Сделка (СИ)
Мне хотелось что-то сказать, но все казалось глупым.
Келлфер теперь смотрел прямо на меня. Его тяжелый, пронзительный взгляд, парализовал меня. Он сжал мои пальцы сильнее и, поглаживая, чуть опустил руки вниз, на уровень своей груди. Держал он очень крепко. Уже бросившись в омут, я сделала еще один малюсенький шажок к нему, и во внезапном порыве просто положила голову ему на грудь. Щеки горели. Я зажмурилась, умоляя про себя Свет, чтобы этот момент не кончался, чтобы Келлфер ничего не сказал, не оттолкнул, не ушел, оставляя снова одну. Внезапно это показалось неотвратимым, и, уже предвкушая пустоту, я вымолвила:
— Даже если считаете это ошибкой, прошу вас, не уходите, пожалуйста. Не уходите…
— Свет… — прошептал он в ответ, сжимая мои плечи сильнее. — Что же ты делаешь?
Этот голос совсем не был голосом равнодушного и холодного человека, каким его описывал Дарис. Грудь Келлфера вздымалась, будто он бежал, и вдруг я поняла, что слышу мощные и быстрые удары его сердца, и этот звук опьянил меня. Никогда еще я не была с кем-то настолько близка, чтобы слушать его сердце. Я подняла голову, чтобы хотя бы мельком взглянуть в его восхитительно зеленые глаза.
— Что я делаю? — почти беззвучно спросила я.
Келлфер лишь покачал головой. На губах его играла легкая улыбка. Он прислонился к моему лбу своим, и на секунду прикрыл глаза. Лицо его сразу приобрело какое-то жесткое выражение.
— Не… — начал он, но я решительно его прервала:
— Нет! — Пусть это прозвучало как мольба, плевать, плевать!
И, потянувшись, впилась в эту изогнутую линию губ, горячих и жестких, какие даже в фантазии представить себе не могла. Келлфер не просто не отстранился: пыл его ответа выбил из моей груди остатки дыхания. Мужчина подхватил меня, и, уже не чувствуя под ногами земли, и отдавшись ощущению жаркого полета, я даже не заметила, как уперлась спиной в стену. Келлфер углубил поцелуй, и снова я будто потерялась во времени: сама не помнила, как обняла его, но пальцы уже запутались в мягких волосах.
Никто и никогда не целовал меня так. Никогда еще я так не жаждала близости — кожей, нутром, всем своим существом подаваясь навстречу. Келлфер отстранился. Он улыбался, и сейчас мне совсем не было стыдно за красные щеки. Мужчина держал меня над собой, и теперь мне пришлось немного наклониться к нему.
— Пожалуйста, — прошептала я, не совсем понимая, о чем прошу.
Опасный огонь промелькнул в его глазах, и он ответил:
— Не говори так. Ты и так меня с ума сводишь.
Голос Келлфера был хриплым. Совсем махнув рукой на приличия, я счастливо улыбнулась. Его лицо будто осветилось изнутри. Он ничего больше не говорил, только смотрел на меня, и я вдруг без всякого проникновения в разум осознала, что он видит именно меня, и что я кажусь ему красивой, и что он хочет держать меня так, не отпуская.
.
— Отец, помоги мне, эта штука тяжелая!
Что-то внутри оборвалось.
«Пусть?..» — одними глазами спросила я, не лелея, впрочем, надежды. Келлфер покачал головой: «Не сейчас».
И к моменту, когда Дарис вошел в грот, я уже спрятала лицо за волосами, а самый желанный мужчина на свете вышел сыну навстречу, чтобы поприветствовать его.
_______
Визуализация персонажей: https://litnet.com/ru/blogs/post/456499
15.
Дарис принес мне цветы — оранжевые, необычные, конусовидные, с длинной пушистой тычинкой, выходящей из отверстия на остром конце свернутого единственного лепестка — от которых по всему гроту распространялся сладкий как мед аромат. Запах сахаром оседал в носу и на языке, и настроение почему-то становилось солнечным, как летний день. Когда я опустила их подрезанные концы в воду, тычинка каждого цветка задрожала и неожиданно разделилась на пять одинаковых стебельков с овальными подушечками на концах, обсыпав все вокруг желтой пыльцой. Я ойкнула и отпрыгнула, а Дарис, наблюдавший за мной с расстояния в несколько шагов, рассмеялся:
— Они называют эти цветы то ли цветами жизни, то ли живыми цветами. По пар-оольски звучит одинаково. Но я так понял, они вытворяют и не такое.
— А что? — тоже смеясь, стряхивала я желтизну с платья. Удивительно, но пятен она не оставляла.
— Ходят по ночам, залезают к прекрасным девушкам во сны и… — Дарис сделал паузу. — Делают эти сны счастливыми. Как в детстве, а не то, что можно было бы подумать.
— Ты подарил мне живые цветы! — с шутливым обвинением воскликнула я.
— Как я посмел, — улыбнулся Дарис, подходя чуть ближе.
Мне показалось, что он хочет меня обнять, но прежде, чем я могла бы смутиться, он остановился.
Сладость медленно исчезала, сменяясь каким-то водянистым привкусом.
— Удивительные, — честно сказала я. — И пьянящие, да? Я читала о таких. Уже проходит.
— Да, я сам надышался, пока нес, — развел руками Дарис. — Отец здорово позабавился, пока я до слез хохотал над сопровождавшей нас стаей диких собак. Собаки, может, потому и не напали: наверно, побоялись, что это я их покусаю, раз такой ненормальный. Это не опасно, не переживай. Я точно не принес бы тебе ничего опасного.
— Мне очень нравятся, спасибо тебе, — спохватилась я. — От них здесь светло. А сны и правда ждать какие-то особенные?
— Продавец меня заверил, что вдохнувшему их аромат снится детство, — пожал плечами Дарис. — Это не все. Я нашел несколько книг на нашем языке. Отцу не понравилось, что я взял их, но думаю, моя легенда, а особенно тяжесть золота, были достаточно убедительны, чтобы торговец никому ничего не рассказал. В этих — истории Пурпурных земель столетней давности, а в этом томе — сказки и предания. Думаю, они попали в Пар-оол во время последней войны как сувенир.
Он протянул мне почти черные от времени фолианты. На жесткой кожаной обложке сохранился след цветочного вензеля, но почти сгладившиеся тисненые буквы прочитать было тяжело. Сам срез страниц был распухшим, будто книга промокала, и кое-где не хватало кусков. И тем не менее, этот маленький кусочек дома был настоящим чудом, знаком, что моя родина еще существует. И, конечно, свидетельством заботы.
— Подумал, почитать их будет полезно нам обоим.
Я удивленно поглядела на три крупных тома у меня в руках.
— Нам обоим?
— Тебе — вспомнить родину и мир, в котором ты жила и снова будешь жить. Не представляю, как сложно тебе было все это время без напоминаний о доме. Ну а что касается меня, я почти не знаю обычаев ваших земель. — Дарис неспешно обошел меня, так, будто о чем-то раздумывал, а затем забрал у меня две книги, оставив самую увесистую в моих руках. — О вас рассказывают много сказок, и даже я не до конца уверен, что из слышанного мной ложь, а что правда. У вас действительно не признают денег?
— Нет, конечно, — улыбнулась я. — Просто зачастую люди договариваются напрямую. Деньги можно тратить на роскошь, но когда нужно просто жить, куда полезнее бывает получать десяток яиц раз в пять дней или сохранить в памяти обещание помощи. Хотя в Тулфане, откуда я родом, деньги в ходу были, конечно.
— Потому что порт, — констатировал Дарис. — А порт — это торговля.
— Да, — подтвердила я.
— А что вы все прирожденные моряки?
— Нет, это тоже не правда, — засмеялась я. — Мы живем у воды и умеем править лодкой. Большинство из нас знает, как натянуть парус на небольшом судне, но у меня никогда к этому не было склонности. Если меня допустить до управления кораблем, я его просто потоплю.
— Правда, что у каждого дома всегда есть живые цветы? Что с подношения живых цветов духам мест начинается ваш день? — продолжал расспрашивать Дарис. Он обходил меня очень медленно, и хотя в его вопросах, казалось, не было никакого подвоха, мне было неуютно под его пристальным взглядом.
Я пыталась отвечать очень легко:
— Мы очень любим цветы. Некоторые семьи религиозны и делают так, как ты говоришь… Но ведь везде есть религиозные люди? Скорее мы верим, что самые красивые и нежные цветы растут в благословенных Светом местах, а в отмеченных Тьмой все вянет и становится жестким. Поэтому посадить у своего дома хризантемы — это всем показать, что под его крышей царит мир и любовь, а его хозяева чувствуют себя благословленными небесами. Когда у нас траур, мы срезаем все цветы… — Я вспомнила о том, как родители признали, что Сичин не вернется, и папа выкорчевал гортензии, посаженные еще его отцом, и замолчала.