Ребёнок магната. Не.Разлучные (СИ)

Дед недовольно уходит в свою комнату, грозясь завтра серьезно поговорить со мной. И дверью громко хлопает.
Дожидаюсь, пока все разбредутся. А сам дежурю под детской, где Мика укладывает Даниэля спать. Прислушиваюсь к ее голосу, что доносится из-за двери, доброму, ласковому. Будто все нормально.
Стоит лишь ёжику выйти, как я перехватываю ее в коридоре. Разворачиваю к себе лицом, аккуратно, но настойчиво толкаю к стене, чтобы не дать ей возможности сбежать. И тонкую талию руками сжимаю.
— Ёжик, поговорить надо, — выдыхаю в розовые, пухлые губки. И лбом своим в ее упираюсь.
— Лапы убери от меня, — выплевывает Мика с такой ненавистью, что я отшатываюсь импульсивно.
* * *
Доминика
Смотрю в его лживые глаза, переливающиеся платиновыми оттенками, и выставляю ладони перед собой, чтобы Ян не смел приближаться. Я и так жалею, что подпустила его к себе. Так близко… Позволила поковыряться внутри, истоптать все грязными ботинками.
Сделать из меня любовницу, при этом официально оставив в статусе сестры. Для всех окружающих. Ян не планировал разбираться и искать правду, не спешил афишировать наши отношения, потому что никогда не воспринимал меня серьезно.
Не видел во мне будущей жены, матери своих детей…
Нет.
Место изначально было занято более статусной кандидаткой. В тот момент, когда я сгорала под Яном в домике у озера, он был женат. И все в Польше знали об этом. Адам, этот друг-журналист… Все, кроме меня.
Сегодня я ощутила себя на дне болота. Не выбраться. Но самое страшное — и не хочется.
— Мика, — обманчиво нежно зовет Ян. — Этот брак фиктивный, мы ни дня не жили вместе. Я хотел дождаться развода, чтобы…
— Прости, но мне плевать, — резко перебиваю его. — Чтобы ты ни сказал дальше. Мне. Все. Равно.
Каждое слово чеканю, чтобы убедить Яна в этом. И себя заодно. Потому что взрывающиеся внутри меня петарды говорят об обратном. Свежие раны кровоточат.
— Я не мог сказать, ёжик, — шепчет он надрывно. — Я боялся тебе еще больнее сделать. Не хотел тебя потерять.
Вздергиваю подбородок и делаю глубокий вдох.
Запрещаю себе плакать при нем. Вместо этого смеюсь. Ехидно и немного истерично.
— Сказать тебе, что ты на самом деле хотел? — складываю руки на груди, пытаясь закрыться от него. — Удовлетворить свои желания, не заботясь о последствиях. Ты лжец и эгоист, Ян. Как все мужчины. Ты захотел — ты взял. Тебе нужна была я в постели и в бизнесе, и ты не пожалел ни сил, ни слов, чтобы добиться своего. Даже, бедняга, терпел мои сопли и откровения той ночью, — вспоминаю, какой жалкой я была тогда, и ломаюсь изнутри, сохраняя внешнюю черствость. — И я не виню тебя, нет. Такова ваша мужская природа. Я сама сглупила, доверившись тебе. Но больше не повторю своей ошибки.
— Ёжик, маленькая, нет, — заключает мое лицо в ладони.
И мне так тепло становится. Так приятно. Хочется, чтобы Ян обнял меня. Приласкал, как в те ночи, когда я была счастлива с ним. И узнал кое-что очень важное.
Но эта слабость длится буквально доли секунды. Возненавидев себя за мимолетное малодушие, я грубо отбиваю руки Яна. И отталкиваю его от себя.
Ни один мужчина больше не тронет меня! Хватит!
— Еще раз посмеешь прикоснуться ко мне, — угрожающе тычу пальцем в его лицо. — Я… отравлю тебя! — выпаливаю вдруг.
— Малыш, я не боюсь тебя, — говорит тихо. А я слышу нотки жалости в его голосе. И это раздражает еще больше.
— Зря, — цежу сквозь зубы. Вкладываю в это короткое слово всю свою обиду.
Пользуясь секундным замешательством Левицкого, я сбегаю в комнату, закрывая за собой дверь на замок.
— Мика, я не уйду, пока мы не поговорим, — дергает за ручку. — Я поставлю на уши весь дом. Ёжик! — бьет ладонью по двери.
Подумав, беру стул и подпираю им ручку, фиксируя. На случай, если лгун Ян опять ключ от моей спальни у себя припрятал.
— Пожалуйста, Мика, — никак не угомонится Левицкий.
Хватаю пульт, включаю телевизор и делаю звук на полную. Чтобы Ян понял: я не намерена слушать его вранье.
 
Забираюсь на постель прямо в одежде. Сажусь, сложив ноги по-турецки, и устремляю пустой взгляд на дверь. Наблюдаю, как двигается ручка. Рывками, бешено. Потом все медленнее и с перерывами.
Ян сдается. Уходит.
И я зажмуриваю глаза, давая волю слезам. Горячие ручейки обжигают щеки, стекают на губы, разъедая их солью, падают — и летят вниз.
Чувствую, что нахожусь на грани срыва. Знакомая волна, подобная тем, что ломали меня после сводного и после отравления, опять накрывает меня с головой. Психика не выдерживает. Какими-то жалкими остатками здравого смысла понимаю, что не должна поддаваться, но ничего не могу с собой сделать.
Падаю лицом в подушку, вжимаюсь сильно, с трудом дыша. И…
Ору так сильно, как только могу, пытаясь прогнать эту уничтожающую боль. Выдавить ее из себя. Выкричать.
Надеюсь громкий звук телевизора и пух в подушке заглушат мои истеричные вопли.
Я почти умираю в этот момент. Но, подойдя к самому краю, вдруг заставляю себя очнуться.
Затихаю, ложусь на бок и касаюсь ладонями своего живота.
Если результат теста подтвердится… Если чудо, в которое я не смела даже верить, случилось… Если я действительно беременна…
То…
Мне придется быть сильной ради ребенка.
И тогда Ян пожалеет о том, что вернул меня в Польшу.
С этой мыслью отключаюсь, свернувшись в позе эмбриона. Вместе с моим малышом.
  
Глава 15
 
На следующий день
Доминика
«Малыш, пожалуйста, будь правдой! Клянусь, я буду любить тебя всем сердцем. За двоих родителей» — повторяю мысленно, как мантру.
Зажмурив глаза, молюсь всем богам, хоть раньше не верила ни в одного. И продолжаю впиваться ногтями в края кушетки. Стараюсь не думать об УЗИ-датчике внутри меня и о чужих руках в медицинских перчатках, которые касаются кожи.
Я понимаю, что Пашкевич — прежде всего, врач. Единственный, кому я готова доверить свой секрет. Потому что однажды он уже спас меня, когда помог сбежать в Россию.
Но это не отменяет того факта, что он еще и мужчина. Один из тех, кого я терпеть не могу.
Однако должна. Ради малыша.
Если он существует…
УЗИ-датчик выходит из меня — и я вздрагиваю от отвращения. Покрываюсь мурашками, свожу ноги вместе. Прикрываюсь судорожно.
— Да что же вы так дрожите, Доминика, — сокрушается доктор и стягивает перчатки. — Пожалуй, успокоительные вам выпишу. В вашем положении нельзя волноваться, — и улыбается загадочно.
— Подтвердилось? — шепчу я, боясь спугнуть.
— Срок — около трех недель. Плодное яйцо визуализируется в полости матки. Уровень ХГЧ в крови соответствует сроку, — говорит Пашкевич, а я не могу слова его воспринимать.
Сердце скачет галопом, в горле пересыхает. Нервное перенапряжение не позволяет адекватно анализировать информацию. Доктор прав: успокоительные мне не помешают.
— Так я беременна? — уточняю главное.
Я всю ночь плакала, мучилась от вернувшихся кошмаров, вскакивала во сне, толком не отдохнула. И сейчас плохо соображаю. Мне нужен конкретный ответ!
— Ну, конечно, — восклицает он и в ладоши хлопает. И хмурится, когда я дергаюсь от звука. — Обычно мы проводим УЗИ на более позднем сроке. И внешнее, а не трансвагинальное. Но в вашей ситуации это необходимо. После кровотечения, лапароскопии и угрозы бесплодия вы будете под особым наблюдением…
Пашкевич продолжает вещать что-то, но его голос превращается в белый шум. А в моей голове зациклено лишь одно слово. Самое важное.
Беременна.
Нежно, почти невесомо касаюсь руками животика. Он такой плоский. Там точно кто-то есть?
 
— …остаются определенные риски, и мы не можем их игнорировать, — врывается в мое сознание голос врача.
— Какие риски? — сажусь на кушетке.
— Вы не до конца восстановились за эти три месяца. В целом, на данный момент все в порядке, но… — потирает подбородок задумчиво.