Останки Фоландии в мирах человека-обычного (СИ)
— Это так, — ответила Глади.
— Но почему вы не бежите?
— Я готова умереть. Убейте меня побыстрее, как сделали со всеми этими людьми. Сколько людей погибло в этом хаосе? Хоть бы детей пожалели!
— Не думайте об этом, все это не так уж важно. Но ответьте, почему вы готовы умереть?
— Вы знаете… — начала было Глади, но потом добавила: — Впрочем, вы правы. Это действительно не важно… — все, что Глади собиралась сказать, показалось теперь недостаточным, да и разве возможно пристыдить убийцу?..
Глади отвернулась. Она желала бы сейчас, перед своей кончиной, узнать о судьбе Крабова. Она молилась, чтобы с ним все было в порядке. Но сама больше не будет бежать и прятаться… умирать с капельницами, лежа в собственном дерь… ни за что она не сдастся врачам! Она желала спросить, возможно ли, что мальчик, которого она старалась спасти, и который наконец обрел свободу, такое же чудовище, как эти самые люди, растерзавшие город и его жителей? Неужели она совершила страшную ошибку, не увидела в ребенке монстра?
Но Глади промолчала. Эти люди едва ли лучше Добринова или других садистов из Отдела Исследований, которые препарировали даже своих, ища в их нутрях что-то колдовское… Сколько непостижимого в делах, в мыслях людей! Жестокость повсюду, а сейчас, прокатившись по Воллдриму, жестокость стерла десятки или даже сотни невинных жизней…
— Дайте руку, — сказала женщина. — Кстати, меня зовут Елизавета Либель, а вас?
— Я… Я Маргарет Глади. Но к чему все это?
— Не бойтесь, Маргарет, и наслаждайтесь зрелищем. Это еще не все. Грядет поистине чудесная мечта! — сказала Елизавета и, улыбнувшись, исчезла.
Глади посмотрела на свою ладонь, на ней лежал голубой цветок, который разгорался и морщился. Руке было тепло и даже жарко, но пламя не обжигало, а вскоре иссушенный пламенем цветок стал размытым и нечетким, а потом вовсе испарился, оставив ладонь в первозданном виде. Глади посмотрела на асфальт и сад. Огня не было, а трещины в земле вдруг пропали. Школа стояла, как и прежде, и мэрия была цела, если не считать дыры, что проделал вчера в ней Харм… или это был Крабов… Впрочем, не важно!
Вокруг не оказалось никаких следов от разрушений, которые она наблюдала собственными глазами в течение нескольких часов. Пожары, землетрясения, — было ли все это? Единственным пострадавшим от огня стался плакат, висевший когда-то на школе и гласивший заскорузлое: «Действие — добро, но сдержанность бесценна». Его ошметки болтались на ветру. Взгляд Глади метнулся к саду: горящий хвост вертолета — и его не было. Трупы исчезли. Она присмотрелась: кое-где в окнах школы замелькали детские лица.
Неужто все случилось не взаправду? Всего этого не было? Но как?!
Заметив на верхней ступеньке школьного крыльца свои туфли, незнамо кем оставленные, она растерянно прошептала:
— Грядет поистине чудесная мечта?.. Что? Все это было иллюзией? — потрясение отступало и вместе с ним презрение к колдунам этого города. Время ее смерти похоже еще не пришло, и вот Глади уже улыбается и ищет кого-то взглядом. Она посмотрела вверх и, выставив перед собой руку, поклонилась кому-то невидимому, а потом крикнула: — Вы великолепны!
***
Крабов тащил Стива уже третий час к ряду, над головой пронесся вертолет, а старик прохныкал:
— Когда же мы начнем? Когда начнем?.. Пожалуй, мы начнем… мяу-мяу.
Старший следователь едва сдерживался, чтобы не долбануть старика головой о ствол очередного дерева, преградившего им путь… придушить… сломать ему руку… хотя бы ухо или палец…
Слякоть и замерзшие руки, насквозь промокшие сапоги: а все сырость пропитанного влагой леса. Усталость и вечно ноющий Стив…
А вот и Харм! Крабов бросил деда и подбежал к мальчику:
— Убери с меня это лицо! Я превращаюсь в Дорбсона!.. — он присел на корточки, склонился перед мальчиком-мечтателем.
Харм все сделал очень быстро, но вряд ли у Крабова получится сразу прийти в себя.
— А где Стив? — спросил Харм.
— Вот же он! — злобно процедил следователь. Пот катился по его вискам, а от холодного ветра, скользящего по взмокшей шевелюре, становилось еще промозглей. В голову и горло просилась простуда.
От долгого напряжения Дорбсону становилось отчетливо страшно за свое будущее, за то, что случилось в тюрьме, за Шуршвилису, который мог обо всем догадаться…
— Это не он… — прошептал Харм. — Это не Стив!.. Это… Господин Ветхон, а где мой брат? Где Стив?
— Что, я зря?.. Все это зря? Я тащил не того? Но он всегда бы в соседней камере! ВСЕГДА-А-А-А-А-А! — Крабов вскочил на ноги.
— Это не Стив, дядя Крабов. — повторил Харм. — Где тогда мой брат?.. Дядя…
Дорбсон столько времени потратил! Он шел сюда, старался, и все напрасно?! Разочарование дало злости разгуляться, утопить любую здравую мысль, одержать победу хаосу! Возврат Крабову прежней внешности еще не успел сработать. Крабов не мог думать, голову рвало неистовство! Он жаждал убить, он так долго мечтал избавиться от старика… Ну, хотя бы избить теперь уже ненужную обузу, этого мерзкого старого урода! Надо удовлетворить сжирающее голову желание… Он посмотрел на Харма, чтобы спросить разрешения придушить старика…
Но!
Не-е-е-е-ет…
Это же тот самый малой пацан, который заставил его так напрягаться! Заставил своими сю-сю-слезами рисковать господина следователя, подставить шею под виселицу почти подполковнику, такому важному человеку в государстве!.. По полной подставиться! И все к чертям, мать их, напрасно?! Пообрывать крылья, оторвать ноги, сдать… Всех сдать!.. Наверняка в изоляторе догадались обо всем… Его поймают! И все зря… Зря! Господин следователь, господин важный человек старался зря?.. И теперь ему конец!
Стоп!
Но, если он притащит Харма обратно… его простят… его повысят… его назовут гением сыска!..
— ХР-А-А-А-А-М… — пропищал он, выставив вперед нижнюю челюсть. Он сжал кулаки.
Ему надо схватить этих двоих и притащить назад… Но Харм мечтатель, он колдун! Его лучше убить!
Крабов остановился. Он едва понимал, что не контролирует свои мысли. Что-то еще было им самим, и он тихо сказал:
— Уходите… Быстрее, пока я вас не прибил. ХАРМ! — он заорал: — У-ХО-ДИ! — Крабов глубоко дышал, а в уши долбил пульс. — Я так хочу… Ты не представляешь, как же я хочу убить вас обоих!..
Он схватился за голову:
— УБЕГАЙТЕ!
Харм обнял Ветхона, крылья развернулись на метры в обе стороны. Харм взлетел, но Крабов уже наставил на них пистолет.
— Как же я вас всех ненавижу! Вы уроды! И меня сделали таким же! Сволочи, мрази!.. — его трясло, и потому для надежности Дорбсон опустился на колено. — Я не колдун, — прошептал он. Заорал: — Я НЕ ТАКОЙ!!! Сдохни, чертов пацан! Все, сдохните!..
Крохотная мысль, прорвавшаяся через истерию и ненависть Дорбсона, крохотная мысль самого Крабова, заставила отвести взгляд. Он посмотрел на мох, в котором промокало его колено и долбанул кулаком в махровое покрывало осеннего леса, брызги разлетелись по сторонам, но мужчина продолжал пихать кулак в болотистую почву. Гаркнула птица, и Крабов посмотрел вслед улетающему мальчику.
— Пристрелю гаденыша! — он опять прицелился… но двое были слишком далеко. — Меня посадят… Меня накажут… — захныкал он. — Колдуны убежали… ПА-ЧИ-МУ-У-У-У-У-У?! — он ревел, словно дитя, которого забыли на вокзале. Истерика! Он отдался ей без остатка. — Я мущина… я мущииииинаааа. Я настоящий мууужииик…
Пистолет выпал из рук, следователь обмяк, опустил голову, да так, что уткнулся лбом в гнилую кашу. Рев и причитания прервало внезапное озарение… Вдруг… Вдруг! Вдруг маги вернуться?! Они убьют его! Убьют несчастного…
Он вскочил и, не оборачиваясь, помчался прочь. Он несся, махая руками, спотыкаясь, улепетывая от собственного страха, от жути колдовского места… убегал от Дорбсона внутри себя.
***
Ранний вечер пялился в амфитеатр сквозь дыру в потолке. Одинокая звезда, имени которой не знал никто, блистала на потемневшем небе. Зыбкий туман стелился по полу, лизал щиколотки людей. У ног тех из мечтателей, кто переминался с ноги на ногу или прохаживался по разбитому мрамору, туман резвился и подпрыгивал. Под подошвами хрустели камни, трещали осколки былой красоты.