого кусочка информации, которого с нетерпением ждут другие. — Письмо для «моего мальчика Давида», так что я подумал, лучше отдать, не читая, раз это для него. А как он прочтет, я бы все же посмотрел. Хочу узнать, есть ли там что-то, похожее на здравый смысл, — в другом-то письме нету.
— В другом письме! — снова воскликнули Холли и Ларсон.
— О да, есть еще одно, — коротко и веско произнес Уильям Стритер. — И я его прочел — все, кроме каракулей в конце. Так то ж никому не разобрать!
Хиггинс хохотнул.
— Да, могу признать, это имя — прямо головоломка, — согласился он. — А нам-то оно и нужно, чтобы понять, кто они такие — ведь мальчик вроде сам не знает, как вы вчера ночью-то сказали. Я надеялся, к утру вы побольше выведаете.
Симеон Холли покачал головой.
— Это невозможно.
— Уж да, я б так сказал, — горячо вмешался Перри Ларсон. — И «чудной» здесь — не то слово. То он как обычный человек говорит, то давай болтать о ледяных шубейках, белках-птичках и говорящих ручьях. Он уж точно чокнутый. Вы послушайте. Он вправду, кажись, не видит, что между ним и евойной скрипкой разница есть. Мы утром-то узнать хотели, что делать будет да чего хочет, а он давай болтать, как папаша ему говорил — де нет разницы, что делать, если настроен хорошо и играешь в лад. Так что вы на это скажете?
— Что же было во втором письме, о котором вы сказали? — спросил Симеон Холли.
Хиггинс странно улыбнулся и залез в карман.
— В письме? Если хотите, пожалуйста, прочтите сами, — сказал он, протягивая сложенный листок бумаги.
Симеон взял его и осторожно осмотрел.
Очевидно, это был листок, вырванный из записной книжки. Его сложили втрое, а сверху надписали: «Получателю сего». Почерк был причудливым и не очень понятным. Но, насколько было можно разобрать, в записке говорилось следующее:
«Настал момент, когда я должен вернуть Давида в мир, и с этой целью я двинулся в путь.
Но я болен — очень болен, и если Давид сможет идти быстрее меня, я должен поручить другим завершение моего дела. Обращайтесь с ним мягко. Он знает только добро и красоту. Он ничего не ведает о грехе и зле».
 
Затем следовала подпись, состоявшая из каракулей и завитушек, которые абсолютно ничего не значили для озадаченного Симеона Холли.
— Ну? — подтолкнул его Хиггинс.
Симеон Холли покачал головой.
— Я тут мало что понял. Записка весьма необычная.
— Имя разобрали?
— Нет.
— Вот и я не смог. И еще с десяток людей, которые пытались. Но где же мальчик? Может, в его записке что толковое есть.
— Я схожу за ним, — вызвался Ларсон. — Видно, он где-то поблизости.
Но, по-видимому, Давида не было «где-то поблизости». По крайней мере, его не было в амбаре, в сарае, в спальне над кухней и во всех остальных местах, куда заходил мужчина. Разочарованно нахмурившись, Ларсон возвращался назад, когда миссис Холли в появилась на крыльце.
— Мистер Хиггинс, — прокричала она, явно чем-то взволнованная, — ваша жена только что звонила. Говорит, ее сестра Молли только звонила ей и сказала, что маленький бродяжка со скрипкой у нее дома.
— У Молли! — воскликнул Хиггинс. — Так это же в миле отсюда, если не больше.
— Вот он где! — вмешался Ларсон, торопясь к крыльцу. — Треклятый негодник! Стало быть, удрал, покуда мы завтракали.
— Да. Но, Симеон, мистер Хиггинс, мы не должны были дать ему уйти вот так, — взмолилась миссис Холли дрожащим голосом. — Ваша жена сказала, что Молли увидела его на перекрестке. Мальчик плакал, потому что не знал, куда идти. Он хотел вернуться домой, то есть в ту жалкую хижину на горе, понимаете, и мы не можем дать ему уйти одному — ведь он совсем ребенок!
— Где он сейчас? — требовательно спросил Хиггинс.
— На кухне у Молли, ест хлеб с молоком. Она сказала, ужасно трудно было заставить его поесть. И она хочет знать, что с ним делать. Потому и позвонила вашей жене. Она подумала, вам стоит знать, где он.
— Да, конечно. Так скажите ей, чтобы она велела ему вернуться.
— Молли говорит, она пыталась заставить его вернуться, но он сказал: нет, спасибо, лучше я не буду. Он шел домой, где отец сможет его найти, если потребуется. Мистер Хиггинс, мы… мы не можем дать ему уйти вот так. Ведь ребенок умрет в этих ужасных лесах, даже если доберется туда, в чем я очень сомневаюсь.
— Конечно, конечно, — бормотал Хиггинс, задумчиво нахмурившись. — И есть это его письмо. Послушайте, — добавил коронер с прояснившимся лицом, — бьюсь об заклад, письмо его и вернет! Кажется, папочка для него — самое дорогое. Так, — проговорил он, оборачиваясь к миссис Холли, — скажите жене, чтобы она… нет, лучше сами позвоните, пожалуйста, Молли, и скажите, чтобы она передала мальчику: у нас для него письмо от отца, и если он вернется, то получит его.
— Сию минуту, — отозвалась миссис Холли через плечо, уже торопясь в дом. Она вернулась с невероятной быстротой, и лицо ее сияло.
— Он уже вышел! Так скоро, — кивнула она. — Молли сказала, он без ума от радости. Даже не доел завтрак, так торопился. Так что, думаю, мы скоро его увидим.
— О да, мы скоро его увидим, — эхом повторил Симеон Холли. — Но от этого мы не поймем, что будем с ним делать, когда все-таки увидим.
— Может, письмо нам поможет, — примирительно предположил Хиггинс. — В любом случае, даже если и нет, я б не стал беспокоиться. Думаю, кому-нибудь он пригодится — хороший здоровый малец.
— А вы нашли какие-нибудь деньги на теле? — спросил Стритер.
— Немного мелочи — несколько центов. Ничего ценного. Если в письме мальчика ничего нет о том, где их близкие, городу придется взять на себя похороны.
— У него была скрипка, да? И у мальчика тоже. Может, за них что-нибудь можно выручить? — круглые голубые глаза Стритера хитро заблестели.
Хиггинс медленно покачал головой.
— Может, если б на них был спрос. Но кому они нужны-то? В городе ни одна душа не играет, кроме Джека Гернси, да у того уже есть. Кроме того, он болен, и ему не до новых скрипок — хорошо бы хлеба с маслом добыть для себя и сестры. Думаю, он их не купит.