Тайна дома №12 на улице Флоретт (СИ)

Мальчик двинулся к двери, попутно прислушиваясь. Приоткрыв ее, он выглянул в коридор.
— Па-ап!
Папа всегда говорил, что ночью дети должны спать, потому что ночь — не детское время. Он очень злился, когда Томми долго не мог заснуть и говорил, что детей, которые ночью не спят, может забрать богхилл — худое, долговязое существо, обитающее под половицами и питающееся детскими глазами, но Томми знал, что на самом деле папа боится, как бы Томми не узнал их с мамой и дедушкой взрослые тайны — у всех взрослых есть тайны, и они всегда их обсуждают, когда дети спят.
Но сейчас из гостиной привычный размеренный и чуть ворчливый папин голос не раздавался.
Томми на цыпочках вышел в коридор.
— Деда?!
Дедушка тоже не ответил. Томми почувствовал, как его кожа покрылась мурашками, и потер запястья.
Он осторожно заглянул в гостиную, ожидая, что к нему тут же повернутся рассерженные лица родителей, но там никого не было.
Слегка покачивалось дедушкино кресло-качалка, на полу возле него лежала развернутая газета. Стул, на котором обычно сидел вечерами папа, был отодвинут от стола, а отцовские часы и замшевая тряпочка (он мог полировать свои «Шнипперс» часами) были словно оставлены всего какое-то мгновение назад.
Из кухни вдруг раздалось шипение, и Томми вздрогнул.
Он был уверен, что там кто-то есть. И это не мама.
Мальчик отчетливо представил себе, что там в эти мгновения копошатся вредительские гремлины в поисках, чего можно было бы сгрызть.
Томми шагнул к двери кухни и, затаив дыхание, чуть приоткрыл ее, ожидая увидеть пару-тройку длинноносых коротышек со светящимися в темноте глазами, но, к его облегчению, в кухне не оказалось ни одного гремлина. Шипение издавал стоящий на огне казанок — из-под его погрюкивающей крышки выбиралась, клубясь, грязно-серая склизкая масса — ежевичная каша выкипала. Мамы с ее любимой поварешкой рядом не было.
— Где же все? — прошептал Томми, вернулся в гостиную и тут заметил нечто странное.
Окно было открыто, и в него залетали рыжие искорки. Их в гостиную набилось уже довольно много — бо́льшая часть изумительными светящимися точками висела в темноте под потолком, отчего тот напоминал звездное небо.
Томми завороженно распахнул рот, глядя на эти причудливые таинственные огоньки.
Он подпрыгнул, пытаясь схватить парочку. Но они ускользали. Тогда мальчик подбежал к окну и поймал один из залетевших огоньков. Он ожидал, что тот окажется горячим, но не ощутил никакого жжения.
— Какие красивые…
Томми оглядел гостиную. Огоньки висели над отцовским столом, еще больше их было у дедушкиного кресла, они парили и в проходе, ведущем на кухню.
Мальчик подбежал к креслу-качалке и зачерпнул несколько огоньков рукой, раскрыл ладонь. Светящиеся искорки прилипли к коже.
Одна из них оторвалась и взмыла в воздух. Томми не успел отстраниться, когда она проникла к нему в нос.
В ноздрях защипало, и мальчик чихнул.
На глазах выступили слезы.
Томми втянул носом воздух и заморгал. Во рту появился сладковатый привкус, словно он лизнул пирожное.
— Ха-ха! — рассмеялся мальчик и принялся играть с заполонившими квартирку семейства Бренсонов огоньками. Ему вспомнились рассказы дедушки о том, как тот, будучи ребенком, ловил светлячков в Слякоти.
Томми прыгал, бегал по гостиной, хватал рыжие искорки, зачерпывал их руками на подоконнике и на кресле, подбрасывал в воздух и завороженно глядел, как они плавно опускаются. Тогда он задирал голову и застывал, позволяя им осесть на лицо.
При этом Томми совершенно позабыл как о грохоте, раздающемся у канала, так и о странном исчезновении родителей. Его занимали лишь эти огоньки и еще вкус сладости, поселившийся во рту. Не прошло и пяти минут с момента, как Томми втянул в себя первую искринку, но он уже ни о чем другом не мог думать — лишь об этой, все крепнущей сладости.
Мальчик замер посреди гостиной. Мысли исчезли из головы. Все, кроме одной…
Еще! Еще сладкого!
Приторный вкус захватил его целиком. Слюна липким комом заполнила рот.
 
Сладкое… еще…
Мальчик принюхался. Покачнулся и шагнул к двери.
Выйдя из квартиры, он, словно в каком-то сне, направился к лестнице. Из двери напротив вышла миссис Боркни, но он не обратил на нее внимания. Соседка также его не заметила — ее взгляд был совершенно пуст.
Маленькая фигурка в полосатой пижаме вышла на улицу и присоединилась к бредущим в светящемся тумане взрослым.
Люди шли к каналу молчаливой толпой. Сладкое… там сладкое…
***
Звенел, раскачиваясь, колокол, и тяжелый бронзовый язык, приводимый в движение системой шестеренок и валов, стучал не смолкая.
В зловонном и тесном брюхе фургона вплотную друг к другу сидели мрачные молчаливые типы — ровно дюжина типов (по шесть на двух жестких скамьях у бортов). Темно-синие мундиры, высокие шлемы с кокардами, раскрасневшиеся лица, трясущиеся от качки бакенбарды. Констебли походили сейчас на горошины в стручке, вот только о такие горошины можно было запросто сломать себе зубы.
Тринадцатым пассажиром в фургоне был запах. Парфюм «Суинни», который все называли «Свинни», являлся обязательной частью формы констебля, как перчатки или шлем. У некоторых горожан он вызывал закономерное чувство удушья, кое у кого и вовсе от него слезились глаза, но представителям закона было плевать: никто не смеет критиковать уставной парфюм полиции!
Констебль Пайпс скрипел зубами, глядя на лица сидящих напротив коллег. О, это был настоящий театр масок: Дуббин — задумчиво хмурится и сопит, раздувая ноздри, Горбридж — мелко и часто моргает, Коппни — вытирает насквозь промокшим платком лоб под шлемом и нервно покусывает губу, старик Лоусон — трясет челюстью и что-то бормочет себе под нос, Буппиш — от страха пускает газы и всякий раз, как проворачивает свою подлость, неистово пучит глаза, у Уискера от стоящей в фургоне жары отклеился ус, и он суетливо пытается вернуть его на место, пока никто из коллег не заметил (зря старается — здесь все знают, что Уискер — это ряженая баба, которая переоделась, чтобы поступить на службу).
Ожидание, висящее в фургоне, давило на всех присутствующих. Пайпс и сам был на взводе. И это не удивительно, учитывая произошедшее в Доме-с-синей-крышей. Пятеро констеблей ранены, Френхорт и Доллни мертвы. Твари, которые прикидывались Теккери и Боунзом, разделались с ними, и кто знает, сколько трупов было бы еще, если бы не удалось уничтожить эту прожорливую падаль. Не сразу констебли поняли, что недостаточно отрезать мухоловке голову — Доллни прикончила уже безголовая тварь.
Констебль Пайпс сейчас был едва ли не единственным из всех в фургоне, кто не мог найти себе места от нетерпения. Нужно рассчитаться с этими монстрами — они должны ответить за то, что сделали! У него чесались руки, и тут внезапно фургон, как назло, сбавил ход и пополз так медленно, что быстрее было бы даже на своих двоих.
— Ньютон, что там такое?! — воскликнул Пайпс, вытянув шею и пытаясь разглядеть хоть что-то в окне рубки.
Констебль-рычажник повернул голову:
— Мы уже на Флоретт. Тут… люди! Ведущий фургон увяз!
— Проклятые зеваки! — буркнул Пайпс.
— Это какие-то лунатики! — ответил Ньютон. — Они что, колокола не слышат?
— Попробуй их объехать!
Констебль-рычажник крутанул штурвал, и фургон выехал на тротуар. Служители закона внутри подпрыгнули на своих лавках. Раздался чудовищный скрежет — борта фургона проелозили с одной стороны по стене дома, а с другой — по чугунному фонарному столбу. Всем без исключения констеблям в фургоне показалось, что его вот-вот сомнет, как консервную банку.
— Не трясись, полиция, проедем! — крикнул Ньютон.
Фургон протиснулся и, напоследок сбив ржавый гидрант и пустую газетную тумбу, выполз на пустырь.
— Зайца мне в глотку! — воскликнул констебль-рычажник, и одновременно дюжина голов в шлемах повернулась к нему.