Тайна острова Химер

Это было настолько невероятно, что Мари невольно захохотала. Смех этот явился рефлекторной защитной реакцией, как и всякий другой рефлекс. Однако он быстро прекратился, уступив место аргументам.
— Он полицейский! Если документы его фальшивые, это давным-давно обнаружилось бы.
Райан был другого мнения. И не без причины. Он сам многие годы жил с чужим паспортом, таким подлинным, что обманывал всех — как полицию, так и правосудие.
— Не забывай, что у него не было никакого повода для того, чтобы усомниться в том, кто он на самом деле, и еще меньше — не доверять матери.
Мари знала, что Райан прав. Знала и то, что больше не может молчать. Она не хотела утратить доверия Лукаса. Ей нечего было скрывать, да и разрушительный эффект долгого умалчивания был ей хорошо известен.
— Я должна сказать Лукасу, что ты жив.
Райан удержал ее:
— Если ты это сделаешь, он попытается меня арестовать.
Мари захотелось сказать в ответ, что это логично и что он на самом деле виновен, но он не дал ей говорить.
— Я не вернусь в тюрьму, Мари. Никогда.
Она сразу поняла намек, у нее ни на секунду не возникло сомнения в искренности Райана. Она даже подосадовала на себя за то, что еще недавно подозревала его в низком шантаже.
— Если ты его любишь, не делай его ответственным за мою смерть, — настаивал Райан. — Ваша любовь этого не переживет.
Ей вспомнились слова Милика о терзающихся душах, и она содрогнулась. Она какое-то время смотрела на отца, к которому, несмотря ни на что, испытывала непонятное влечение, и вдруг возненавидела его за то, что он поставил ее перед жестоким выбором.
Не произнеся ни слова, она вышла.
Две руки легли ей на плечи, едва она вошла в свою комнату. Она приглушенно вскрикнула, но тут же обмякла, когда из-за ее спины показался Лукас.
— Я думала, ты спишь.
Он закрыл дверь.
— Я проснулся. Смотрю — тебя нет, тогда я пошел тебя искать. Где ты была?
На мгновение ей вновь представилось лежащее на набережной тело близнеца, его безжизненные ореховые глаза, лицо, скованное смертью. Почувствовала она снова и безграничную пустоту, глубокое одиночество и душевную боль от сознания безвозвратной потери.
А сейчас, видя нежные глаза мужа, она поняла, что ни за что не допустит терзания их душ, и потому выбрала полуправду.
— Мне послышался шум в комнате Мэри.
— И?
Она тихо покачала головой:
— И ничего.
Любопытно, но ложь сняла с нее тяжесть, и тогда ей подумалось о Жанне, ее приемной матери, которая стояла перед таким же выбором, и она лучше поняла женщину, которая предпочла молчать.
Лукас развязал пояс ее пеньюара, который скользнул на пол, и обнял ее.
— Я тебя хочу.
Сильное, все сметающее на своем пути желание поднялось в ней. Улетело все: мертвецы и фантомы, вопросы и сомнения, тайны и ложь. Она бы умерла от одной мысли, что потеряла его. Под его ласками тело ее раскалилось, наполнилось неистребимой жизнью.
В то время как они предавались страсти, где-то в ночи луна мельком осветила силуэт Райана, потом он растворился в темноте парка.
  
13
 
Над островом занимался рассвет, прогонявший химер.
Из склепа под часовней доносилось приглушенное монотонное чтение заупокойной молитвы.
Лестничный пролет из каменных ступенек вел к захоронениям, среди которых были такие, что относились ко времени, когда монастырь служил лепрозорием, и насчитывали несколько веков.
Десятки свечей отбрасывали колеблющийся свет на своды и колонны, вырубленные прямо в скале, превращая тени матери Клеманс и сестры Анжелы в призрачных плакальщиц.
Отодвинутая резная плита позволяла заглянуть внутрь гробницы, где заняли свое место останки близнеца. И лишь искушенный глаз по выступающим тут и там саванам мог определить, что он не был здесь единственным.
Настоятельница подумала, что Эрван Благочестивый не посчитает богохульством то, что малыш Пьер разделит с ним последнее пристанище.
— О Всемилостивейший, прими душу раба твоего в рай. Да будет так. Аминь! — Монахини осенили себя крестом, затем, поднатужившись, задвинули резную плиту.
 
И лицо близнеца поглотил мрак.
Лукас состроил Мари рожицу в зеркале, перед которым брился.
— Согласен. Моей матери не существует, меня тоже. Я даже не знаю своего настоящего имени, но допускаю, что оно могло быть и похуже. Лукас Ферсен. Это звучит, нет?
Солнце стояло уже высоко, когда он проснулся, недовольный от того, что она позволила ему так долго спать. Мари воспользовалась этим временем, чтобы проверить утверждения Райана, хотя и знала уже, что они обоснованны.
Тщательно подбирая слова и не упоминая о своем отце, она сказала об этом Лукасу. Оправившись от шока, тот отнесся к известию с характерным для него чувством юмора, однако ему не удалось развеселить молодую жену, и он пожал плечами:
— Вообще-то люди меняют имена, когда не хотят, чтобы их нашли. Может быть, мать так поступила, спасая наши жизни?
Мари медленно кивнула:
— Может, да… Или чтобы избежать чего-то…
Рука с бритвой повисла в воздухе, Лукас произнес:
— Очень уж ты рассудительна с утра.
— Мой отец потому и надел личину Райана, что находится в розыске как дезертир французской армии.
Бритва опустилась на щеку и слегка порезала ее, Лукас шепотом выругался.
— Уж не думаешь ли ты, что моя мать — разыскиваемая преступница? Тогда и мы к этому причастны, — огорченно добавил он. Увидев, как Мари поежилась, он тут же виновато процедил: — Прости. Получилось как-то грубо…
Она слишком хорошо почувствовала смятение Лукаса, чтобы упрекать его в переходе к оборонительной тактике.
— Я просто хотела сказать, что надо рассмотреть все версии.
Лукас смыл водой остатки пены и посмотрелся в зеркало. Глаза его неожиданно расширились, словно от пришедшего озарения.
— Алжир! Я должен был подумать об этом раньше!
— При чем здесь Алжир?
Схватив полотенце, он с силой вытер лицо.
— Я родился в 1961 году в самый разгар событий. [5] Можно предположить, что моя мать согрешила с арабом — это уже считалось преступлением в то время, — и, чтобы избежать позора, порвала со своей семьей и поменяла имя.
Он с наигранно лукавым видом остановился перед женой.
— Ты не находишь, что во мне есть что-то арабское?
Его принужденный смех натолкнулся на нежное неодобрение Мари.
— Вполне нормально, что ты боишься узнать, кто твоя мать на самом деле.
Он поднял глаза к потолку:
— Расплачиваться за грехи приходится мне!
Мари проявила настойчивость:
— Надо сделать запрос обо всех женщинах, умерших или пропавших между 1960 и 1968 годами. И о детях, родившихся в 1961-м.
Лукас кинул полотенце на постель.
— Ладно, занимайся. В конце концов, ты не ждала меня, чтобы начать расследование.
Мари уловила язвительность в его голосе, но не обиделась. Она знала: что бы он ни говорил, все ее гипотезы шиты на живую нитку, и ему от этого было не легче. Ей захотелось обнять мужа, но тут заиграл его мобильник. Мари увидела, как он помрачнел, едва услышал то, что ему сообщили. Затем он сказал, что они выезжают, отключился и озабоченно бросил:
— Украли мой труп!
Холодильный ящик был пуст. Одежда исчезла. Двери не были взломаны, никаких следов. Никто ничего не видел и не слышал, и не без основания. В период между закрытием в 19 часов и открытием в 9 во всем здании не было других свидетелей, кроме мертвецов.
Лукас безумно нервничал, так что Ангус из осторожности оставил при себе свои суеверия коренного ирландца, касающиеся призраков, проходящих сквозь стены.
— Он не мог сам одеться и уйти! А сигнализация? Видеонаблюдение?
Судмедэксперт с любопытством посматривал на него, словно полицейский нес несусветную чушь, а потом сообщил о полном отсутствии системы защиты.