Сделка (СИ)
Илиана не ответила. На Келлфера волнами накатывал перемешанный с бешенством ужас. И вина, тяжелая как весь Пар-оол, разом придавила к земле: неужели он не заметил?! Как он мог оказаться настолько слепым?! Ее дрожь, когда Дарис прикасался к ней, ее отчаянные, умоляющие глаза на раскрасневшемся от возмущения, как он думал, лице. Как она уходила от разговоров об общении с Дарисом, как напряженно молчала, когда он спрашивал, как пресекала его попытки узнать, что происходит.
Что же бедная девушка должна была переживать, если чудовищное предположение истинно?
Дарис сделал это сразу, как она дала клятву? Неужели все это время Илиана разрывалась от невозможности отказать ему — но совсем по иной причине?
Но это было дико даже для его сына! Приказать один раз не сопротивляться — мерзко, но понятно. Но это…
Дарис был отвратителен и жалок, а в своей мелочности еще и жесток. Келлфер и не представлял раньше, какое презрение можно испытывать к собственному ребенку. Он никогда не считал себя хорошим человеком и точно не претендовал на звание человека с высокими этическими принципами, и поэтому не имел привычки оценивать поступки своего сына на основе подобных критериев. В сущности, считая Дариса неплохим правителем, Келлфер предполагал, что совершаемые им действия по спасению или восстановлению справедливости Дарис предпринимал, исходя из лучших побуждений. Люди говорили о нем много хорошего, его любили и боялись.
Какие люди? Те, которые зависели от племянника желтого герцога своей жизнью и карьерой?
Идиот. Как простак попался в ловушку желаемого, принимаемого за истину. Что-то внутри разжалось и рухнуло вниз, и тут же собралось горячей стрелой за солнечным сплетением.
Никогда больше его руки не коснутся ее светлой как молоко кожи. Никогда.
— Отпусти ее немедленно, — процедил Келлфер. Ему казалось, что под ногами превращается в стекло песок, так он был зол.
Что-то в вытянувшемся лице сына дрогнуло, он поджал губы, глаза его расширились.
Не переча больше, Дарис мягко поставил Илиану на землю. Та тут же отбежала, немного хромая, и оказалась у Келлфера за спиной.
— Ты не слишком остро реагируешь? Как я общаюсь с моей женой — мое дело.
Несмотря на резкие слова, тон Дариса был очень осторожным, будто он старался не разозлить Келлфера больше, таким тоном успокаивают бешеных животных. Дарис больше не смотрел на Илиану, только на отца. Глядя в собственные зеленые глаза, искаженные будто кривым зеркалом, Келлфер сжал зубы. Дарис должен был быть в сознании еще четверть часа. Всего четверть часа. Четверть часа.
Келлфер собрал остатки самоконтроля и прогнал мысль о том, как долго позволил Дарису держать Илиану в руках, и что происходило с Илианой последние полчаса. Сейчас девушка была в порядке, и видит Свет, Келлфер больше не оставил бы ее с Дарисом наедине, не дал бы в обиду, так что она была в безопасности. Но чтобы вытащить ее из храма, Дариса не стоило сейчас выводить из строя — ни в прямом, ни в переносном смысле.
Четверть часа.
Понимая, что нужно не дать Дарису понять, что происходит, Келлфер попытался замаскировать свою ярость, пользуясь уверенностью сына, что мир вращается вокруг него:
— Если ты ее убьешь, это отразится и на тебе. Благодаря тебе она чуть не умерла.
— А тут как посмотреть, — задумчиво протянул Дарис, проглатывая приманку. — Если бы она не оступилась, и я бы не сорвался.
— Ты решил меня не вытаскивать, — прямо сказала Илиана из-за спины Келлфера. Краем глаза Келлфер отметил, что девушка держит пальцы на кольце, и чуть заметно кивнул ей. — Клятва тебе дороже. Как ты вообще смел говорить, что любишь меня? Ты мне лгал и лжешь. Я не хочу видеть тебя. И никогда за это не прощу. Келлфер, пожалуйста, помогите мне. Я боюсь.
Будто кожа горела. Какой же мукой было сейчас остаться стоять спиной к ней, любимой, испуганной, просящей защиты! Келлфер в этот момент проклинал весь свой план, учитывающий помощь Дариса, а в груди все плотнее завязывался узел, но ему удалось остаться недвижимым. Дарис метнул быстрый, ненавидящий, осознающий взгляд с отца на Илиану и обратно, и растянул губы в плотоядной улыбке:
— Ты с ума сошла? Илиана… Ты у него просишь защиты? От меня? У него? Я хочу…
Келлфер был наготове и уже начал создавать оглушающий заговор, но Илиана, умница, тут же сжала кольцо. Дарис этого, конечно не заметил, но Келлферу стало спокойнее, будто кто-то выпустил из него плескавшийся страх.
— Я хочу, чтобы ты знала, что он из себя представляет, — продолжил Дарис, пытаясь зайти отцу за спину. Келлфер посторонился, и этим движением совсем закрыл Илиану собой, будто случайно оттеснив в каменный закуток, в который Дарис добраться не мог. Келлфер слышал, как Илиана облегченно вздохнула, и даже, как ему показалось, ощутил легкое благодарное прикосновение узкой ладони между лопаток. — Тот, у кого ты просишь защиты — настоящее чудовище. Для него ни жизни, ни страдания других людей ничего не значат. Он всегда таким был. Знаешь, как сегодня ты покинешь это место, что именно он собирается сделать? Знаешь, почему тут нет никого, хотя эти ходы протоптаны вдоль и поперек?
Келлфер был рад, что Илиана не слышит. Ей действительно не стоило знать цену выхода.
— Еще слово, и я обойдусь без тебя.
— Это как же?
— Проверь, — ответил Келлфер.
— Хорошо-хорошо. Илиана, мой отец — святой. Он не убил всех нищих в округе, он не собирается убивать еще. Хороший он человек.
Илиана продолжала держаться за камень на кольце. Однако раскрывать наличие амулета на девушке не стоило, а Дарис уже искал глазами лицо Илианы, чтобы насладиться произведенным эффектом.
— Она тебя не слышит. Я ее оглушил. Сейчас я верну ей слух, а ты перестанешь говорить.
— Когда ты успел? — недоверчиво переспросил Дарис. Но Илиана молчала, и он поверил. — Хитро. Только зачем?
— Чтобы у нее не случилась истерика, и она не убежала еще до того, как я наложу иллюзию. Хочешь носиться за ней по всей Караанде?
— Ладно, ты прав, она может, — примирительно поднял руки Дарис. — Тогда как договаривались?
23.
«Любимая, он больше тебя не тронет».
Я сидела на широком топчане и с удовольствием болтала ногами. Босые ступни скользили по дощатому полу из железного дерева, остававшемуся прохладным даже в эту невыносимую жару. Я поджимала и расслабляла пальцы ног. Каждое движение, каждый вздох, дуновения ветра вокруг меня, запахи фруктов и сандала, даже жар пробивавшегося сквозь резное окно солнечного света — все было наполнено удовольствием. Я чувствовала себя свободной, и весь мир, казалось, улыбался мне. В пении птиц за окном, в треске уставших от духоты цикад, в шуме разговоров, в мелодичном перезвоне легких металлических колокольчиков, подвешенных у оконной розетки — во всем звучала жизнь, которой мне так недоставало последнее время.
Закованная в храме, не имевшая права сказать и слова, потом — помещенная черным кольцом в пучины темного отчаяния, после закопавшаяся в холодные и безлюдные земляные коридоры, я и забыла, каково это, когда вокруг все дышит, спешит, смеется.
Я с удивлением заключила, что стала сильнее: раньше чтобы услышать мысли людей, мне нужно было находиться с ними совсем рядом и смотреть им в глаза, но сейчас… Когда я отпускала свой дар, далекие образы не понятных мне переживаний текли в мой разум прохладным ручейком. Я не приглядывалась и не прислушивалась — это было не нужно, я все равно мало понимала — и просто наслаждалась жизнью и своей возросшей силой. Неужели один урок сделал это со мной? Что же будет, когда я начну обучаться в Приюте?
Я довольно зажмурилась: или дело в моем наставнике, идеальном наставнике, всего за один вечер так изменившем меня.
Мои руки еще горели поцелуями Келлфера: исступленными, нежными, виноватыми. Он просил у меня прощения за то, что не понял ужаса моего положения раньше, и спрашивал, почему я ему не рассказала о происходившем. Все, что я могла бы ответить моему любимому, касалось наших с Дарисом взаимоотношений, так что клятва затыкала мне рот. Келлферу не за что было извиняться, и я не верила, что все это происходит со мной. Он объяснял, что если бы знал, что приказал мне Дарис, то не позволил бы мне даже пытаться вернуть клятву, не подвергал бы меня этому издевательству и ненужному риску. Я тогда возразила, что риск был оправдан, но Келлфер покачал головой, как бы говоря, что это того не стоило.