Лаборатория империи: мятеж и колониальное знание в Великобритании в век Просвещения

В результате участия в подавлении якобитского мятежа 1715–1716 гг. Саймон Фрэзер, лояльность которого, вероятно, никогда не распространялась дальше его собственной персоны, в надежде ускорить законное возвращение на родину отозвал, по праву вождя, почти всех Фрэзеров из лагеря восставших буквально накануне решающего сражения в Шотландии при Шериффмуре 13 ноября 1715 г.
Этот поступок вернул лорду Ловэту (окончательно анноблирован в 1730 г.) не только монаршее прощение, но и наследные владения. Последние еще долгое время служили яблоком раздора между своим новым владельцем и прежним — Александром МакКензи из Фрэзердейла, поддержавшим, в свою очередь, якобитский мятеж. Очень скоро вождь Фрэзеров определил для себя новые ориентиры: решение застарелого наследственно-земельного спора и политическая карьера в Шотландии уже при Ганноверах [763].
Между тем к 1724 г. правительство Великобритании вновь обратило пристальное внимание на Горную Страну: в 1722 г. в Англии был раскрыт якобитский заговор Фрэнсиса Эттербери, епископа Рочестера [764]. В это же время ходили упорные слухи о наличии подобных договоренностей между бригадиром Уильямом МакИнтошем из Борлама (попытки схватить которого долгое время не могли увенчаться успехом, а когда бригадира все же задержали, то мятежные горцы освободили его из заточения в блокгаузе Развен уже в октябре 1724 г.), Доналдом Кэмероном из Лохила, XIX вождем клана Кэмерон, и Александром МакДоналдом, «юным Гленгэрри», при том что все трое находились не в изгнании, как многие якобиты, но непосредственно в Горной Шотландии [765]. Имелись сведения о тайном хождении в Хайленде простюартовской корреспонденции бежавшего во Францию графа Мара [766]…
7 марта 1723 г. в одном из рупоров вигской печати, газете «Флаинг пост», было высказано мнение о том, что, несмотря на предпринятые правительством усилия, обитатели Горной Шотландии по-прежнему вооружены и представляют «удобный инструмент» влияния на Соединенное Королевство в руках иностранных держав [767]. Появление нескольких записок и отчетов «о положении в Горной Шотландии» на имя короля в 1724 г. представляется в этом смысле весьма показательным [768].
В этих затруднительных для правительства обстоятельствах Саймон Фрэзер, видимо, решил использовать недостаточную осведомленность Лондона о «Северной Британии», свою дружбу с высшими «шотландскими» чинами и представить себя при коронном правительстве как «эксперта по Горной Стране». Происхождение и новое положение лорда Ловэта в горношотландской среде как нельзя лучше способствовали его позиционированию именно в этом качестве. То, что заложивший основы британского присутствия в Горном Крае на весь период его умиротворения вплоть до конца 1750-х гг. рапорт командующего королевскими войсками в Шотландии в 1725–1740 гг. генерал-майора Джорджа Уэйда явился во многом результатом тайной проверки сведений мемориала вождя клана Фрэзер (вообще, конечно, знаковый показатель доверия к местной элите) — лучшее тому подтверждение [769].
Уже сам язык этого документа эпохи обращает на себя внимание тем, как Саймон Фрэзер выступал в роли «эксперта». На литературном английском вождь Фрэзеров указывает в том числе на язык своих клансменов как на «диалект ирландского, понятный лишь им самим» [770]. С самого начала мемориал оказывается «шифром» к пониманию реалий Горной Страны, а единственным знающим «ключи» к нему — только лорд Ловэт.
Учитывая, что языком хайлендеров действительно полагали ирландский, а религиозным символом якобитизма — католицизм (бывший в Ирландии, как известно, знаменем сопротивления протестантскому Лондону), англоязычный (как и протестантский) дискурс лишь усиливал роль автора мемориала как проводника в «край мятежа», «становившийся» таким в том числе благодаря полученным в этом сочинении характеристикам.
 
Достаточно было лишь указать на «мятежную» роль языка Горного Края, а распространенное по ту сторону «Хайлендского рубежа» мнение все прилагало само: «Общение [шотландских горцев] на ирландском языке в большей части страны, на языке, отличном от того, на котором говорит все остальное королевство, имеет большую тенденцию к их объединению; но отделяет их от остальных подданных бесполезной враждой, происходящей от различий в обычаях, что является естественным следствием разницы в языке» [771].
Сюжетная композиция и внутренняя логика текста также подчинены игре роли «проводника», которую на себя принял вождь Фрэзеров. Автор направляет читателя от одной из наиболее характерных особенностей Горного Края к другой, которые можно условно объединить в три группы, каждая из которых призвана сформировать определенное видение Горной Страны.
Первая группа определяет географическое, временное и культурное пространства Горной Страны, располагая Горную Область как можно дальше от предполагаемых читателей мемориала Саймона Фрэзера: край «горист и практически недоступен всем, кроме его собственных обитателей, чьи язык и платье совершенно отличны от тех, что на Равнинах [Нижняя Шотландия], до нашего дня менее цивилизованный, чем другие части Шотландии, отчего множество неудобств происходит для подданных Его Величества и даже для самого управительства» [772]. Вождь горного клана сам пишет о Хайленде и Лоуленде как различных частях королевства, и очень соблазнительно предположить, что граница этих двух миров — именно там, где характеристиками края ее обозначил лорд Ловэт.
С другой стороны, пограничные столбы на горношотландском рубеже никогда не стояли, эта «граница» всегда была довольно зыбкой и проницаемой. Именно поэтому для Фрэзера очень важно было так представить реальность, чтобы не оставалось сомнений в необходимости его знаний и опыта того, как надлежит действовать в «труднодоступной» Горной Шотландии. В «Горной Стране» лорда Ловэта к этому имелись все основания.
Автор мемориала приводит «два удивительных последствия» особого положения вождей в крае, первое из которых заключалось в том, что он, как наследный вождь клана Фрэзер, «несмотря на изгнание в течение многих лет», по прибытии в Шотландию отозвал из лагеря графа Мара под Пертом, «где стояла армия мятежников» [восстание якобитов 1715–1716 гг.], большую часть своих клансменов, которые, «несмотря ни на что, услышав, что их вождь собирает друзей и людей своего имени в Горной Стране… присоединились к лорду Ловэту… Другим примером послужили те из МакЛейнов, земли которых были поручены за долги управлению дома Аргайлов за 40 лет до этого… однако, несмотря на эти обстоятельства, сэр Джон МакЛейн собрал вместе 400 из них… против войск его Величества, хотя последними и командовал их собственный лендлорд [Джон Кэмпбелл, 2-й герцог Аргайл]» [773].
Реальный пример из собственной биографии в контексте «Горной Страны» предложенного монарху мемориала сулил вождю большие дивиденды в крае, «практически недоступном всем, кроме его… обитателей»… и их вождей. Если бы между Хайлендом и Лоулендом вообще не было никаких рубежей, ради этого их стоило бы выдумать и описать.
Необходимую Фрэзеру перспективу видения правительством Горной Страны обеспечило бы, однако, только ее распознавание в рамках британской политической культуры. Эту задачу решал второй набор особенностей социальной и политической жизни Хайленда, отраженный в мемориале. Предложенный лордом Ловэтом концепт края вписывался в политическую систему координат, понятную в Лондоне. Виги и тори обнаруживают в сочинении явную параллель с лояльными и враждебными Короне вождями и кланами Горного Края: правительство вигов «стояло на страже» принципов Славной революции от подозреваемых в симпатиях к якобитам тори так же, как лояльная Лондону партия в Горной Стране — от проякобитски настроенных кланов [774].